Иоанн Мейендорф - Единство Империи и разделения христиан
Вера собора была отныне объявлена обязательной для всех. Указ императоров Валентиниана и Маркиана, изданный 27 января 452г., заявлял, что «никто, ни клирик, ни государственный чиновник, ни личность любого другого звания, отныне не должен пытаться публично высказываться о христианской вере… или публично обсуждать дела, уже решенные и правильно улаженные собором. Нарушители, будь то клирики или миряне, лишаются своего места»[375].
Хронологически первый, и массовый, протест против собора произошел в Палестине. Толпы монахов под предводительством Феодосия (не путать со святым Феодосием Киновитом) при поддержке императрицы Евдокии, вдовы Феодосия II (живущей в Иерусалиме и противящейся религиозной политике преемника ее мужа, Маркиана) восстали против Ювеналия Иерусалимского. Когда он вернулся с собора, ему не дали занять свою кафедру. Другой лидер халкидонитов, Севириан Скифопольский, был убит. Вначале в оппозицию Халкидону встали и почтенные монахи—святой Герасим, святой Геронтий, бывший собеседником святой Мелании–младшей. Они изменили свое отношение лишь позже. В 451г. единственным действительно стойким приверженцем Халкидона был великий святой Евфимий в своей лавре. Когда Ювеналий бежал в Константинополь, вместо него был поставлен епископ Феодосии одновременно с несколькими другими монофизитами. Среди них был знаменитый Петр Ивер, который был поставлен епископом Майумским[376]. Позже Ювеналий был восстановлен на своей кафедре, но только ценой вмешательства римских войск и кровопролитных столкновений с толпами монахов. К счастью, в последующие десятилетия халкидонское православие насаждалось в Палестине не только силой, но также—вполне успешно—стараниями великих предводителей монашества, особенно святого Евфимия и святого Саввы.
В Египте жесткая политика Маркиана привела к избранию архиепископа—сторонника Халкидонского собора Протерия взамен низложенного и сосланного Диоскора. Протерий был при Диоскоре пресвитером и поэтому верным последователем Кирилла. Папа Лев в течение некоторого времени даже подозрительно относился к его православию. Но признание им собора сделало его неугодным большинству египетских христиан. Диоскор умер в изгнании в 454г., и монофизиты, не признававшие Протерия, считали александрийскую кафедру вдовствующей. Когда умер император Маркиан (457), произошло народное восстание, поведшее к убийству Протерия в Страстной Четверг, во время совершения им Евхаристии. В главной церкви Александрии, Кесарионе, занятой теперь монофизитами, два антихалкидонских епископа, Евсевий Пелузский и Петр Майумский (последнего мы уже видели в Палестине), хиротонисали нового архиепископа, Тимофея. Будучи высок ростом и худ, он получил прозвище Кот (Αἴλουρος, Aelurus). По всему Египту были также поставлены монофизитские епископы.
Таким образом, новый император Лев I (457—474) оказался перед повсеместным противлением его власти в Египте. Не будучи сам богословом, он был первым императором, которого короновал церковным чином архиепископ. Он также твердо воспринял халкидонские суждения Анатолия Константинопольского, а после смерти последнего (458), его преемника Геннадия. С другой стороны, папа Лев настаивал на том, чтобы император принял меры против Тимофея. Так же как и Рим, Константинопольская церковь была теперь твердо верна Халкидону не только в богословском отношении, но и в институционном. Халкидонские каноны утверждали ее преимущество перед Александрией. Однако император Лев не хотел сразу же прибегать к силе для поставления в Египте халкидонского епископа, как это сделал Маркиан в Иерусалиме. Одно время он даже подумывал о новом соборе[377]. Вместо этого он принял необычную меру, запросив у всего епископата Империи его мнение о законности хиротонии Тимофея и действительности Халкидонского собора. С тем же вопросом он обратился и к святому Симеону Столпнику, и к другим представителям сирийского монашества. Нельзя было более очевидно признать, что даже после опубликования 4–го халкидонского правила нравственный авторитет выдающихся монахов оставался высоким и был не меньше авторитета епископов[378]. Почти все ответы были единодушно против Тимофея и за Халкидон. Обратились лично к александрийскому папе и призвали его следовать за большинством епископата, но он оставался неколебимым в своем отвержении Халкидонского собора. Тогда его арестовали прямо посреди открытого народного восстания. Римские войска подавили восстание ценой 10 000 жертв. Тимофей был сослан в Гангру, а затем в Херсонес, в Крым.
Его преемник, другой Тимофей, прозванный Салофакиол («Белый тюрбан»), был избран и поставлен под прикрытием имперских войск. Лично умеренный и добрый (эти качества признавались за ним даже монофизитами), он сделал несколько «экуменических» попыток примирения и дошел до того, что восстановил имя Диоскора в диптихах[379]. Но после унижения, как они считали, своей Церкви в Халкидоне и после кровавой расправы с восставшими при помощи императорских войск огромное большинство египетских христиан не хотело иметь ничего общего с Тимофеем III, презрительно называя его «императорским человеком» (βασιλικός)[380], или на семитических языках «мелькит».
Ловкость Льва в обращении с епископами и энергичное применение им силы в Египте создало на Востоке видимость единства, продолжавшуюся вплоть до смерти императора в 474 г. Однако это единство не отражало общего и органичного «признания» Халкидонского собора и его сторонниками, и противниками.
В течение всей второй половины V в. не было дебатов по существу значения халкидонского определения, а было много политического вмешательства и создания лозунгов. В результате халкидонское определение веры было постепенно изъято из своего контекста и стало использоваться либо для оправдания еще живой старой антиохийской христологии, как будто решительный вызов, брошенный святым Кириллом, не показал ее недостаточности и опасности, либо как доказательство отступничества от Кириллова богословия. Как мы видели при рассмотрении деяний собора, ни то ни другое поверхностное толкование неверно.
Преобладание антиохийской христологии среди защитников собора видно прежде всего по интерпретации постановления, где говорится про свойства двух природ, «соединенных в одном лице (πρόσωπον) и одной ипостаси», а кроме того, по отвращению к «теопасхитским» формулам. Эти два пункта, конечно, связаны один с другим. Со времен Диодора Тарсского и Феодора Мопсуестийского антиохийцы настаивали на конкретной целостности во Христе и Божества, и человечества и называли их «природами», которые не могли смешиваться или даже считаться состоящими в истинном «общении» друг с другом. Связь между ними понималась как «контакт» (συνάφεια), тогда как единство Христа выражалось термином «одно лицо» (prosopori), то есть термином неточным, означающим и «личность», и «маска», и «олицетворение», и «роль». В глазах Феодорита и многих других халкидонитов выражение «соединение в одном лице и единой ипостаси» означало новое и ослабленное употребление термина ипостась как синонима prosopon. Взятое само по себе, выражение, быть может, и допускало такое понимание. Однако весь контекст, включающий не только многочисленные формальные провозглашения Отцами «Кириллова богословия», но также и употребление в определении термина Богоматерь, предполагает, что слово ипостась означает превечную Ипостась Логоса, единого от Святой Троицы. Антиохийское толкование постановления обнаруживается не только в трудах Феодорита, особенно в его Haereticarum fabularum compendium, опубликованном в 453г., и в его письме несторианину Иоанну Эгейскому, но также и в том, что нам известно о позиции архиепископа Константинопольского Геннадия (458—471), его преемника Македония (495—511), монахов обители Неусыпающих, тоже в Константинополе, и других церковных людей халкидонского направления того времени[381]. Общим в позиции этих защитников Халкидона было то, что они избегали понятия ипостасное соединение» со всем тем, что в него вкладывалось. Конечно, формально они не были несторианами и всегда отрицали учение о «двух сынах», то есть то, что превечный Сын Божий иной, нежели Сын Марии, родившийся в истории. Однако на деле совершенно так же, как их антиохийские учители Диодор Тарсский и Феодор Мопсуестийский, они последовательно избегали признания во Христе реального единства субъекта. Это становилось особенно ясным, когда они касались Страстей Христовых. Когда им прямо задавали вопрос: «Кто пострадал на Кресте?» — они отвечали: «Плоть Христова, Его «человечество», Его «человеческая природа» или «человеческое» (τὰ ἀνθρώπεια), то есть безличные реальности. Они и вправду не признавали во Христе второго лица—это было бы несторианством, — но были неспособны согласиться с тем, что реально страдать может только кто–то (а не что–то). Прав был святой Кирилл, говоря в знаменитом двенадцатом анафематизме своего третьего письма Несторию: Бог Слово «пострадал во плоти «(ἔπαθεν σαρκί).
