Яков Кротов - Чистая Россия
По этой же причине, когда современный российский политический деятель хочет показать свою близость «народу», он говорит сальность или что-нибудь глумливое. Правильная, нормальная русская речь монополизирована государством. Частное лицо должно материться и сморкаться. Свобода чихать соблюдена — более того, в стране, где ликвидирована свобода носовых платков, только и есть, что свобода чихать на всё. Как в стране, где ликвидирована свобода печатного слова, остаётся лишь свобода слова непечатного.
Между тем, носовые платки, литературный язык, хорошие манеры и многое другое изобрели именно частные люди. Вклад государства в создание христианства ограничился распятием Иисуса, а рожало Иисуса не государство и не государство ходило за Ним по дорогам Палестины, не государство получило Духа Святого на Пятидесятницу. Чихать может лишь частный человек, так и платком пользоваться может и должен лишь он безо всяких ограничений. Ужас в том, что человек, выросший в культуре, подвергнувшей частную жизнь репрессии в течение длительтного времени, с огромным трудом может открыть для себя правду о себе. Однако, правда заключается в том, что этот огромный труд вполне посилен любому.
ПОЛИТИКА И ПОЛИТИЗИРОВАННОСТЬ
Между занятием политикой и политизированностью разница такая же, как между бегущим тараканом и тараканом, который лежит на спине и беспомощно шевелит лапками.
Политизирован тот, кто лишён политики, как женщинами вообще озабочен лишенный женского общества. Гражданин не может быть политизирован, холоп политизирован всегда. Его интерес к речам властителей может быть оправдан тем, что речи эти могут помочь распознать беду и если не предотвратить её вовсе, то хотя бы смягчить последствия очередного начальственного извращения. Увы, вероятность того, что властитель проболтается, ничтожно мала.
Ни советские люди, гордившиеся умением «читать между строк», ни зарубежные «советологи» так ничего и не вычитали, не приготовились ни к одному несчастью или счастью, которое советская власть порождала. И это не потому, что власть хитро шифровала свои намерения, а потому, что у деспотизма невозможны никакие намерения. Кто хочет всех подчинить исключительно собственной воле, тот быстро деградирует. Воля его превращается в студень, который могут заколебать самые вздорные случаи.
Иногда интересоваться политикой означает не замечать речей на политические темы. Был политиком Гитлер? Нет. Интересовались политикой журналисты, да просто люди, которые напряженно слушали его речи? Нет. Они интересовались колоссальной опасностью, обнаружившейся рядом с ними и окончившейся лишь в 1945-м году. И те шестьсот журналистов, которые собираются на «пресс-конференцию» очередного русского кагана, и те миллионы людей, которые обсуждали, что там было сказано, — они не политикой интересуются, а опаснейшей для их существования ложью, агрессивностью, жадностью.
Интерес этот совершенно не имеет смысла: сколько ни анализируй ложь, результатом будет лишь враньё. Хуже того: интерес к барской риторике поощряет барство, дурь, произвол. Насколько плохо невежество («игноранцио») там, где истина, настолько же полезно игнорирование там, где ложь. Классический пример: искушения Христа в пустыне, где сатана произносит тираду, а Иисус отвечает парой слов, да и те — цитаты из Библии, и обращены не к искусителю, а к Богу. Увы, значительно чаще люди сползаются в пустыню послушать очередного искусителя.
Нет «лидера» у демократов — это замечательно. В России говорят «лидер», подразумевают — «главнокомандующий». Кто был лидером у Торо? У Джефферсона? Лидеры всегда лишь мешали демократии. Что демократия невозможна без лидера — миф, запущенный теми, кто просто не понимает сути демократии. С таким же успехом можно утверждать, что работа компьютером невозможна без ежеутренней смазки маслом.
Всякая политизированность опасна, а озлобленная политизированность российского человека к тому же бесплодна. «Все сволочи, все холопы, все лодыри…» На таких людях и держится деспотия. Держится криво, потому что психология эта кривая, национализм этот неполноценный (и слава Создателю!), но криво бывает очень долго. История реальна, потому что она всегда стоит перед риском ирреальности. История не всегда есть — во всяком случае, события не всегда интересны, а история есть лишь то, что интересно. Ну кому интересна история протестантских конфессий, принявших нацизм и развесивших в своих церквах знамёна со свастикой? А ведь эти протестанты активно вели воскресные школы, издавали набожные книги, благотворительностью занимались. Не только протестанты, но и католики, и православные в Германии тоже интересны лишь настолько, насколько были против Гитлера… Надо смириться с тем, что и наша история может быть нулевой — хотя воскресные школы есть, книги вовсю издаются, конференции проводятся, дела милосердия творятся. Тогда появится стремление уйти от нуля.
РАВНЯЙСЬ, СМИРНО, ВОЛЬНО!
Три слова, три строевых команды, а жизнь вполне ими исчерпывается. Пока растём, равняемся — на родителей, на учителей, на товарищей. Потом наступает пора смотреть вперед, подтягиваться и тянуться, напрягаться, и только в самом конце расслабляешься, хотя бы и не хотел этого.
Любопытно, что те же команды исчерпывают и духовную жизнь, но поскольку духовная жизнь — духовная, в ней можно одновременно делать то, что никак невозможно делать одновременно физически. Нужно равняться: на заповеди, на святых, на ближних, на тех, кто дольше тебя живет в причудливом мире веры, да и на тех, кто молокососнее тебя и даже грешнее тебя, а все-таки равняться. В самом простом смысле слова: не мозолить глаза окружающим и видеть не только ближнего, но и соседа ближнего, и так дальше, до самого горизонта. Нужно обнаружить связь между «смирно» и «смиренно» и научиться быть одновременно и смирным, и смиренным, и вольным стрелком.
Поскольку же духовная жизнь все-таки не только духовная и совершается в пространстве-времени, где довольно много толкается народу, постольку сразу начинаются расхождения и недоразумения. «Воля» — это «свободно» или как? В русском языке, как и во многих европейских, воля отдельно, а свобода отдельно. Английская «фридом», как и русская «воля», более личная, более своя, а «либерти» — свобода политическая. Французские «либертены» потому и были революционерами, что пытались увязать личную вольную жизнь с политическим измерением свободы.
«Воля», «фридом» — все это коренное кочевническое, когда свободен был тот, у кого было поле, очень свободен был тот, у кого было очень большое поле — так, чтобы встать, окинуть его взглядом и не упереться в землю соседа, а чтобы до горизонта только ты. Вот это и есть «находиться на воле», это когда ты выбираешь, куда двигаться («воля» и восходит к древнеиндийскому «отбор», «выбор»).
Даже когда «воля» сужена приставкой «при» («приволье»), она безгранично шире «раздолья», потому что «дол» все-таки долина среди гор, заведомо ограниченное пространство. А «свобода» — это всегда штука политическая, а «полис» — это город, это вечная сутолока, улицы, в лучшем случае, площади, забитые народом, тут нет воли, а есть только бесконечное лавирование и искусство двигаться так, чтобы тебя не задавали и чтобы ты не задавил. Славянское «свобода» от «свой», и имеется в виду не то, что вы подумали, а «свой род», и древнеиндийское «сабха» — «собрание» — здесь же, и свободный человек всегда определяется по отношению к другому человеку, а «воля» — она и в одиночестве воля, и именно в одиночестве больше всего и воля.
Разница между вольным человеком и свободным такая же, как между юлой и шестеренкой в часах. Сходство, кстати, тоже налицо: оба должны крутиться. Кто бездвижен, для того все эти тонкости имеют чисто академический интерес, и ужасно много людей, которые беспокоятся о свободе чисто академически, не ощущая ее производности от творчества.
Самое же капитальное недоразумение, конечно, то, что в русском языке (а значит, в немалой степени и в жизни) «воля» как свобода ощутимо отлична, если даже не противоположна «воле» как энергии. Безвольный Обломов имеет столько воли, сколько вовек не переварить. Волевой же человек не столько защищает свою свободу, сколько повелевает другими, ущемляет их волю и их свободу.
В русском языке «я желаю пойти» — очевидная калька с французского или английского, где будущее время всегда образуется элементарно: «Моя воля в том, чтобы пойти». Правда, по-русски тоже можно сказать: «Я волен пойти». Но ведь это же означает всего лишь, что я волен пойти, а волен и не пойти, как волен сделать или не сделать еще тысячу вещей. Лежу на диване и волен пойти, выпить, поспать, побегать. А вот так сказать «я волен пойти», чтобы звучало: «Иду на вы», — никак не получается.
