К. Любарский - Христианство и атеизм. Дискуссия в письмах
И не является ли та высота и глубина веры в Бога, которую иногда ей приписываем и мы, неверующие, именно этой высотой и глубиной безграмотного всезнания, дающейся столь дёшево: послушал и всё понял, уверовал — и прозрел, пришел Христос — и спас всех нас…
Мне кажется, в твоём диалоге с верующими есть элемент — опять же не знаю, сознательный или бессознательный — ну, скажем, снисхождения к их всезнающей безграмотности. Так воспринял я, например, твой образ плоскости с заштрихованными и незаштрихованными участками. Плоскости потому, что у постигшего бытие Божие высшей степени абстрактного представления, чем плоскости, ты не предполагаешь. Конечно, вопрос о наглядных представлениях абстрактных вещей сам по себе очень интересен, но для меня: почему плоскость как двумерный объект? Я скорее ощущаю область в пространстве с неведомым числом измерений. Почему плоскость, как метризованный объект? Я тут не ощущаю метрики, а если она и есть, то чрезвычайно сложна. История науки знает немало примеров, когда оставшиеся в глубоком тылу крохотные белые пятнышки оказывались необозримыми пространствами, охватывающими чуть ли не всю заштрихованную область — как это совмещается с твоим обзором плоскости? Конечно, образ — это неизбежная схематизация, требовать от него пригодности на все случаи жизни не совсем правомочно, и пределы схематизации субъективны и произвольны. И всё же мне кажется, что примитивная плоскость — более образ твоих оппонентов, чем твой, или, точнее, твоё подлаживание твоего более сложного образа под предполагаемое тобой более примитивное восприятие твоих оппонентов. Это — педагогия, и вопрос — удачная ли? Мир всегда и без того плосок, а примитивному монологичному уму свойственно прежде всего находить подтверждение именно тому, во что он и так уже верит.
И здесь мы подходим к этически сложному вопросу, по которому своими мнениями уже обменялись — о честности веры. И тут я всё же не согласен с твоим его безоговорочным решением. Мне кажется, что любое табу, наложенное на сомнение, неизбежно порождает вокруг себя некоторую сферу интеллектуальной бесчестности. О внешних табу ввиду очевидности говорить не будем: тут прямо порождается ложь. Но так ли уж в этом отношении безупречны табу, порождаемые самой искренней верой? Полностью я в этом не убеждён, а это и означает, что подозрение в бесчестности всё же оставляю. Вероятно, честность имеет разные градации и разные смыслы, и примитивной, субъективной честности может оказаться недостаточно для честности более высокой, по более жёстким критериям. Разве нельзя честно, с полной искренностью, обманывать самого себя? И вновь возвращаясь к человеку и обезьяне, вполне ли честна примитивная животная честность, просто не знающая более тонких человеческих критериев, и, естественно, их игнорирующая?
В своём прекрасном примере с гостиницей ты сам показал презумпцию в религиозной вере примитивного прагматизма. А честен ли вообще прагматизм? И вот в скобку шальная мысль: а не связан ли с комплексом неполной честности присущий религиям (по крайней мере обеим, нам известным) тезис об исконной греховности человека?
Возможно, конечно, наше различное отношение к вопросу о честности связано просто с тем, что ты — более хороший человек, чем я, и тебе больше не хочется заподозрить в нечестности хороших людей. И твоё возражение более от тезиса: не думай ни о ком плохо, чем от тезиса: исследуй вещи, каковы они есть.
А я что-то хороших верующих людей всё более начинаю побаиваться. Хорошему человеку как-то проще при благоприятных условиях превратиться в плохого, чем примитивному догматическому сознанию развиться в критическое или обезьяне эволюционировать в человека. Для этого не требуется миллиона лет или смены культурных эпох. Да и массовость религии не обеспечивает их созидания и утверждения одними только ангелами с крылышками.
А вот твоё рассуждение об истоках морали мне неожиданно не понравилось с совсем другой стороны: своей чересчур уж явной материалистичностью и биологичностью. Неожиданно потому, что упрощённый материализм я всегда был склонен подозревать в себе более, чем в тебе. Возможно, конечно, что ты и тут, как в случае с плоскостью и по тем же причинам, нарочно пошёл на педагогическое упрощение. Но, думаю, именно здесь такая педагогика особенно неудачна. Тут ты применяешь её на ниве, разработанной как раз твоими оппонентами если отчасти и односторонне, то всё же достаточно глубоко и изощренно. За одну только твою связь человеческой этики с выживанием вида, боюсь, твои оппоненты тебя, ух, как высекут, если возьмутся, и заслуженно при том. Ибо как ни прост сидящий на престоле Бог, все-таки связан он с человеческой этикой даже и исторически как-то ближе и сложнее, чем утилитарный биологический прагматизм. Конечно, у человеческой этики есть и биологические истоки, и в плане исторического генезиса проследить их само по себе интересно. Но, думаю, более само по себе, чем для понимания феномена человеческой этики в её современной сформированной сути. Слишком сложным был этот генезис, слишком большим — влияние разнообразных, выходящих за пределы биологии, фактов, да и просто: так ли уж много знаем мы о своём прошлом, чтобы экскурсы в него могли иметь серьёзное значение для понимания всё же более непосредственно данного настоящего? Да и многие функционирующие структуры относительно безразличны к своему фактическому генезису, определяясь в первую очередь требованиями своей теперешней функции.
То, что я сейчас сказал, вероятно, включает невольную ссылку на одну из лучших книг, вышедших у нас за последние годы: «Апологию истории» Марка Блока. Более узко — на то место, где он критикует традиционное понимание причинности в исторической науке: такое-де событие было следствием того-то и того-то. В действительности, кроме нескольких бросающихся в глаза непосредственно действующих причин, мы всегда имеем дело с массой обычно игнорируемых факторов, более пассивных, но являющихся необходимыми условиями того, чтобы событие могло произойти. Непосредственно же действующие активные причины включены в сложную цепь причинных зависимостей, и выбор в этой цепи тех или иных звеньев как непосредственных причин данного события в сущности произволен. Конечно, в любом конкретном историческом исследовании выборка неизбежна, и дело вовсе не в том, чтобы полностью выбросить за борт традиционный метод, а в том, чтобы понимать условность выборки и не догматизировать выбранные причины.
***9.5.75
К. А. Любарский
Письмо Г. С. Подъяпольскому (от 02.06.1975)
Из письма жене:
***…Тема действительно больная. Я тоже замечаю некий крен в сторону христианства и меня это огорчает. Лишь у немногих этот крен не вызывает неприятных побочных явлений. Правда, в их числе такие люди, как Сергей Алексеевич, само существование которых является самым сильным доводом за христианство! Но как мало таких прекрасных людей, они буквально тонут в весьма мрачной массе. И будучи действительно хорошими людьми, они и о других судят по себе и не могут заметить дурного…
А происхождение человека от обезьяны, действительно, за последнее время такому гонению подвергается! Кошмар! Пидльтаунской челюстью палеонтологов прямо-таки как Самсон филистимлян поражают: «вот, мол, какие учёные жулики!» Любое изменение взглядов под воздействием новых находок воспринимается как свидетельство безудержного релятивизма… А уж насмешек-то действительно не оберёшься. Но насмешки — дело дешёвое. Все они давно уничтожены знаменитым высказыванием относительно «шматины глины», которая «не знатней орангутанга».
Ну, Бог с ними, с гонителями обезьяны. По моим наблюдениям, это обычно — следствие простой неосведомленности. Тут прежде чем спорить, надо сначала просто порекомендовать хороший список литературы — и специальной, и популярной. Перейдём к более абстрактным материям.
По-моему, Гриша напрасно возмущается моим сопоставлением нашей (т. е. неверующих людей) и религиозной веры. Сопоставляя их, я вовсе не занимался никаким соглашательством, а просто объективно констатировал тот несомненный факт, что в модели Мира, выстраиваемой для себя любым человеком (подчеркиваю, любым!) есть элементы объективно недоказуемые, не являющиеся точным знанием. Другой вопрос, что у человека с научным складом мышления объект веры подвижен, подвержен изменениям под влиянием критики фактами — это верно, и я сам об этом писал, когда сопоставлял монолог и диалог. Но в любой выбранный момент, при любом конкретном действии, соотнесённом с индивидуальной моделью Мира, элемент веры присутствует. И нечем тут возмущаться. То, о чём пишет Гриша, если перевести на язык моего геометрического образа — плоскости с заштрихованнной и незаштрихованной областями — означает лишь то, что у человека с научным складом мышления сектор веры очень узок и положение его непрерывно меняется: как узкий луч фонарика, рыскающий по разным участкам незаштрихованной части плоскости.
