Варсонофий Оптинский - Духовное наследие
— Отчего же он перешел? За деньги?
— Нет, он был верующим, все книжки читал и хотел спастись, да, к несчастью, встретился с баптистами. Те говорят ему: "Переходи в нашу веру, так как истина на нашей стороне". Он и поверил им. Сначала перестал ходить в церковь, два года не причащался, а теперь и совсем ушел к баптистам, а нас бросил. Что будет с ним?
— Он погибнет, — отвечаю, — если не вернется к Православию.
Иногда приходят ко мне сектанты:
— Вот мы веруем во Христа и ищем Его, где Он?
— Он, во-первых, на Небе проявляет Свое особенно славное присутствие, а во-вторых, на земле — в Церкви. Вы находитесь в ней?
— Нет, от Церкви мы отошли, но все-таки надеемся спастись.
— Ну так суетна ваша надежда, вне Церкви спасение невозможно.
Люди, находящиеся в Православной Церкви, направляются к Горнему Иерусалиму, то есть к Царствию Небесному верным путем. Они плывут по житейскому морю в ладье, где кормчий — Сам Христос. Те же, которые вне Церкви, стремятся переплыть это море на одной доске, что, конечно, невозможно, и гибнут безвозвратно.
Господь беспредельно благ. Жертва, принесенная на Голгофе, бесконечно велика. Так что грехи всего мира по сравнению с этой жертвой яко ничесоже. Это все равно, как если бы кто взял горсть или пригоршню песка и бросил в море. Замутилось бы оно? Разумеется, нет, море осталось бы по-прежнему незамутненным. Но и эта горсть может погубить нас, если мы не считаем себя грешниками и не каемся перед Господом. Причащение Святых Тайн восполняет все грехи[75], отчего, особенно у простых людей, всегда спрашивают, причащался ли больной перед смертью. Если выясняется, что усопший сподобился Святого Причащения, то успокоительно произносят: "Слава Тебе, Господи!".
Однажды, когда я был еще послушником, теплой июльской ночью вышел из своей безмолвной калии. Луны не было, но бесчисленное множество звезд сияло на темном небе. Любил я ходить по уединенной аллее скитского сада в это позднее время, чтобы, оставшись наедине с Богом, отрешиться от всего житейского. Подхожу к большому пруду и вдруг вижу одного нашего схимника, отца Геннадия, проведшего в скиту уже 62 года. В последнее время он совсем не выходил за скитские ворота и позабыл про мир. Стоит неподвижно и смотрит на воду. Я тихо окликнул его, чтобы не испугать своим внезапным появлением, подошел к нему:
— Что делаешь ты тут, отче?
— А вот смотрю на воду, — отвечает он.
— Что же ты там видишь?
— А ты ничего в ней не видишь? — в свою очередь спросил отец Геннадий.
— Ничего, — ответил я, — вода и вода.
— А я, — сказал схимник, — созерцаю Премудрость Божию. Я ведь полуграмотный, только и научился Псалтирь читать, а Господь возвещает мне, убогому, Свою волю, и дивлюсь я, что часто ученые люди не знают самого простого относительно веры. Видишь ли, все это звездное небо отражается в воде, так и Господь вселяется в чистое сердце, следовательно, какое блаженство должны ощущать души, стяжавшие чистоту: блажени чистии сердцем, яко тии Бога узрят (Мф. 5, 8).
— Вот я сколько ни стараюсь, не могу стяжать душевной чистоты, хотя и знаю, как это важно.
— А понимаешь ли ты, что такое чистота сердца? — спросил отец Геннадий.
— По собственному опыту не знаю, так как не имею этого, — ответил я, — но думаю, что чистота заключается в полном беспристрастии. Кому неведомы ни зависть, ни гнев, никакая другая страсть, у того и есть чистое сердце.
— Нет, этого мало, — возразил схимник, — недостаточно только ополоснуть сосуд, надо наполнить его еще водой. По искоренении страстей надо заменить их противоположными добродетелями, без этого сердце не очистится.
— А вы надеетесь войти в Царствие Небесное, отец Геннадий?
— Надеюсь, что там буду, — сказал он уверенно.
— Так как же вы говорите, что не имеете чистоты душевной, а только чистии сердцем Бога узрят.
— А милосердие Божие? Оно и восполнит все, чего недостает. Оно беспредельно, и я имею твердую надежду, что и меня Господь не отринет, — сказал схимник, и в его словах слышалась глубокая вера и искренняя надежда на милосердие Божие.
Но что такое Царство Небесное, мы не в состоянии себе представить, мы не можем его постигнуть. Апостол Павел, который был восхищен до третьего Неба, говорит только, что ...око не виде, и ухо не слыша... что уготова Господь любящим Его (1 Кор. 2, 9).
У нас в скиту жил один подвижник, отец Игнатий, 95-летний старец. Вел он высокодуховную жизнь, но так умел скрывать это от людей, что очень немногие про то знали. Когда скончался батюшка Анатолий, то я иногда навещал отца Игнатия и уходил от него радостным и полным новых сил. Раз я спросил его (а когда я был новоначальный, то задавал иногда просто нелепые вопросы), видел ли он когда-нибудь рай.
— А тебе на что это знать? — удивился старец.
— Да очень хотелось бы, так как рай представляется в различных видах.
— За твою любовь скажу: только не я видел рай, а один подвижник (он назвал его имя). Однажды уснул он и видит море необычайно красивого цвета, какого он никогда не видел. "По ту сторону возвышается великолепный город, — рассказывал он, — где рядом стоят дворцы и храмы. Вхожу я в город и не могу надивиться его неизреченной красоте. Эти великолепные дворцы заселены прекрасными, исполненными великой радости насельниками. Встретили они меня, и я исходил с ними весь город, все время дивясь его величию. Начал проситься, чтобы меня там совсем оставили, но мне возразили, что пока еще нельзя, но и мне уготовано здесь жилище. Я просил показать его. Показали дворец необычайной красоты, я даже и передать не могу, что это было такое. "Это твое вечное жилище, — сказали мне, — а пока поживи еще в скиту Оптиной пустыни, в своей келийке", — и я заплакал от умиления. "Господи, Господи, недостоин я этого, за что Ты так бесконечно милосерд? Я желал быть хоть в каком-нибудь углу сего дивного града..." — и проснулся. Открываю глаза, вижу: вся подушка мокрая от слез, а я — в своей калии, тот же образ Казанской иконы Божией Матери в углу, та же бедная обстановка, стул, из которого видно мочало, — все то же. И, вспоминая виденное во сне, прославил я благость Божию, милующую и спасающую нас, грешных...". Да сподобит же и всех нас Господь войти в Его Царствие. Аминь.
Вот приехали вы в Старо-Голутвин под покров Преподобного Сергия, слетелись к нему, как птички, с разных концов, всех-то он нас знает наперечет и не оставит за усердие к святой обители. Храните свою лампаду веры и любви к Богу. У Толстого она разбилась, и он погиб навеки. А ведь раньше был он верующим человеком, как говорила мне его жена, и в церковь ходил, и причащался. К несчастью, в Париже сошелся с одним невером, и это погубило его. Взял он своего нового друга в Ясную Поляну и стал отдаляться от Церкви, повертывал он и вправо, и влево, пока не погиб окончательно. Мне пришлось разговаривать о Толстом с одним епископом, который сказал: "Ведь несомненно было него желание повернуть к Богу, иначе он не приехал бы в Оптину" (кстати, приснопамятный Зиновий и мою дверь показывал ему, но он не вошел).
Мой путь близится к концу. Чувствую слабость, и энергия уже не та, что была пятнадцать лет назад. Дел множество, и я уже не надеюсь здесь успокоиться, молю только Господа, да успокоит Он меня в Будущей Жизни.
Недавно приехал сюда священник Главного Штаба Левашов (он бывает во многих религиозных кружках) и встретился, между прочим, с И. и Б., которые постарались убрать меня из Оптиной. Зашел разговор о том, как стоит теперь старчество в Оптиной и почему взяли отца Варсонофия из пустыни, ведь ему было там хорошо. На это они ответили, что их надо благодарить, так как, переведя отца Варсонофия в Голутвинский монастырь, они тем самым подняли его.
Конечно, я стараюсь привести в порядок эту обитель. Сначала мне было здесь очень трудно, монастырь я нашел в полном упадке, братия восставала, но теперь, слава Богу, все налаживается, и, разумеется, насколько хватит моих сил, я буду исполнять святое дело устройства Голутвина монастыря, только сильно сомневаюсь, чтобы те, которые услали меня из Оптиной, имели именно это в виду. Но все во власти Божией. Мир вам. Аминь.
***
Писал мне один студент Духовной академии: "Не знаю, что мне делать? Профессора дают мне массу знаний, но они не успокаивают мою душу. Ищу я аскетического настроения, а его нет, и нет мира. Жажду бежать от всего этого". Я посоветовал ему сначала окончить академию, а там видно будет. Он послушался, окончил и теперь получил место в семинарии, но неудовлетворенность так и осталась, мирская жизнь тяжела для него.
Все великие писатели томились суетой и молвой народной. Пушкин всегда стремился к одиночеству. Когда он женился на известной красавице Гончаровой и был сделан камер-юнкером, то, конечно, возникло множество препятствий для уединенной жизни. Вот и вы, детки, по-видимому, тяготитесь миром. Если съехались сюда и живете здесь, то, верно, оттого, что находите удовлетворение своим духовным запросам.
