Павел Дарманский - Побег из тьмы
— Дарманский! Доселе вы были у нас на хорошем счету. Если не хотите пойти за Лозовским, Грабовским и другими хулителями веры, то подобные вопросы задавайте преподавателю наедине, чтобы они не послужили соблазном для семинаристов маловерных.
Вторично опасное столкновение произошло позже. На уроке нравственного богословия, когда разбирали греховность излишней любви человека к животным, я привел следующий пример из жизни. В 1947 году с семинаристами Иваном Люберанским и Всеволодом Страшевским мы в течение недели после уроков пилили дрова на даче епископа Сергия Ларина. Время было тяжелое, часто приходилось недоедать. У епископа было два больших пса Валет и Прима. Он кормил их молоком и мясом, нам же ни разу не дал даже по куску хлеба.
— Вот наяву отсутствие любви к ближним и излишняя любовь к животным, — заключил я.
— Это дерзость с вашей стороны! — закричал преподаватель. — Как вы смеете? Он владыка наш, а вы такое плетете о нем. Ладно, мы с вами поговорим об этом где следует.
Изо дня в день ожидал я грозы, но она миновала.
Такое отношение богомудрых отцов-педагогов к свободе слова обязывало быть осторожным в выражениях, понуждало соглашаться с преподавателями, что, мол, нельзя сразу уразуметь «необъятную религиозную истину», заставляло просто-напросто подавлять в себе сомнения. Признаться, я боялся этих сомнений, и, казалось, чем больше я отгоняю их молитвой, тем сильнее они меня обуревают.
Продолжая усердно изучать богословские предметы, я искренне и тщательно исполнял церковные обряды, молился и постился. Жизнь моя проходила преимущественно в стенах семинарии. Строгий режим закрытого заведения, обязательное исполнение обычаев и обрядов, соблюдение постов, частые молитвословия и богослужения, систематическое внушение, что «все от бога», постоянные разговоры и беседы на религиозные темы, сплошное заучивание библейских текстов постепенно делали свое дело.
Мы, семинаристы, чувствовали на себе насмешливые и любопытные взгляды прохожих, слышали в наш адрес различные прибаутки любителей сострить. Особенно приходилось чувствовать, что на нас смотрят, как на чудаков, когда мы бывали в военкомате, в поликлинике или организованно встречали на вокзале какого-нибудь архиерея, приезжавшего в Одессу.
Невольно приходилось задуматься над тем, что в массе народа мы, семинаристы, посвятившие себя, свою жизнь служению богу, представляем единицы. Мы тогда еще не понимали и не чувствовали оторванности от людей, от общества, а верили, что нас сам бог избрал себе на служение. Нельзя было не заметить, что все люди живут иной жизнью, что, если кто из них и религиозен, он не выпячивает это, верит скромно, незаметно. Нельзя было не видеть и трудящуюся молодежь, жизнь которой была совсем не похожа на нашу. Как раз в то время по соседству с семинарией днем и ночью строители возводили здание нового городского вокзала. Мы же дни и ночи проводили над библией, житиями святых, совершали бесплодные молитвы и бесполезные поклоны. Ослепленный верой и придавленный религиозной мистикой, я старался исполнять евангельский завет: «Не любите мира, ни того, что в мире: кто любит мир, в том нет любви отчей, ибо все, что в мире — похоть плоти, похоть очей и гордость житейская» (I Послание Иоанна, глава II, стихи 15—16) и др. Это изречение должен был знать каждый семинарист. И тем не менее все семинаристы и преподаватели-богословы на каждом шагу нарушали этот завет, ибо всецело зависели от того мира, который были обязаны ненавидеть. Этот мир кормил их и поил, одевал и грел, защищал и предоставлял в их пользование удобства и блага. Невольно приходилось замечать прямое противоречие теории и практики христианства.
Наблюдая за поведением и образом жизни преподавателей семинарии, нельзя было не заметить равнодушия к своему делу, хладнокровия в нарушении религиозных предписаний. Например, семинаристам запрещалось курить под страхом увольнения, а сами преподаватели (как светские, так и духовные), почти все курили. Как соберутся, бывало, в актовом зале на совет, столько накурят, что даже лампадки гаснут и икон не видно из-за табачного дыма.
На уроках наиболее рьяные семинаристы, ссылаясь на библию, доказывали греховность курения. А протоиерей Дмитрий Дуцык, тоже ссылаясь на библию, доказывал, что курить не грех. Осматривая класс поверх очков, он любил повторять:
— Всякое зелье от бога есть! — делая сильное ударение на слове «есть».
А поскольку водка и вино тоже «божье зелье», то отец Дмитрий очень любил эти напитки. Часто после вечернего богослужения он отправлялся в пивную на Пушкинской улице, а идя оттуда, уже «писал мыслети».
— Вся радость в этом: выпью и на душе легче, и мир становится каким-то иным, праздничным, — признался как-то Дуцык церковному старосте Игорю Тихоновскому, занимая у последнего денег на 200 граммов, чтобы матушка не знала. — Верно, очень верно священное писание изрекло: «Вино веселит сердце человека».
— Э, отец Дмитрий! Да то ж в Ветхом завете. А в Новом апостол Павел прямо говорит: «Не упивайтесь вином», — заметил Тихоновский.
— Позвольте, позвольте, это в послании к ефесянам, а в первом послании к Тимофею тот же апостол и тоже не криво, а прямо говорит: «Впредь пей не одну воду, но употребляй и немного вина…» — отпарировал Дуцык.
— Хорошо, но ведь сказано: немного!
— А я что много? Двести граммов разве это много? Да ведь сам Христос наш пил, вспомните свадьбу в Кане Галилейской, где он впервые сотворил чудо. И не какое-нибудь простецкое чудо, а шесть водоносов воды претворил в вино.
За пьянство сняли Дуцыка с должности инспектора семинарии, за пьянство запретили ему служить и отослали в монастырь в качестве псаломщика — ничто не помогло.
Преподаватель церковнославянского языка и истории русской церкви Семен Васильевич Зубков относился к воспитанникам очень грубо, как во времена бурсы. Каждого семинариста он называл дурнем.
«А ну ты, дурный, отвечай, — обращался он к кому-нибудь. Если же кто-нибудь отвечал урок плохо, он высоким фальцетом кричал: — Садись, дурный, ков-ба-са тебе!»
«Ковбасою» он называл единицу. А мы в отместку называли Ковбасою его.
Семинарист Иван Коваленко был страстным женоненавистником. Захочет Семен Васильевич повеселить класс и вот на уроке заставляет его склонять, например, слова «жена», «девица», «невеста» или по истории русской церкви рассказать о Марфе-посаднице. Коваленко отказывается: «Да что вы такой грех говорите!» Семинаристы хохочут, а Зубков с издевкой ему: «От дурный!»
Семинарист Андрей Шилин отличался жадностью к деньгам. Его отец служил попом на Херсонщине. Будучи дьячком у своего отца, Шилин тайно от него копил деньги и прятал их на чердаке дома. Отказывая себе во всем, он был худым и бледным, далее не имел смены белья, ходил оборванный и спал в верхней одежде. «Плюшкиным двадцатого века» называли мы его.
Одно время нашим воспитателем был иеромонах Птоломей. Худой и высокий, с длинной седой бородой, он был похож на первую ипостась троицы — бога-отца, каким изображают его на иконах. До монашества он служил сторожем в одном из театров Одессы. За убийство своей жены отсидел в тюрьме положенный срок, а вернувшись, постригся в монахи. Малограмотный и довольно ограниченный, отец Птоломей не очень ревновал по благочинию. Велят ему провести вечернюю молитву с семинаристами в кельях, а он, бывало, скажет:
— Утро вечера мудренее. Помолимся, отцы святые, завтра утром. Видит бог, что мы молились сегодня уже несколько раз.
Вычитает откуда-нибудь или узнает что-нибудь новое и давай выкладывать нам свои познания: как пишется прилагательное от слова «лен»? Как будет множественное число от слова «дно»? Каких размеров бывает кит-рыба? Семинаристы угадывают наперебой, не могут угадать, а отец Птоломей доволен своим «превосходством».
В первое время после войны было и в семинарии нелегко: хлеба получали по 400 граммов, топить было нечем, в классах и кельях стоял холод, в спальнях — клопов хоть отбавляй.
Находился воспитатель в одной спальне с семинаристами. Постель была для него коротка, и, чтобы ноги не висели, он подставлял стулья. Спал на пневматической подушке. Кто-нибудь из озорников ночью подберется и стравит из подушки воздух. От неудобства отец Птоломей просыпается и, не открывая глаз, кричит под общий хохот:
— Отцы и братья! Что же вы делаете? Честное слово, как маленькие. Какие же из вас будут иереи и архимандриты, если вы не умеете себя вести?!
Часто приходилось утолять голод семечками. Не отставал от семинаристов и воспитатель, разрешая плевать шелуху ка пол.
— Нет такого вкуса, когда плюешь в руку, — говорил он. — Плюйте, отцы святые, на пол, а потом уберете.
Воспитательная работа отца Птоломея семинарским начальством была признана неудовлетворительной. Зачастую у нас происходили кражи: то наручные часы утащили у Калуцкого, то золотое кольцо — у Вячеслава Ивановича, то продукты — у Никодима Ермолатия, у меня украли верхнюю сорочку.
