Ян Добрачинский - ПИСЬМА НИКОДИМА. Евангелие глазами фарисея
………………………………………………………..
………………………………………………………..
Нет, я не умер. Я страдаю, следовательно, я еще жив.
Тот больной ушел исцеленным. Крыши моего тела никто не покроет. Я — дом, распахнутый и навстречу дождю, и навстречу солнцу.
ПИСЬМО 14
Дорогой Юстус!
Прости, что я так давно не писал тебе. Мне трудно было писать. Время бежит вперед, обходя меня, как речное течение обходит остров. Или можно сказать наоборот, что меня несет по течению, как кусок сухой древесины. Я словно погрузился в сон среди бела дня, и теперь, открыв глаза, озираюсь вокруг: что же со мной случилось? Уже кончается осень. Жара миновала, и только сухая, сбившаяся в комки или рассыпавшаяся в прах земля напоминает о недавнем мучительном зное. Тучи на небе с каждым днем тяжелеют, чтобы через пару недель пролиться дождем. Пока еще сухо, но воздух тяжелый и душный. По вечерам ветер вздымает облака рыжей пыли, колышет фиговые деревья, с которых уже собрали плоды, врывается в город и шелестит увядшими листьями ветвей, из которых построены шалаши. Ими сейчас переполнены все сады и дворы. Пришли Праздники, и уже два дня, как ни один мужчина не спал и не ел дома. Вчера вечером город искрился тысячью огней, а во дворе Храма исполняли праздничный танец. В Иерусалим стеклись массы паломников, улицы полны людей, толпами движущихся по направлению к Храму или возвращающихся из–под притвора: они смеются, поют, потрясают праздничными венками из веток лимона, вербы, пальмы и митры и выкрикивают слова великого славословия: Аллилуйа! Осанна!
Я не могу быть веселым. Не могу выговорить слова: «Благодарю Тебя за то, что Ты услышал меня и стал моим Спасителем. Хвалите Господа, ибо Он благ…» Праздничная суета раздражает меня. Этот веселый, на поверхностный взгляд, праздник Кущей кажется мне приправленным глубокой горечью. Его можно было бы с тем же основанием назвать праздником смерти… Измученная зноем земля дышит, как заезженный осел; пересохшие до самого дна ручьи являют собой жалкое зрелище — все умерло, и только человек продолжает жить, словно в насмешку. Почему нельзя сложить голову и тоже умереть? чтобы не просыпаться больше каждое утро перед четвертой стражей все от того же, разрывающего сердце крика…
Руфи нет — а жизнь продолжается. Я ненавижу жизнь. После долгих месяцев борьбы, когда казалось, что и меня коснулась печать смерти, она начинает снова колотиться в груди, выпрямляться и оттаивать. Во мне против моей воли возрождаются надежды. Я не могу вынести этого переплетения жизни и смерти! Человек должен жить только до тех пор, пока он этого хочет… Но мы подобны деревьям: сначала замираем с приходом холодов и дождей, а потом — по весне и на солнце — расцветаем снова. Плач всегда сменяется радостью. Я не хочу радости! Руфь не воскреснет. Я хочу уже до конца оставаться скорбящим, тоскующим, с незаживающей раной… Но что делать, если рана затягивается?! Почему так? Неужели кто–то позавидовал даже моей боли?
Казалось бы, теперь мне должно было стать абсолютно безразлично, увижу ли я Его еще раз… Однако сердце у меня забилось сильнее, когда за день до праздников в моем доме появился Иоанн сын Зеведея. Мне следовало бы ненавидеть любое напоминание о том времени, когда я ходил за Учителем, как немой нищий, выпрашивающий милостыню. Несмотря на это, появление Иоанна обрадовало меня. Что–то умиротворяющее, утешительное и, одновременно, беспокоящее перешло с Учителя на Его учеников. Их простые лица, их неуклюжие движения словно обрели частицу Его силы. Впрочем, у Иоанна весьма привлекательное лицо: доброе, милое, красивое и даже умное… Я не раз задавал себе вопрос: «Откуда у простого амхаарца столь тонкие черты лица?» Иоанн почтительно поклонился мне, я тоже сердечно его приветствовал. Я пригласил его сесть и велел принести хлеб, фрукты, мед, вино. Он преломлял хлеб своими грубыми руками рыбака, которые настолько не сочетались с его лицом, что можно было подумать, что это руки другого человека. Учитель обыкновенно преломлял хлеб именно таким движением.
— Что у вас слышно, — расспрашивал я, — что делает Учитель? Ты должен Его предостеречь, потому что число Его врагов в Иерусалиме отнюдь не уменьшается…
Иоанн отвечал мне немного таинственным голосом:
— Учитель придет на Праздники в город…
Я выразил удивление. Это легкомыслие плохо кончится. Ему следует держаться подальше от этого осиного гнезда. Если и раньше у Него имелись причины, чтобы бежать и скрываться, то теперь Он тем более должен быть осторожен. Хотя Его не было в Иерусалиме целых полтора года, ненависть к Нему здесь только усилилась. Его жизнь действительно может оказаться в опасности. Наши хаверы вполне способны наброситься на Него. Кто Его защитит? Толпа? Это ненадежный союзник. Толпу легко обмануть. — А что же все–таки произошло с Его силой? Правду мне сказали, что она иссякла после двух великих чудес с размножением хлебов?
— Да… Учитель и вправду давно уже не совершал чудес… — признал Иоанн, опустив голову. — Последнее время Он сторонится людей и общается только с нами. Мы тоже считаем, что Ему не надо сюда приходить. Но Он… Когда Его братья настаивали, что Он должен пойти в Иерусалим и показать всем, Кто Он такой, так Он заявил им, что не пойдет, потому что время Его еще не пришло; и добавил еще одну странную вещь: «а ваше время всегда…» Потом, когда они ушли, Он велел мне и Иуде собрать женщин — Его Мать, мою, вдову Алфея, Иоанну — жену Хузы — и двигаться вместе с ними в Иерусалим на праздник Кущей. Он больше ничего не сказал, но я знаю, что когда Он куда–нибудь отправляет Свою Мать, это означает, что и Сам Он вскоре последует за Ней. Видно, Он просто хотел запутать тех, кто идет по Его следу. Я уверен, что Он придет…
— Так что же, ты привел их?
— Да, равви. И поэтому у меня к тебе просьба: ты не мог бы принять к себе в дом Мать Учителя вместе с Ее сестрой? Город переполнен, и трудно найти здесь для Нее подходящее пристанище. Она совсем не требовательна, но я не могу поместить Ее неизвестно куда, все–таки Она — Его Мать. Она много думает о Нем, молится… Она не похожа на других женщин… В твоем доме, равви, Ей было бы хорошо.
— С удовольствием. Дом у меня, как видишь, большой. К тому же пустой… Приводи их, они ни в чем не будут нуждаться.
Я хотел было добавить: «Если Он придет, пусть тоже у меня остановится». Но я сдержался. Если бы обнаружилось, что Он скрывается в моем доме, то я бы мгновенно всех восстановил против себя. Ненависть к Нему перешла бы на меня… Это было бы безрассудством: у меня и так достаточно врагов, хотя я и делаю, что могу, чтобы со всеми жить в мире. Впрочем, я бы предпочел не видеть Его у себя в доме. Когда я ждал Его, чтобы Он исцелил Руфь, Он не замечал моего призыва, а теперь, когда уже слишком поздно, увидеть Его в доме, где от нее осталась лишь опустевшая постель, было бы для меня невыносимо!
В тот же день вечером Иоанн привел ко мне двух женщин. Еще в ту пору, когда я ходил за Учителем, меня сжигало любопытство узнать, как выглядит Его Мать. Я отправился по Ее следам в Назарет, я представлял Ее себе в Вифлееме. И сейчас я просто не мог дождаться момента, когда я, наконец, Ее увижу. Когда они вошли — я был удивлен: возможно, так происходит всегда, когда мы слишком чего–то ждем. Она совсем не такая, какой я Ее представлял. Незаметная Женщина с опаленным солнцем и ветром лицом, простолюдинка, которую и не заметишь в толпе. Одно только было в Ней: на первый взгляд, Она походит на девочку. Мать взрослого сына, к тому же надрывающаяся на тяжелой работе, должна выглядеть высохшей старухой. Она же сохранила все сияние молодости: цветок, который расцвел да так и остался нетронутым, в полном цвету. Ее сестра, которая, кажется, моложе Ее, выглядит Ее бабушкой. Черные глаза Марии полны жизни, ее губы переливаются улыбкой, как травы солнечными лучами. Какое, однако, сходство между Ней и Ее Сыном! Одно и то же лицо в двух вариантах. Но при всем сходстве — то же и совершенно иное. У Него лицо мужественное в каждой своей черте: оно отражает спокойствие, волю, силу, энергию, самообладание. А у Нее — бесконечно женственное, дышащее преданностью, самопожертвованием и добротой. Весь Ее облик невероятно выразителен и внушает доверие. Она как будто все время к чему–то прислушивается и чего–то ждет. Именно, ждет. Но чего? Не знаю… Каждая женщина ждет любви, ждет плода своего чрева. И то, и другое у Нее уже позади. И все же Она ждет…
Голос у Нее хотя и мягкий, но как и у Него, не лишенный решительности. Говорит она мало и тихо, будучи полной противоположностью Своей сестры, болтливой и шумной, как все галилеянки (впрочем, иудейские женщины не намного тише!) Должно быть, Она любит детей, ибо достаточно Ей было пройти по нескольким улицам, как целая ватага черноволосых голышей увязалась за Ней следом, что–то выкрикивая, словно давно Ее знала. Впервые за столько лет я слышал детские голоса у своего дома… Она с улыбкой выпроводила малышей, при этом одного погладила по голове, другого потрепала по щеке. Эта Женщина призвана быть прародительницей большого потомства со множеством детей и внуков, которые приходили бы к Ней со всеми своими невзгодами. Одного Сына для Нее недостаточно!
