Протоиерей Александр Мень - Из современных проблем Церкви
Греки и синодальные русские стоят целиком на №1. А Московская Миссия связана тем, что подчиняется греческому Патриарху.
Я как–то зашел к высокопоставленному греческому епископу, чтобы узнать, согласились ли участвовать в неделе объединения христиан. Его ответ, высказанный более мягко, был такой. Католики, протестанты и англикане украли половину православных верующих на протяжении последнего столетия. От враждебных отношений постепенно отходят, но не надо идти слишком быстро. К сожалению, это сущая правда. Поэтому я сказал, что точка зрения №1 иногда оправдывается. Действительно, сам греческий Патриарх, хотя, по слухам, и дряхл, но вовсе не чужд экуменических стремлений и недавно красноречиво высказал перед кардиналом–паломником свою надежду посетить Папу Римского. Но на месте он все больше запрещает всякое сближение с католиками.
Можно, конечно, толковать и по–другому, когда я повторял эти слова одному греку — он теперь епископ города Акко, — он перебил меня словами: «Греки нуждаются в своем аджиорнаменто». И то правда…
Общее стремление католического духовенства на Ближнем Востоке: видеть в экуменизме путь к обращению православных. Дело в том, что вообще они не сомневаются, что у них — полнота духовных и материальных сил, а православие — какое–то странное вымирающее прошлое.
Одного не понимаю. В христианских селах, где больше всего должно было бы быть конфронтации, арабское духовенство живет удивительно дружно. Должно быть, у арабов какая–то особая мудрость и тонкость.
Точнее, не силою №4 или №5 иудео–христиане дают таинства православным, а силою №3. У них полное равнодушие к православной Церкви. В прошлом году Нэвэ Шалом назначил доклад «О смысле христианской Пасхи» как раз на православную пасхальную ночь. На мои возражения ответили, что другого свободного дня нет и что все равно у них православных нет. В прошлом году, действительно, не было. Их, конечно, вдохновляет не дух бунта против духовных властей, а какие–то утопические иллюзии, будто они создают еврейский обряд. А когда я говорю, что это православные люди, то о. Д. упрекает меня в том, что я делаю разрушительную работу. Однако грешно не только лишить верующих духовных представлений, но боюсь, что у них укоренится мнение, что они имеют право выбирать себе Церковь. «Дикий экуменизм» в сущности антиэкуменичен: православные принимаются не как православные, а как христиане, и им предлагается католико–протестантский дух как преобладающий. В крайнем случае, если им мешает какая–то чувствительная привязанность к русским обычаям, то пусть, мол, поищут утешения у униатского священника. От такой роли я решительно отказываюсь.
В Экуменическом Иерусалимском институте [27], где я часто сослужу, в Вифлееме, некатолические преподаватели скромно и скорбно отходят от Престола, когда наступает время причащения. По поводу Института скажу, что православные преподаватели вовсе не участвуют, не только по распоряжению греческого Патриарха, но стараниями каких–то греческих и румынских преподавателей. Отец К. немало пострадал от них.
Надеюсь, вас заинтересует эта картина конфронтаций вероисповеданий на Западе. Такими путями совершается священная история. Я в это верю.
Сердечно ваш, свящ. Всеволод
22 июля 1974 г.
Дорогой о. Всеволод!
Простите, что долго не имел возможности написать Вам. Ваше письмо от 5 мая дает очень четкую и интересную для нас классификацию отношений к проблеме единства Церкви.
В ответ я хотел бы тоже набросать Вам схему, отражающую состояние этой проблемы у нас.
Предварительно должен подчеркнуть, что для православия экуменизм в строгом смысле слова касается лишь отношений с католиками. В подлинно церковном смысле нас с вами соединяет много больше, чем разделяет. Как я уже говорил (в прошлом письме), причины раскола лежат вне чисто духовной сферы. То, что внешние вещи оказываются сильнее, — лишнее доказательство незрелости мирового христианства. Подобно тому как, будучи насаждено некогда у варваров, оно невольно (и тактически оправданно) вступило в компромисс с их традициями, так и теперь — Дух Божий продолжает «светить во тьме» секулярности. Закваска лишь начала свое действие. «Будьте совершенны, как Отец…» — призыв абсолютный, реализация его не имеет границ и превосходит все космические масштабы. Конечно, никакой прямой эволюции в истории Церкви нет, но есть История, есть борьба и становление. Во многих отношениях наш век имеет то, чего минувшие не имели. Если даже такие люди, как св. Бернард, могли говорить, будто мучения грешников должны усилить радость спасенных праведников (!), то что говорить о других. Град Божий не тождественен с Церковью, но Он в ней самой вычленяется и очищается от человеческого, темного, преходящего. В прошлом было много прекрасного, но если средневековый святой благословляет поход против неверных, то современный (вроде о. Кольбе) сам умирает за других. Это что–то [28] да значит.
Итак, возвращаюсь к главному. Отношение наше к протестантам гораздо сложнее (в России они преимущественно представлены баптистами). Многие (и вполне основательно) признают их братьями по вере, но их понимание таинств, Предания и некоторых догматов делает покамест мечту о действительном единстве достаточно утопичной. Для этого нужны слишком большие трансформации в протестантизме (которые кое–где уже намечаются). Для удобства можно говорить о «христианстве» вообще (наподобие солнечной короны) и Церкви в строгом смысле слова (ядро солнца). Таинства, в отличие от субъективного акта веры и убеждений, есть для нас сверхчеловеческий элемент Церкви. Недаром преемственности иерархии придавалось всегда такое значение. Ведь если ее отбросить, все окажется во власти чисто человеческих пороков и добродетелей. Она есть тот стержень, который является залогом крепости против врат ада (при этом человеческий элемент не унижается и не игнорируется). Судьба и драма Церкви и христианства имеет прообраз в Ветхом Завете. Завет — это берит, договор. Катаклизмы ветхозаветной истории обуславливались неверностью народа Божия Завету. Точно так же обстоит дело и с «популюс Деи» [29], новым народом Божиим. Если Церковь проходит через испытания, то причина этого в нашей измене Завету. Одна из важнейших его заповедей: «да все едины будут». Она была нарушена еще с апостольских времен. Поэтому проблема единства — не мода XX века, а непреходящее требование, обращенное ко всем нам (а не только к иерархам и ответственным лицам). Следовательно, для всех нас, рядовых священников и верующих, вопрос этот всегда актуален и жизненно важен.
Теперь о типах отношения к вопросу. Пользуюсь Вашей нумерацией.
1) Имеет у нас два источника. Смутная настороженность верующего народа ко всему непривычному. Он не знает католиков и по традиции считает их «чужими». Конфликты (национально–политические), которые бушевали в пограничных областях, усилили отчуждение. Виновных было много с обеих сторон. Богословское обоснование этому взгляду было дано в прошлом веке Хомяковым. Он считал Восточную Церковь единственной подлинной Церковью, а прочих — еретиками (сам он, не признаваясь в этом, испытал большое влияние протестантов). Однако его точка зрения не была принята русским епископатом, и книги его не были разрешены духовной цензурой. Его противники выдвигали следующие аргументы: основы вероучения и таинства роднят нас с Западной Церковью; что же касается догмата 1870 г. и других особенностей католичества, то не было Вселенского Собора, который вынес бы о них авторитетное суждение. Следовательно, по крайней мере пока, их можно рассматривать как «теологумены», богословские мнения Запада (напомню, что между появлением филиокве и «разделением Церквей» прошло несколько веков).
2) Как Вы сами указали, такое согласие существует между католиками и русской Церковью (с недавнего времени — формально, а прежде — «де факто»). Кстати, уже до этого у нас принимали католических духовных лиц «в сущем сане», т. е. с признанием их иерейского достоинства и совершенных ими таинств.
3) Этого явления практически у нас нет. Отдельные случаи могут быть рассматриваемы как часть № 2. Бывают случаи, когда православные священники и миряне присутствуют на богослужении у баптистов (иногда даже по особому разрешению проповедуют). Но мы не воспринимаем их хлебопредложения как Евхаристию, и никто из православных не позволил бы себе в этом участвовать (таинство там превращено в обряд, что, понятно, далеко не одно и то же).
4 и 5) Такие случаи были. При особых обстоятельствах, но все же были. Сами по себе они есть молчаливое признание метафизического единства Церкви.
В заключение хочу подчеркнуть, что я далек от мысли, будто экуменизм есть нивелирование форм церковной жизни (это «латинская» тенденция, к счастью, уже изживаемая католиками). Все национальные формы христианства и благочестия должны остаться и сохранить свое неповторимое своеобразие и глубину. Полный спектр культур и этнопсихологических типов может участвовать в общекультурном созидании, и это вовсе не грозит стиранием индивидуальных обликов Церквей. Мы можем находить красоту и проникновенность в какой–нибудь африканской мессе, но это не значит, что нам нужно вводить в наших храмах барабаны.
