Святитель Афанасий (Сахаров) - О поминовении усопших по уставу православной церкви
Июнь 1954 г.
Дом инвалидов
<…> Я знаю, что моя идеология, как верующего человека и служителя Церкви, не соответствует Советской идеологии. Радости об успехах атеизма не могут быть моими радостями. Но за религиозные убеждения советские законы не преследуют. В Советском Союзе – свобода совести. А политическим деятелем я никогда не был, ни в дореволюционное, ни в Советское время, никогда ни в каких политических организациях не участвовал, никаких политических выступлений не делал. Я горячо люблю Родину, и все ее скорби и все ее радости – мои скорби и мои радости. <…>
13Монахине Маргарите и другим лицам
23 июня 1954 г. Дом инвалидов
<…> Знаю, что наконец-то началось богослужение в нашем древнем соборе. Теперь могут православные владимирцы лобзать наши святыни. В этом завидую вам. Вспоминаю мое служение в соборе нашем с низших ступеней клира – рипидоносца. Приведет ли когда Господь мне побывать в нашем соборном храме? Многократно повторяю, читая 50-й псалом: аще бы восхотел еси жертвы, дал бых убо… А в жертву надо отдать не то, что малоценно, а что особенно дорого. Моей отрадой было богослужение, служение у родных святынь, и именно это в жертву Господь избрал. Тяжела бывает для нас, грешных, рука Господня, – но… буди на все Его святая воля. Да не дерзнем возроптать на Него. Он ведает то, чего не знаем мы. Он и вздохи и слезы наши примет как жертву, угодную Ему. <…>
14Александре Ивановне Бобковой
10 сентября 1954 г.
Дом инвалидов
<…> Вы страшитесь смерти, Вас устрашает грозный суд за грехи. Помятовать о грехах полезно, скорбеть и плакать о них должно. Не должно только христианину унывать, не должно отчаиваться. Божий Суд не таков, как суды человеческие. На человеческих судах чаще всего стараются найти, за что бы можно было зацепиться, чтобы засудить и невинного. На Божием Суде, наоборот, все направлено к тому, чтобы найти (если не грешно так выразиться), за что бы можно было зацепиться, чтобы оправдать и великого грешника… Будем и мы с Вами, в бездне греховной валяющиеся, уповать на неисследную бездну Божия милосердия. <…>
15Святейшему Патриарху Алексию (Симанскому)
2 апреля 1955 г. г. Тутаев
<…> Вскоре по вступлении Вашем на Патриаршество в феврале или марте 45 г. я обратился к Вашему Святейшеству с письмом, в котором просил Вас, не найдете ли Вы возможным возбудить ходатайство пред соответствующими правительственными органами о замене мне заключения в лагерях заключением в одной из московских тюрем с предоставлением возможности работать там с богослужебными книгами, под Вашим руководством и наблюдением. Чтобы не нарушать субординации, я направил это мое письмо чрез своего епархиального епископа, преосв [ященного] Онисима, от которого имею сведения, что он это мое письмо доставил Вам.
Допускаю, что моя просьба не могла быть исполнена по не зависящим от Вас обстоятельствам. Но и самый факт моего обращения к Вашему Святейшеству, и выраженное мной желание работать под Вашим наблюдением и руководством сами по себе свидетельствуют, что так не мог поступить епископ, не признающий Вас как своего Патриарха.
В 49 или 50 гг. я посылал Вам письмо с образцами моих «литургических опытов», плодом моих занятий в заключении. Впрочем, я не уверен, что это мое письмо дошло до Вас.
Когда в мае – июне 54 г., незадолго до окончания срока моего заключения, мне было предложено указать моих близких, которые могут взять меня, как инвалида, на свое иждивение, я, указав таковых лиц (у одного из которых нахожусь в настоящее время), высказал еще уверенность, что и Патриарх Всероссийский может дать мне кабинетную работу по моей специальности и принять меня на иждивение на покой в один из подчиненных ему монастырей. В связи с этой уверенностью и по совету лагерной администрации я вновь написал Вам письмо с просьбой о принятии меня на покой в число братии Троице-Сергиевой Лавры, где я мог бы работать в любимой и более или менее известной мне области богослужения и богослужебных книг под Вашим наблюдением и руководством. Это мое заявление было отправлено спецчастью лагеря казенным пакетом. <…>
<…> Но если Господь благословит, я предполагаю и в моем уединении с Божией помощию и за Ваши святые молитвы продолжать ту работу, о которой я писал Вам в 45 [-м] и 51 годах и отцу протопресвитеру в прошлом году и которая, я полагаю, если Господь поможет мне ее сделать, будет не бесполезна для Православной Русской Церкви. <…>
16Ольге Александровне Остолоповой
3 апреля 1955 г.
г. Тутаев
<…> Вот какие деловые просьбы у меня к Вам:
1. Если мои «Литургические опыты» переписаны, – пришлите мне, кроме тех экземпляров, которые обещали «азиатам». Пришлите также и черновики.
2. Если можно, организуйте переписку рукописи «О поминовении усопших». Эту рукопись можно переписать не больше, чем в 2–3 [-х] экземплярах, во весь лист, на одной странице. Я думаю эту статью «О поминовении усопших» послать в редакцию [ «] Журнала Московской Патриархии [»]. Посылаемая Вам тетрадь только начало. Если Ваш переписчик не откажется от переписки и этой вещи, буду постепенно высылать Вам продолжение. Условия остаются прежние: должен быть точный и подробный счет, чтобы ни одна буква не осталась неоцененной и за все должно быть полностью до копеечки уплачено. У меня по милости Божией есть деньги, а расходовать их не на что. Я их и имею в виду для оплаты переписки моих бумагомараний.
Сейчас я посылаю Вам переписанное хорошим переписчиком, но мною сильно замаранное. В дальнейшем придется посылать мое собственноручное марание. Постараюсь писать получше, но все же переписчику немало будет лишних трудов. Это должно быть учтено, и тариф переписки должен быть повышен.
Сердечно благодарю Вас и о. Андрея[8] за нелегкий труд корректирования. Особенно умилило меня то, что о. Андрей, совсем не знающий меня, взялся за это. Если его интересуют и мои опыты, подарите и ему один экземпляр. <…>
17Священнику Иосифу Потапову
4 мая 1955 г.
г. Тутаев
<…> Я был в Сергиевой Лавре. В Троицком Соборе нет ежедневного богослужения. Гробницам преп. Никона, Дионисия и Вашего святителя Серапиона нельзя было поклониться… Около Академии было академическое кладбище. Его нет уже там. И покойники не оставлены в покое… Часть здания Академии отдана Академии… Но академический храм отдан светской школе, и в бывшем алтаре, может быть, пляшут девицы… Ужасно, ужасно. <…>
<…> Хочется плакать… и нередко плачу. Хочется высказаться… горе, разделенное с другим, становится наполовину меньше.
Вы знаете, как я любил и люблю богослужение, как я любил совершать его. Но я ни разу и в мыслях даже не возроптал о том, что столько лет я лишен этого утешения. Моей отрадой было богослужение, и в жертву Ты, Господь, его избрал. Буди святая воля Твоя. Я ни разу не взгрустнул о том, что мои собратия на воле, а я в заключении. Я вспоминаю слова † преосв [ященного] Кирилла. Когда в 24 г. на свой вопрос: «Зачем Святейший принимает Красницкого?» – услышал ответ: «Я болею сердцем, что столько архипастырей в тюрьмах. А мне обещают освободить их, если я приму Красницкого», Вл [адыко] Кирилл ответил: «Ваше Святейшество, о нас, архиереях, Вы не думайте. Мы теперь только и годны на тюрьмы»…
Как прекрасно сказано…
И по совести скажу: в каких тяжелых обстоятельствах мне ни приходилось быть – и мысли ропота у меня не было.
Теперь я на свободе. Пока меня не трогают. За мной с искренней любовию ухаживают. Меня радуют получаемые мной весточки и от знаемых, и от незнаемых. Столько в них любви, нежности, заботы. Это радует меня не потому, что относится ко мне лично, лично к себе я это не отношу. Меня радует глубокая вера, горячая любовь к Богу, проявляющиеся в добром расположении ко мне, как к хотя и недостойному, но служителю Божию. Это утешает меня, это успокаивает отчасти…
Но сердце кровью обливается, слезы невольно навертываются на глаза при всяком празднике, особенно празднике Русских святых…
Я радуюсь, что хоть немногие мои книжицы сохранились.
Но сколько и горя приносят мне мои книги, сколько тяжелых дум, тайных слез и воздыханий. Когда не было у меня книг, я многое если не забыл, то во всяком случае не так сильно вспоминал. А теперь все живее и ярче встает… Заглянешь в Минеи, посмотришь в месяцеслов, раскроешь Булгакова[9] на отделе о монастырях, начнешь ли читать сочинения по агиологии, по русской истории, по истории богослужения… и сердце сжимается, глаза затуманиваются…
Правоверные евреи едут в Палестину и там в пятницу вечера у развалин храма Иерусалимского плачут о былой славе Израиля. И зовутся у них эти развалины «Стена плача»… У православного Русского народа теперь на каждом шагу и каждый день стена плача!..
