Антон Тихомиров - Истина протеста. Дух евангелическо-лютеранской теологии
Божественность Христа исходит от Его креста. Именно здесь, на мой взгляд, лежат истоки христианского учения о Божественности Иисуса Христа. Разумеется, это упрощение. Крест Христа и Его жизнь, Его личность связаны неразрывно, одно немыслимо без другого. Но все же именно крест является центральным откровением в христианстве. Без креста все остальное потеряло бы свой смысл, не имело бы никакого откровенного характера.
Откровение креста стоит, таким образом, в центре христианской жизни. Но это откровение – откровение уникальное, это такое откровение, которое парадоксально по самой своей природе, откровение, ставящее под радикальный вопрос все наши представления о Боге и Его проявлениях в мире, откровение, подобного которому не найти. Бог открывается нам не в каком-то величественном знамении, не в толстых и мудрых книгах, не в великих исторических событиях, а в страданиях и смерти этого несчастного, всеми оставленного человека – Иисуса! У этого конкретного носителя Божественного откровения – у распятия Христова – совершенно немыслимые, парадоксальные свойства.
Особым образом уникальность и парадоксальность откровения креста описывает ранний Лютер, который видел себя проповедником theologia crucis – «теологии креста». Ее он понимал как противоположность theologia gloria – «теологии славы». Сущность лютеровской теологии креста сводится к следующему: Бог не открывает себя в этом мире напрямую, но только под видом противоположного. Его любовь открывается в жестоком и кровавом событии распятия. Его могущество – в бессилии Распятого, Его величие – в унижении Христовом. Пусты и даже гибельны всякие попытки увидеть или истолковать деяния Божьи напрямую в их кажущейся очевидности. Там, где Бог кажется особенно далек, там Он, на самом деле, ближе всего. В своих знаменитых Гейдельбергских тезисах 1518 года Лютер пишет: «Не заслуживает называться теологом тот человек, который рассматривает невидимую сторону Бога, как если бы она была абсолютно видимой и действительно имела место (Рим 1:20). Тот заслуживает называться теологом, кто понимает видимые и явленные стороны Бога, рассматриваемые через страдания и крест. Теолог славы называет зло добром, а добро злом. Теолог креста называет вещи так, как они есть. Мудрость, которая видит невидимые стороны Бога в делах, как это воспринимает человек, полностью стирается, ослепляется и ожесточается»[4]. Бог не там, где мы ожидаем Его увидеть, и Он действует не так, как мы этого от Него ожидаем. В концентрированном виде эта истина выражена на кресте.
Речь идет о тяжелых, почти невыносимых парадоксах, которые становятся особенно тяжелыми, когда их пытаешься применить к конкретным повседневным жизненным реалиям. И сам Лютер не сумел, в конце концов, быть достаточно последовательным в такой теологии. Но все же эта теология креста дает нам почувствовать, что крест – это не просто откровение Бога, но откровение под видом сокрытости. Это откровение, не приспособленное и не приспосабливаемое к нашему обычному общечеловеческому или общерелигиозному восприятию. Крест становится таким символом Божественного, таким откровением Бога, которое подвергает радикальной критике все остальные символы. Никакое другое откровение, никакой другой символ Божественного не могут устоять перед крестом. «Боже Мой, почему Ты оставил Меня?»[5], – восклицает на кресте Иисус. Бог открывается там, где Его, как кажется, нет вовсе! Бог открывается в своем отсутствии. Бог открывается в богооставленности.
Перед крестом исчезают все наши привычные и непривычные, традиционные и оригинальные образы Бога. Перед крестом мы один на один с Самим Богом: абсолютно непознаваемым и неисчерпаемым – настолько непознаваемым и неисчерпаемым, что Он кажется вовсе отсутствующим. Именно поэтому крест обладает таким мощным критическим, лучше даже сказать, протестным потенциалом.
Каким бы ни было историческое происхождение слова «протестантизм», оно имеет все же и содержательное наполнение. Протестантизм – это постоянный радикальный протест. Речь идет о том, что знаменитый лютеранский теолог XX века Пауль Тиллих назвал «протестантским принципом». С некоторыми другими аспектами этого принципа мы ознакомимся в дальнейшем, но здесь уже можно назвать этот, важнейший его аспект: это протест против всех ограниченных образов и символов Божественного. Каждый из них, хотя он может и сообщать нам что-то истинное о Боге, все же должен быть подвергнут протесту, поскольку, сообщая о Боге нечто позитивное, как-то открывая Его, такие символы одновременно и ограничивают Его собой, своими ограниченными выразительными возможностями. Такой не останавливающийся ни перед чем протест можно было бы назвать «протестом ради протеста», если бы у нас не было лучшего выражения, а именно: «протест во имя Бога» или «протест ради креста». Только протестуя против всех конкретных и ограниченных символов Бога, принадлежащих «теологии славы», можно адекватно говорить о таинственном и непознаваемом Боге. Этому учит нас крест Иисуса Христа.
И поэтому надо снова вспомнить о важнейшей характеристике откровения в ее применении ко кресту. Если речь идет об откровении, то речь идет, как уже сказано, о тайне. В откровении нам что-то открывается, но это не означает, что это что-то становится абсолютно понятно. Напротив, то, что дается нам в откровении, становится причиной постоянного изумления и благоговения. Никто из нас не может сказать, что он до конца понял или до конца пережил значение креста Христова. Бог, открывшийся в событии креста, всегда должен быть поводом для изумленного благоговения. Он всегда будет оставаться тайной.
Итак, христианское откровение – это откровение в открытости или, иначе говоря, откровение, не исключающее открытость Бога, не уничтожающее открытость Бога, а лишь еще более подчеркивающее ее. И в этом особенность христианского откровения, откровения совершившегося в событии креста. В результате этого откровения Бог, как уже было сказано, не становится нам более понятным, скорее наоборот, еще более таинственным. А это верный признак того, что мы имеем дело с подлинным откровением, потому что Бог на самом деле таинственен, Бог неисчерпаем и непостижим для нашего разума и для наших чувств. Всякое откровение, которое бы претендовало на то, чтобы объяснить Бога и исчерпать Его, было бы поэтому ложным. Оно заменяло бы вечного и живого Бога на какого-то простого и понятного идола. Явить всю глубину открытости Бога – вот цель подлинного откровения.
Поэтому сам по себе крест не является однозначным ответом на человеческие вопрошания. Божье откровение, откровение, совершившееся на кресте, – это переживание Божественной Тайны. В истории предлагалось множество рациональных и менее рациональных трактовок креста. Например, крест – это место суда, крест – это место любви и милости. Крест – это способ, которым Бог хитроумно обманул дьявола. Крест – это жертва, которую Бог принес в Сыне Своем за наш грех. На кресте Бог солидаризовался со страдающими людьми. Крест – это самое страшное преступление, совершенное людьми, за которое, однако, Бог простил их. Всевозможных теорий очень много. Но ни одно конкретное вероучение, ни одно конкретное толкование не в состоянии исчерпать, лучше сказать вынести, весь смысл креста. Любое, даже самое глубокое или оригинальное, толкование будет всегда лишь ограниченной и односторонней попыткой выразить значение распятия Христова.
Откровение в Иисусе Христе – это не информация, не знания о Боге, это Сам Бог, принимающий нас и обращающийся к нам, открывающий нам Себя. Выражаясь на традиционном языке протестантской теологии, крест – это прощение грехов, это данная нам благодать, это оказанная нам милость, это прикоснувшаяся к нам любовь Бога. Откровение нельзя выучить, как можно выучить набор догм или несколько так называемых золотых стихов из Библии, – его можно только пережить, испытать. Откровение во Христе не сообщает нам что-то, оно что-то с нами делает, и только потому оно и является откровением. Христианское откровение – это живая встреча с распятым Иисусом Христом, встреча, в которой мы, образно говоря, ощущаем переворачивающее все внутри нас, захватывающее нас прикосновение непостижимого Бога. Конечно, все это совсем не обязательно должно сопровождаться острыми эмоциями и драматическими переживаниями. Просто крест во всей своей парадоксальности и непостижимости становится нашим ориентиром, тем, вокруг чего мы выстраиваем нашу жизнь, с чем соотносим все в жизни.
И у нас, как у христиан, нет ничего другого, кроме креста. Ничего другого не можем мы предложить и возвестить миру. Мы не лучше других людей, не праведнее, не благочестивее, не умнее, не дружелюбнее, не сильнее. Мы те, кто стоим перед крестом, не в силах отвести от него наших глаз. Христианство началось тогда, когда люди поняли, ощутили, что в распятии Иисуса Христа Бог открылся им, прикоснулся к ним, излился на них Своей непостижимой любовью. Все, что у нас есть, это «соблазн и безумие»[6] креста. Мы являемся христианами не потому, что у нас особо истинное вероучение, не потому, что у нас святая Церковь с ее порядками и богослужениями, не потому, что мы ведем себя «по-христиански», а только потому, что мы слушаем и говорим о кресте, предстоим пред крестом Христовым.
