Филипп Дженкинс - Войны за Бога. Насилие в Библии
Как мы уже видели, идея о том, что владычество Бога следует принимать без лишних вопросов, стала важной основой всего здания мысли Реформации. В конце XVII века, когда католики и протестанты устали от десятилетий религиозных войн и фанатизма, интеллектуальный климат для обсуждения этих вопросов изменился. Отношение к жестокости описанных в Библии событий не изменилось – и Августин, и Кальвин понимали, что эти вещи вызывают отвращение у их современников, – скорее появилось ощущение того, что человечество вправе судить о словах и деяниях, приписываемых Богу. Христиане ссылались на нравственные законы, которые позволяли им критиковать Библию: они судили Писание неким высшим стандартом. Это стало основанием для развития всех нынешних форм либерального или прогрессивного христианства{291}.
Представление о существовании подобных универсальных стандартов опиралось на новую концепцию «естественного закона», возрождавшую античные представления о том, что ключевые принципы справедливости сохраняют ценность во все времена и в любых местах. Теория естественного закона вернулась к жизни в XVII веке, отчасти благодаря трудам голландского энциклопедиста Гуго Гроция. Основоположник современного международного права, Гроций первым сформулировал некоторые идеи, ставшие основой для современных представлений о войне и мире. Он утверждал, что такие универсальные принципы оставались бы справедливыми, даже если бы Бога не было или если бы он существовал, но не вмешивался в человеческие дела. Естественный закон, говорил Гроций, обладает такой силой, что «даже воля всемогущего существа не может его изменить или аннулировать»{292}.
Представление об универсальном законе достаточно революционно даже для наших времен. Оно стоит за любой попыткой применять принципы прав человека независимо от границ отдельных государств, так что можно, например, требовать суда над генералами или главами государств за преступления против человечности, даже если эти деятели не нарушали официальные законы своих стран. Кроме того, в эпоху Просвещения представления о естественном законе изменили отношение людей к авторитету Библии. Вера в естественный закон, укорененный в разуме и природе, дает человеку абсолютное мерило, которое позволяет судить библейский текст. И часто можно увидеть, что библейские повествования серьезно нарушают законы природы.
Кроме идеи естественного закона, во второй половине XVII века стали появляться представления об естественной религии, вера в то, что разум и опыт ведут нас к божественной истине не хуже, чем это делает Писание. Если нас пугает мысль о том, что какие-то жестокости происходили по повелению Бога, мы вправе верить этим спонтанным человеческим чувствам не меньше, чем словам Писания. По этим представлениям, Бог обращается к своим верным по разным каналам, откровение (Писание) – один из них, но не единственный. Помимо текста и выше слов стоит закон, записанный Богом в сердцах человеческих, и он дает людям право и обязанность оценивать Писание и в итоге выбирать приемлемые отрывки, опираясь на разум{293}.
Бог против закона
Представления о приоритете разума сначала возникли в Великобритании и Нидерландах. В Британии это привело к появлению деизма, движения, получившего свое имя от Бога (от латинского Deus ), который создал этот мир и установил в нем свои законы и принципы, но не вмешивается в повседневную жизнь людей. Люди могут познавать законы Бога, которые одновременно есть и естественные законы, и лишь суеверия и корыстолюбие священников скрывают от них этот факт за дымовой завесой слов о тайне, откровении и чуде. На эту идею указывает название вышедшей в 1696 году книги Джона Толанда, ставшей ключевым текстом Просвещения «Христианство без тайн, или Трактат, показывающий, что Евангелие ничем не противоречит разуму и не стоит выше оного». Если бы Писание содержало противоречия или если бы его учение решительно расходилось с разумом, тогда защита подобных текстов сама была бы преступлением и против разума, и против религии. «Верить в божественное происхождение Писания, – рассуждал Толанд, – или в глубокий смысл любого его отрывка, отказавшись от рациональных доказательств и поиска цельной логики, было бы достойным осуждения легковерием». Опираясь на этот принцип, мыслители постоянно ссылались на смущающие читателя отрывки Библии, чтобы показать неадекватность Писания{294}.
В 1730 году Мэтью Тиндаль опубликовал наиболее систематический труд с критикой представлений об авторитетности Библии «Христианство старо как мир», который некоторые прозвали Библией деиста. По профессии Тиндаль был судьей, и его особенно волновало международное право и конфликты между странами, в том числе такие явления, как пиратство и нерегулярные военные действия. Он действительно понимал вопросы, связанные с завоеванием и оккупацией, лучше многих библеистов, бывших до него или появившихся после. Он также глубоко верил в теорию естественного закона Гроция{295}.
Мы уже упоминали о том, как Тиндаль критиковал тексты о завоевании Ханаана с их потенциальной возможностью служить оправданием для милитаризма и империализма позднейшего времени, но его мысль глубже: он находит в Библии преступления против разума. Сначала Тиндаль вводит простой принцип: «Даже когда буквальный смысл Писания совершенно очевиден, он не должен противоречить тому, что Разум говорит нам о природе и существе Бога». Если принять этот принцип, при чтении Ветхого Завета нужно непрерывно заниматься удалением сорняков. Фактически, отмечал он, в Библии многое перевернуто с ног на голову: «Чем более святого мужа представляет Ветхий Завет, тем более дико его поведение». Разум требует иного. Тиндаль считал, что эти противоречия порождены помрачением ума или чьим-то коварным корыстным интересом: «Без сомнения, порочным священникам было выгодно представить Бога в искаженном виде и привести в одном Завете такие правила, которые противоречат содержимому другого, который они тоже, дай им волю, могли бы использовать для своих целей»{296}.
Тиндаль постоянно возвращался к теме покорения Ханаана. Он видел не только то, что акты насилия, сопровождавшие завоевания, были ненужным зверством, но и то, что любая попытка оправдать их порождала все более глубокий абсурд. Быть может, рассуждали апологеты, Бог использовал ханаанеев для устрашения других, чтобы прочие народы не повторяли их преступлений. В таком случае, говорил Тиндаль, Богу нужно было действовать чудесным образом, чтобы всем ясно показать, что истребление народов производил он сам. Он бы не использовал для этого израильтян, у которых здесь были свои корыстные интересы – захватить землю. Кроме того, Бог должен был бы дать ханаанеям понять, что это наказание свыше, и тогда они не стали бы сопротивляться евреям, выступавшим в роли служителей Божьих. «Иначе разве не сложилась бы там ситуация, когда действуют два противоположных права: право евреев, укрепленное откровением, лишить ханаанеев жизни и право ханаанеев, опирающееся на естественный закон, защищать свою жизнь?»{297}
Как бы там ни было, продолжал Тиндаль, наказывая ханаанеев, израильтяне сами совершали преступления против человечности:
...Если Бог наказывал ханаанеев за то, что они нарушили естественный закон, как мог он потребовать от израильтян действовать вопреки тому же закону, велев им убивать мужчин, женщин и детей, которые не причинили им ни малейшего зла?.. Как мог Бог в этом случае выбрать людей, столько же склонных к идолопоклонству, как и сами ханаанеи?{298}
Вместе с другими деистами Тиндаль оказал глубокое влияние на либеральных христиан. Среди прочего, знаменитая фраза Джефферсона о «стремлении к счастью» как фундаментальном праве человека, вероятно, объясняется влиянием Тиндаля. Его труды также заметно поспособствовали тому, что библейская критика обрела право на существование. Одним из его известных учеников был Герман Самуэль Реймарус, основоположник немецкой школы высшей критики. Подобно Толанду, Реймарус насмехался над ортодоксальными апологетами, оправдывавшими убийство ханаанеян. Кто, спрашивал он, всерьез поверит, что израильтяне осуществляли Божью справедливость, когда убийцам это преступление приносило такую великую выгоду? Допустим, продолжал он, ханаанеи были грешнее всех на свете, но свидетельство об их грехах оставили только те люди, которые их уничтожили, а потому в их интересах было дать подобное объяснение трагедии. Очевидно, не только сегодняшние многоопытные критики отмечают в Библии такие места, которые звучат как военная пропаганда{299}.
Отказ от Бога
Во времена Толанда западный мир уже мучительно искал новые подходы к Писанию, и к началу XVIII века широкое распространение получили некоторые радикальные подходы. Деисты утверждали: хотя Бог и сотворил наш мир, священные книги и традиции были порождением культуры человека и несут на себе печать ограничений иных эпох. Появились ученые, критически исследовавшие Библию, которые сделали вывод о том, что Библия создавалась на протяжении долгого времени, а ее самые ранние слои относятся к периоду крайне жестоких нравов. И потому, говорили критики, современным верующим не следует думать, что жестокие повествования о покорении Ханаана обладают духовным авторитетом для позднейших поколений. Услышав такие рассуждения, ортодоксальный верующий должен был бы спросить: «Вы что, считаете, что в нравственном отношении стоите выше Бога?» А скептик мог бы сказать в ответ: «Если Библия верно приводит слова Бога, то я действительно выше, а если нет, почему я должен относиться к ней с таким почтением?»
