Григорий Архимандрит - Люди Церкви, которых я знал
Ставрула из Атталы на острове Эвбея
Ставрула отличалась глубоким благоговением во всём, что касалось Церкви, а также терпением и трудолюбием. Отец её был святым человеком. За то, что его сын служил в армии, разбойники утопили его в Эгейском море, привязав к шее большой камень. Через несколько дней нашлось его тело, стоявшее в море подобно телу святого Космы Этолийского. У Ставрулы было пятеро детей. Она никогда не садилась есть хлеб, если перед этим хорошенько не потрудилась. «Отец мой», «Феоктист мой» – так она ко всем обращалась. В её устах всегда было это любезное «мой»[32], хотя её муж, человек суровый и ворчливый, нечасто бывал ей в радость.
Иногда она звонила нам по телефону.
– Чем занимаетесь, госпожа Ставрула?
– Стараюсь исполнять обязанности невестки, чтобы свёкор на меня не сердился и не было разлада в семье.
Иногда её брат хотел уязвить её, но она отвечала ему словами святых.
– Вот, сестрица, выучился твой сын грамоте, но что из него вышло? Какой-то монашек. Хотя, может быть, он уже стал архиереем?
– Да, братец, мой сын оказался достоин монашества.
То, что её сын стал монахом, было для госпожи Ставрулы предметом гордости, и она постоянно этим хвалилась: «Мой сын – монах на Святой Горе!»
Однажды, когда мы были с ней одни, она призналась: «По ночам я часто просыпаюсь и спрашиваю себя: «Как живётся моим детям? Я-то сегодня вечером ела, а они как?»»
На протяжении многих лет она бесплатно готовила для монастыря блины и кашу, а Великим постом приносила ещё и сушёный инжир. И теперь мы, монахи, время от времени черпаем силы в воспоминаниях об этой скромной матери.
Она была рассудительной и в то же время застенчивой, как маленькая девочка. Как-то ночью она и её супруг пришли на подворье нашего монастыря в Фессалониках и предпочли всю ночь оставаться у ворот, лишь бы нас не побеспокоить.
Жизнь в селе, сопряжённая с тяжёлым трудом, освящает человека. Она часто давала нашему монастырю людей намного более приятных, чем те, кто воспитывался в квартирах и университетских аудиториях больших городов, и поэтому я от всего сердца могу воскликнуть: «Радуйся, пустыня, радуйтесь, леса и горы, склоны и вершины, ибо прекрасны ваши воспитанники!»
Валашка[33] из селения Панайя в области Катара[34]
Она была матерью восьми детей, у неё была красивая фигура, а лицо такое светлое и чистое, как горные источники её родины. Её муж был калекой, получившим увечья на проклятой войне[35]. Она была вынуждена тяжело работать тяпкой и мотыгой, пахать на паре волов и жать серпом, чтобы прокормить свою многочисленную семью. Когда она состарилась и от перенесённых трудностей и страданий заболела болезнью Паркинсона, то часто читала мне такое двустишие:
Не могу я больше видеть
эту тяпку и мотыгу!
Она была матерью, которую дети любили необычайно. Я помню, как кричал её сын, когда болезнь свела её в могилу: «Мамочка, мамочка, открой глаза!»
Эта мать, никогда не учившаяся в школе, во время моих посещений её села сначала спрашивала меня: «Отче, все твои чада в порядке? Дай-то Бог!»
А потом она спрашивала о своём любимом Афанасии, и при этом на её прекрасные глаза набегали слёзы.
– Как хорошо ты говоришь мне это, госпожа Вангельй![36]
– Отче, сердце матери всегда болит за своих детей. Когда я ещё владела своими ногами, то оставляла в церкви яйцо взамен свечи, которую брала. А теперь, когда у меня есть копейка, чтобы оставить в храме, у меня отнялись ноги. Они уже не помогают мне ходить в церковь, а ведь это было моей единственной радостью.
– Но ведь ты валашка, как же ты понимала литургию и Евангелие?[37]
– Бог просвещал.
Своим детям ей нечего было оставить в наследство, кроме молитвы и хорошего примера трудолюбия и усердия. И все они до сих пор сохраняют своё наследие неповреждённым.
В селе Панайя, расположенном на границе Фессалии и Эпира, люди были красивыми, жизнерадостными, рослыми и мужественными. Такой была и госпожа Вангельйо, воспоминание о которой услаждает теперь мою душу.
– Я, отче, предпочитаю сама терпеть страдания, лишь бы не страдал другой.
Анна из Патры
Анна была родом из Малой Азии. Всегда в чёрной одежде, не по своей воле несла она всю жизнь тяжкий крест беженки. С ранних лет она стала ученицей покойного отца Гервасия. Батюшка увидел в ней плодородную почву и посеял в её душе все добрые семена, какие у него были. Она овдовела в первые годы своего супружества, имела одного ребёнка и постоянно трудилась для того, чтобы его воспитать. Она старалась сдерживать свои материнские чувства, несмотря на то, что дитя было единственным, и старалась научить его более служить Христу, чем угождать людям.
К этой женщине было вполне применимо изречение: «ничего не имею, но всем владею»[38]. Сегодня она ходит просить милостыню по домам и семьям, да так, что перед нею отворяются двери самого жадного и скупого человека и он даёт ей всё, чего она ни попросит (не для себя, конечно, а для Божьих бедняков), а завтра она, как быстрый кораблик (таким было её прозвище), с расточительностью римской патрицианки раздавала собранную одежду, пищу, посуду, лекарства и обувь.
Анна раздавала всё, ибо надеялась на добродетель милосердия. С тех пор как она услышала слова Златоуста: «Царство Небесное принадлежит милостивым», – она словно потеряла голову. Дороги Патры и окрестных селений часто видели её нагруженной всяким добром для бедняков. Наш монастырь Дохиар, который был очень бедным в первые годы после своего преобразования в киновию, часто получал посылки от Анны. Они напоминали мне, как старушки в моём селе судачили осенью о том, что принесли им их арендаторы: «Пришёл арендатор и принёс мне столько-то мешков пшеницы, столько-то кувшинов вина и масла, столько-то головок сыра».
Ежедневно она ходила на литургию в храм святого Луки. Посты и молитвы всегда сопровождали её, как цветы весну. Теперь, став монахиней в монастыре Богородицы Милующей в Пипице, она получает воздаяние за всё, что прежде дала нам.
Фотика
Фотика происходила из македонской области Серры. Она вышла замуж за Иоакима, человека праведного во всех отношениях, которому ряса подошла бы больше, чем галстук, который он надевал во все праздничные дни. Это он делал, чтобы соблюсти приличия, которым его научили родители. Эти добрые жители Малой Азии считали, что одежда, надеваемая по праздникам, должна соответствовать величию дня. Так, когда они в своём доме принимали какого-нибудь гостя, то одевались в нарядную одежду, чтобы этим выразить ему особый почёт. Если они были недовольны гостем, то показывались ему в обычной одежде. Лишь в тех случаях, когда они считали пришедшего несерьёзным и бесчестным человеком, это правило не соблюдалось. От них часто можно было услышать: «Он сам себя не уважает, как он может рассчитывать на уважение от других?»
Здесь уместно будет вспомнить историю, произошедшую с подвижником Аммоном и епархом[39] Александрии. Дошёл до епарха слух о подвижнике и он выехал из города, чтобы посетить его. Но пустынник, избегая человеческой славы, совершенно не желал этой встречи. Он взял кусок хлеба, сел перед кельей и стал жевать его своим беззубым ртом. Вся его одежда была усыпана крошками. Увидев его, епарх спросил: «Это что, тот самый Аммон?» Такое зрелище его разочаровало. «Неужели ради того, чтобы увидеть этого беззубого старика, я проделал такой путь?» – и, оскорблённый, он уехал обратно.
Восточный человек, принимая гостя, делал это с открытым сердцем, он был полон радости и воссылал Господу благодарственные молитвы. Так он делал и встречая гостя, и провожая. Никогда в той стране нельзя было увидеть холодного приёма, обычного для современного западного человека, встречающего гостей с опущенными руками. Ничего нет холоднее этого. Когда ты видишь, как они входят в церковь с опущенными руками, то невольно начинаешь думать об их нищете, о том, что этим людям нечего дать Богу, кроме своей плоти и костей. Напротив, открытые объятия показывают безграничную любовь, с которой Господь принимает нас, раскинув руки на Кресте. Эта холодность нынешнего бесплодного времени достигла теперь и нашей страны и распространилась особенно среди тех, кто живёт «играючи» и кажется другим великими. Но вернёмся к благословенной Фотике.
Когда к ней пришла старость, она заболела неизлечимой болезнью. Её положили в больницу Феагенио, в палату на восемь коек. В противоположной маленькой палате лежал ныне почивший игумен одного из афонских монастырей. Всякий раз, когда открывалась дверь его палаты, оттуда исходило сильное благоухание. Благоговейная Фотика говорила: «Наверное, это келейник игумена покадил в палате, а благодаря этому радуемся церковной благодати и мы, столько месяцев не ощущавшие благоухания в больнице». Время от времени этот монах навещал больных женщин в ёе палате, приветствовал их и желал скорейшего выздоровления. Как-то раз Фотика спросила его:
