Вениамин Милов - Дневник инока
Удивительная закономерность: Евдокия Адриановна — сначала у отца Аристоклия, потом у отца Вениамина; Агриппина Николаевна — сначала у отца Павла (Троицкого)[175], потом у отца Всеволода Шпиллера; Ольга Серафимовна (Дефендова, в тайном постриге монахиня Серафима) — сначала у митрополита Макария (Невского), потом у отца Сергия (иеромонаха Серафима) в Отрадном — целая цепочка жен–мироносиц, скромных, самоотверженных женщин, которые всем, чем могли, служили русским праведникам, старцам.
Закономерна и взаимопомощь старцев в отношении их духовных чад. Когда регулярно арестовывали и ссылали отца Вениамина, то заботу о нашей семье принимал на себя отец Исаия, бывший келейник отца Аристоклия. Мы с ним ни разу не встречались лично. Но через общих знакомых многократно прибегали в трудные минуты к его помощи. Старец отечески оберегал нашу жизнь, совершая своими молитвами чудеса.
Осенью 1954 года, по окончании срока ссылки, отец Вениамин был вызван в Москву. И вновь на него обрушились страдания… Прилетев в Москву из Джамбула на небольшом самолете, который в пути страшно болтало, — а батюшка физически не переносил качки, и любой, даже небольшой, перелет был для него мучителен, — он в тот же день ночью должен был из Внукова лететь в Одессу для встречи с Патриархом Алексием I, который на следующий же день с ним вместе возвращался самолетом в Москву.
Зная, что с нашей семьей в домашних условиях он последний раз в жизни может встретиться только сразу по возвращении из Казахстана, между двумя аэродромами, батюшка в тот день в последний раз позвонил в нашу дверь.
Предчувствие потери отца Вениамина не оставляло меня. Помню его слово во время хиротонии во епископа 4 февраля 1955 года. Он сказал тогда, что живет одиннадцатый час жизни и что его жизнь и жизнь вообще стремительно идет к своему рубикону[176]. Помню и слова совершавшего хиротонию Патриарха Алексия I:"Что я могу тебе сказать? Ты лучше меня все знаешь". Во время хиротонии батюшка был светящимся.
Назначенный епископом в Саратов, владыка столкнулся с большими трудностями. Со слов моей матери, навещавшей его, знаю, что в Саратове тогда было много сектантов, которые держали себя очень дерзко, вызывающе — демонстративно нарушали спокойствие богослужения, устраивали провокации священству и т. д. Гражданские власти, по понятным причинам, смотрели на эти безобразия снисходительно.
Но знаю я и другое. За несколько месяцев своего епископства владыка Вениамин снискал настолько сильную любовь паствы, что в Саратове до сих пор живет память о нем как о милости Божией, явленной городу.
На епископской кафедре владыка оказался в сложном для себя окружении. Контролировался, видимо, каждый шаг. Мы это чувствовали по письмам, которые стали очень редкими и скупыми, — ничего личного, сокровенного, только сжатая информация о епархиальных заботах и самые неотложные бытовые нужды. Может показаться странным, что в преддверии близкого конца, который он предвидел и к которому готовился, владыка хлопотал об удобных очках (!). Но при его огромной близорукости (— 11) это было действительно неотложно — в первую очередь для осуществления круга епископских обязанностей, которые он ревностно и ответственно выполнял до самого последнего дня своей жизни.
1 августа владыка служил торжественную панихиду о новопреставленном епископе Андрее (Комарове)[177]. Это богослужение оказалось последним.
2 августа 1955 года, в день пророка Божия Илии, владыка Вениамин скоропостижно скончался. Оправдались слова, сказанные им во время хиротонии об одиннадцатом часе жизни. Перед смертью, как рассказывали, владыка просил хоронить его на лошадке… Еще рассказывали, что он просил о встрече с близким ему священником, но того к владыке не допустили.
Известие о внезапной болезни и скоропостижной смерти владыки отозвалось в его пастве острой сердечной болью. Трогательным памятником остались передаваемые тогда в списках любительские стихи одной прихожанки саратовского кафедрального собора, излившей в них свое и общее потрясение.
Так замкнулось кольцо: некогда в Саратове владыка получил благословение на монашеский подвиг, в Саратове же он и почил в Бозе… А на его место тут же был назначен другой архиерей — митрополит Вениамин (Федченков).
Похоронили владыку Вениамина на городском кладбище в Саратове. На его могиле теперь стоит большой крест, всегда теплится лампада и происходят чудеса.
Закончить свои воспоминания о владыке Вениамине мне хотелось бы выдержками общего характера из его писем нашей семье с 1935 по 1937 год.
"У Бога ответом на молитву людей вместо слов служит направление жизненных обстоятельств. Так и в отношении моего более близкого знакомства с Вами…"
"… Мне важна одна сторона души в каждом человеке: это нахождение возможностей душевного обращения к Богу. Обычно человеческая воля своими поворотами и привычками ставит себя на проторенный большинством и всегда повторяемый путь приискания обеспечения. Здесь совмещается часто приятное с полезным, служение любимому делу с получением гонорара за это. Но здесь — крупнейший пробел. Земное‑то дело, конечно, должно идти своим чередом, а выше его, знаете, что должно идти? Воспитание воли для молитвы, доброты и воздержания от страстей и раскрытие религиозного чувства, возможно, более полное и могучее".
"Я сам хотя и в духовной среде жил и прошел все Духовные школы, но до 32 лет мало имел понятия о том, как можно ощутить весь божественный мир, сродниться с ним и спокойно готовиться перейти в него с наступлением смерти. Теория — одно, а практика — другое. И вот многое горе, ряд великих испытаний под руководством тайного водительства Промысла Божия наконец привели меня к тому, что в идеях христианства милосердие Божие дало мне счастье найти жизнь. Теперь по мизерному, крошечному опыту своему я, по крайней мере, удостоился понять"чуждое"[178], что оно — реальнейшая и единственно истинная ценность. В письме дальше этих общих фраз я не могу пойти в обозрении тайн Царства Божия. Ограничусь сейчас лишь приведением одного замечания, какое мне пришлось слышать как‑то в проповеди какого‑то архиерея, который говорил:"Чего мы не знаем, того и не ценим. А чего не ценим, то не любим и того не ищем".
"Знаете, меня за последнее время поражает своим удивительным устройством человеческая природа. В ней самое чудное — открытие и погашение чувства Божества, воспламенение и охлаждение веры. Один и тот же человек в данном отношении может быть совершенно непохож на себя в разные моменты жизни своей. Как совершается внутри нас ряд духовных перемен, знает один Бог, но перемены эти есть и представляют постоянное явление внутренней жизни. Поэтому, хотя бы в ином из нас и закрылось ощущение Бога явное и живое, при всем том возможен мгновенный переход от нечувствительности к яснейшему переживанию богообщения. У благоразумного разбойника названное чувство разверзлось в последние минуты его жизни — незадолго до смерти на кресте. А у нас чувство Божества то бывает сначала явлениями периодическими, то установившимися и неотступными. При оживлении богоощущения вера необыкновенно остра и умиление проницает все человеческое существо.
Такую прелюдию к письму я осмеливаюсь начертать ради того, чтобы себе и вам привести ободрение на память — ободрение весьма необходимое, когда мы впадаем в бесчувствие по отношению к Богу. Все духовное часто кажется нам каким‑то чуждым, вкуса к нему нет. Самая молитва наша идет среди большого подневольного напряжения. Но это — явление временного порядка и плод нашей греховности. Оживление, безусловно, возможно. Только нужно не оставлять молитвы по вере одной, добрых дел и напряжений к доброте и покаянию в постоянно допускаемых ошибках. Без ошибок никак не обойтись, но каяться в них непременно нужно непрерывно".
"Дорогие о Господе..!
Пишу, как говорят,"с плеча", то есть все, что думаю и чувствую, ничего от вас не скрываю.
Вы знаете, как бывает в общении людей на духовнической почве. Вдруг Господь, на основании чтения ли Слова Божия или во время молитвы, посылает духовнику мысли, что сказать духовным чадам. Я себя никогда не дерзаю мнить каким‑то руководителем, потому что ниже ученика по практике. Я — на"безрыбье рак — рыбка"или верстовой столб и то подгнивший. Говорить что бы то ни было вам движут меня какие‑то внутренние побуждения. Думаю, что в них, ради вашей веры, чрез мою злую нищету и недостоинство простирается все‑таки не моя самость, а зов благодати Божией, обращенной к вам. Бог о вас печется. Выслушайте же, что создалось внутри меня касательно вас.
Последнее время я не переставал болезновать о том, что не вижу для себя способов восстать от бездны греховной. Читал ряд книг епископа Феофана. Много раз я их читал прежде. А теперь как‑то вдруг содержание их в некоторых пунктах стало ложиться в сердце и притом с практическими выводами не только для меня, но и для вас. С болью я увидел и личные промахи, и ваши нужды. Не знаю, сумею ли в письме хоть конспективно о всем сказать. Вот вы говели прежде, сделали, что могли тогда сделать. Но все это только, заметьте,"приступ к началу спасения", но еще не начало. И этот приступ несовершенный. Что поправить надо? А то, что в прежней жизни воспитанием было опущено из нашего духовного опыта.
