Эрнест Ренан - Евангелия и второе поколение христианства
Солдаты, которых Домициан покрыл позором, но которым он прибавил жалования, хотели отомстить за него и провозгласить его Divus. Сенат имел достаточно твердости, чтобы не допустить подобного позора. Он велел разбить или расплавить все его статуи, стереть его имя в надписях и сломать триумфальные арки. Было решено похоронить его, как гладиатора, но его кормилица, похитив тело, тайком присоединила его пепел к пеплу других членов семьи Флавиев в храме gens Flavia.
Эта семья, возвышенная случайностями революции, с тех пор впала в большую немилость. Ее заслуженные и добродетельные члены были забыты. Гордые, честные аристократы, которые вслед затем стали царствовать, могли питать только отвращение к остаткам буржуазной семьи, последний глава которой был предметом вполне заслуженного отвращения. В течение всего II-го века не упоминается ни об одном Флавии. Флавия Домицилла окончила жизнь в неизвестности. Неизвестна также и судьба ее двух сыновей, которых Домициан предназначал себе в наследники. Есть один признак, указывающий на то, что потомство Домициллы продолжалось до конца III-го века. Эта семья, по-видимому, всегда сохраняла связи с христианством. Ее семейная гробница, расположенная на Ардеатинской дороге, сделалась одной из самых древних христианских катакомб. Она отличается от всех остальных своими широкими проходами, своим открывающимся на большую дорогу вестюбелем в классическом стиле, широтой своего главного коридора, предназначенного для помещения саркофагов, изяществом и вполне языческим характером декоративной живописи на своде этого коридора. Если судить по передней части, то все напоминало Помпею, или скорее виллу Ливия ad gallinas albas, па фламиниевской дороге. Ho по мере того, как углубляетесь в подземелье, общий вид становится все более и более христианским. Поэтому легко допустимо, что эта прекрасная гробница получила свое первое освящение от Домициллы, которой familia должна была быть по большей части христианской.
В III веке еще более расширили проходы и построили коллегиальную schola, предназначенную, вероятно, для трапез или священных празднеств.
Обстоятельства, поставившие во главе империи Нерву, неясны. Несомненно, заговорщики, убившие тирана, имели первенствующий голос в этом выборе. Реакция против ужасов предыдущего правления была неизбежна; но заговорщики, принимавшие близкое участие в главных действиях прошлого правления, не хотели, чтобы реакция была очень сильна. Нерва был прекрасный, но сдержанный и нерешительный человек, повсюду вносивший умеренность и доводивший свою любовь к полумерам почти до крайности. Армия требовала наказания убийц Домициана; честная партия сената требовала наказания лиц, бывших орудиями преступления прошлого правительства; находясь между этими двумя противоположными требованиями, Нерва часто оказывался слишком слабым. Однажды за его столом сидели: знаменитый Юний Маврикий, рисковавший своей жизнью ради свободы, и гнусный Вейенто, один из наиболее вредных людей при Домициане. Зашел разговор о Катулле Мессалине, самом отвратительном доносчике: "Что делал бы этот Катулл, если бы был жив? - сказал Нерва. Как, что! - ответил Маврикий, потерявший терпение, - он обедал бы с нами".
Поскольку можно сделать добра, не разрывая со злом, Нерва сделал. Никто искреннее его не стремился к прогрессу; дух замечательной гуманности и мягкости проник в управление и в законодательство. Сенат получил обратно свой авторитет. Лучшие умы считали, что задача времени, союз принципата со свободой, окончательно разрешена. Мания религиозного преследования, бывшая наиболее гибельной в деятельности Домициана, совершенно исчезла; Нерва велел освободить тех, которые были под угрозой обвинения и вызвал обратно сосланных. Было запрещено преследовать кого бы то ни было за еврейские обычаи; суд за нечестие был уничтожен; доносчики наказаны. Fiscsus judatcus давал, как мы видели, повод к разным несправедливостям. Заставляли платить многих людей, не подлежавших обложению этим налогом, и прибегали для удостоверения личности к возмутительным способам. Были приняты меры, чтобы подобные злоупотребления не могли повторяться, а специальная монета FISCI IYDAICI CALYMNIA SYBLATA напоминала об этой мере.
Все семьи Израиля, таким образом, после жестокой бури пользовались относительным спокойствием. Вздохнули свободно. В течение нескольких лет, римская церковь пользовалась счастьем и процветанием, более чем когда-либо до тех пор. Апокалипсические идеи возобновились; думали, что Бог определил время своего пришествия тем моментом, когда число верующих достигнет определенной цифры; и каждый день с радостью замечалось увеличение числа верующих. Вера в возвращение Нерона не исчезла. Нерон, если - бы и был жив, имел бы в это время шестьдесят лет, слишком старый возраст для роли, которую ему приписывали; но воображение мало рассуждает; к тому же, Нерон-Антихрист день ото дня все более и более становился отвлеченной личностью, вне человеческих условий жизни. Еще долго говорили о его возвращении и после того, когда он не мог бы уже жить.
Что касается евреев, они были еще более пламенны и еще более мрачны, чем когда-либо. По-видимому, религиозное сознание этого народа считало своим долгом по поводу каждого кризиса, волновавшего обширную империю, создавать аллегорические композиции, в которых они давали волю своим заботам о будущем. Положение в 97 году во многих отношениях очень походило на положение вещей в 68 году; чудеса природы, по-видимому, удвоились. Падение Флавиев произвело почти такое же впечатление, как исчезновение дома Юлиев. Евреи думали, что опять был поставлен вопрос о существовании империи. Обоим падениям предшествовало кровавое безумие, и за обоими следовали грандиозные волнения, дававшие повод сомневаться в прочности государства, настолько потрясенного. В течение этого нового затмения римского могущества фантазия мессианистов развернулась; курьезные вычисления конца империи и конца времен возобновились.
Апокалипсис времен Нервы появился, согласно обыкновению при выпуске подобных произведений, под предполагаемым именем, именем Ездры. Этот писец начал становиться весьма знаменитым. Ему приписывали преувеличенную роль в восстановлении священных книг. К тому же подделыватель для своей цели нуждался в имени лица, современного такой эпохе в жизни еврейского народа, которая была бы аналогична переживаемой им во время появления этого Апокалипсиса. Это произведение, по-видимому, первоначально было написано на греческом языке, полном гебраизмов, сходным с языком Апокалипсиса Иоанна. Оригинал потерян; но с греческого текста были сделаны переводы на латинский, сирийский, армянский, эфиопский и арабский языки, в которых и сохранился этот ценный документ, благодаря чему удалось восстановить его в первоначальном виде. Это прекрасное произведение, в истинно еврейском духе, написанное фарисеем, вероятно, в Риме. Христиане признали его и читали с жадностью и, немного подправив одно-два места, сделали из него христианское произведение, весьма назидательное.
Во многих отношениях можно рассматривать автора, как последнего пророка Израиля. Произведение разделяется на семь видений, по большей части представляющих разговоры между Ездрой, сосланным в Вавилон и ангелом Уриелем; но за этой библейской личностью легко различается пламенный еврей эпохи Флавия, полный гнева по поводу разрушения Титом иерусалимского храма. Воспоминания о мрачных днях семидесятого года подымаются в его душе, как дым в пропасти, и наполняют его святым негодованием. Как далек этот пылкий зелот от Иосифа, называвшего негодяями защитников Иерусалима! Вот, наконец, настоящий еврей, сожалеющий о том, что он не был с теми, которые погибли при пожаре храма. Согласно ему, революция Иудеи не была безумием. Защищавшие с отчаянием Иерусалим сикарии, которыми пожертвовали умеренные и которых они выставляли единственными виновниками несчастья нации, эти сикарии, по мнению автора, были святыми. Их постигла завидная судьба. Они будут великими людьми будущего.
He было никогда более благочестивого и более проникнутого несчастьями Сиона еврея, изливавшего перед Иеговой свои жалобы, смешанные с молитвами. Глубокое сомнение мучает его, сомнение по преимуществу еврейское, то же самое, которое охватило Псалмопевца, когда он "видел мир грешников". Израиль избранный народ, Бог обещал ему счастье, если он будет соблюдать Закон. Даже и не выполнив со всей строгостью этого условия, что выше человеческих сил, Израиль все-таки лучше других народов. Во всяком случае, он никогда не соблюдал так строго Закон, как в последнее время. Почему же Израиль самый несчастный народ и тем более несчастен, чем более праведен?
Автор хорошо понимает, что старое материалистическое разрешение этой проблемы несостоятельно. Поэтому его душа была охвачена глубоким смущением:
