Коллектив авторов - Святитель Григорий Богослов
Из самого начала Слова видно, что уже во времена св. Григория Богослова были поборники идеи служения общественному благу, которые зорко следили за всеми поступками св. Григория, соблазнялись его бегством в пустыню и оставались в долгом и глубоком недоумении, почему это он, Григорий, уклоняется от служения христианскому обществу в звании иерея и пастыря. Для вразумления этих-то соблазнившихся св. Григорий и передает причины своего удаления в пустыню по рукоположении.
В теле человеческом есть члены главные, высшие, и второстепенные — низшие. Подобно сему и в Церкви, как и во всяком общественном организме, должны быть, говорит св. Григорий, начальники и подначальные, управители и управляемые, избыточествующее и недостаточное, руководители и руководимые, кратко — пастыри и пасомые. Такого нет, рассуждает святой отец, чтобы безначалие и беспорядок были для людей полезнее порядка и начальства (особенно в церковном обществе, где и чистых по вере и жизни членов нужно соблюсти и возвысить, и колеблющихся — укрепить и поддержать, и совратившихся возвратить на истинный путь). Если же хорошо и законно быть начальником и подначальным, то следует отсюда, что было бы одинаково незаконно и противно порядку как всем искать начальства, так и никому не принимать оного. И св. Григорий соглашается, что если бы все избегали священного звания пастыреначальника, то прекрасной полноте Церкви недоставало бы самого существенного и она не была бы уже вполне прекрасной. Кто тогда совершал бы и святое богослужение?.. С другой стороны, в порядке вещей и то, что некоторые подначальные — в случае, если окажутся способными и достойными, — поставляются в начальники, все равно как и мужественный воин производится в начальники отряда, а хорошему начальнику отряда поручается все войско и распоряжение всеми военными делами.
Исповедуя такие убеждения, сам св. Григорий, однако, убежал в пустыню по рукоположении во пресвитера. Но это случилось главным образом вследствие неожиданности самого поставления его во пресвитера, так что он не мог в потребную минуту собраться с мыслями и поступить вполне обдуманно: он растерялся, подобно человеку, пораженному внезапным громом. И так как св. Григорий с детства воспитал в себе наклонность к безмолвию и уединению и даже успел уже отчасти вкусить совершенных плодов безмятежной жизни вдали от мира (когда жил в понтийском уединении вместе с другом своим — св. Василием Великим), то ему очень тяжело было сознавать, что его как бы насильно отрывают от созерцательной жизни, которую он так возлюбил и в преддверии которой уже находился. И вот почему новопоставленный пресвитер, растерянный и огорченный, ничего другого не нашелся сделать, как убежать в пустыню[602].
К этому присоединялась внутренняя скорбь и стыд св. Григория за некоторых недостойных искателей священного сана, которые добивались его без достаточной духовной подготовки, без сознания важности и ответственности пастырского служения, почитая священный сан лишь средством пропитания и самовольным начальствованием, не дающим никому отчета в действиях.
Сам же св. Григорий глубоко сознавал высокую важность, трудность и ответственность пастырского служения. В этом и заключается, как утверждает святой отец, главнейшая причина удаления его в пустыню по рукоположении его во иерейский сан. «…Человеку, который с трудом умеет быть под начальством, еще, кажется, гораздо труднее уметь начальствовать над людьми, особенно иметь такое начальство, каково наше [то есть пастырство], которое основывается на Божием законе и возводит к Богу, в котором чем больше высоты и достоинства, тем больше опасности даже для имеющего ум»[603]. Каждый начальник — а пастырь тем более — не должен иметь (с отрицательной стороны) никакого нравственного пятна или порока. На начальника смотрят как на образец для подражания, как на руководителя подчиненных. Потому порок его скоро перестает быть его личным недостатком, а распространяется и среди его подначальных, и чем больше число сих последних, тем худшее зло происходит. «И не так удобно ткань принимает в себя невыводимую краску и близкие вещи занимают одна от другой зловоние или благовоние, не так быстро разливается в воздухе и из воздуха сообщается животным какое-нибудь вредное испарение, производящее заразу и называемое заразой, как подчиненные в скорейшем обыкновенно времени принимают в себя пороки начальника, и даже пороки гораздо легче, нежели противное пороку — добродетель. В сем порок и берет особенно верх над добродетелью. И я всего более скорблю при мысли, — рассуждает св. Григорий, — что порок есть дело, удобно возбуждающее к соревнованию и без труда исполняемое, что всего легче сделаться порочным, хотя бы никто нас в том не руководствовал; напротив того, стяжание добродетели есть дело редкое и трудное, хотя бы и многое к ней влекло и побуждало… Добродетель неудобоприемлема для человеческой природы, как и огонь для влажного вещества; но большая часть людей готовы и способны принимать в себя худое подобно тростнику, который по сухости своей легко воспламеняется и сгорает при ветре от искры. Ибо всякий скорее принимает в себя в большей мере малый порок, нежели высокую добродетель в малой мере. Так небольшое количество полыни тотчас сообщает горечь свою меду, а мед и в двойной мере не сообщает полыни своей сладости. Выдерни малый камень — он повлечет за собой всю реку на открытое место; удержать же и преградить ее едва возможет самая твердая плотина»[604].
Итак, принимающему на себя звание христианского пастыря (равно как и всякое другое начальствование) следует прежде всего бояться того, чтобы не оказаться «худым живописцем чудной добродетели», особенно же «негодным подлинником» (образцом) для других живописцев — подчиненных и пасомых (которых по числу может быть много, а некоторые из них могут быть людьми очень достойными, лучше самих начальников), или чтобы не оказаться в положении человека, который берется лечить других, тогда как сам покрыт заразными струпьями. Но пастырство имеет своей задачей не только отклонять других от пороков, но и учить добродетели. Поэтому желающему вступить на путь общественного служения в звании пастыря недостаточно быть беспорочным, но, с положительной стороны, нужно быть добродетельным человеком. Ему следует непрерывно усовершаться в духовном отношении и при этом считать не столько приобретением то, что достигнуто, сколько потерей то, что не приобретено. Мерой здесь должна быть для него бесконечная широта заповеди о совершенстве (ср. Мф. 5:48), а не пример ближних. В частном человеке нужно считать пороком то, что сделано им худого, влечет за собой наказание и преследуется законом, а в начальнике и предстоятеле даже то, что он не стремится к возможному совершенству и не преуспевает постоянно в добре, «потому что ему надобно превосходством своей добродетели привлекать народ к порядку и не силой обуздывать, но доводить до порядка убеждением. Ибо все, что делается не добровольно, кроме того что оно насильственно и непохвально, еще и непрочно. Вынужденное, подобно растению, насильно согнутому руками, как скоро бывает оставлено на воле, обыкновенно возвращается в прежнее свое положение. Напротив того, что делается по свободному произволению, то, как скрепляемое узами сердечного расположения, и весьма законно, и вместе надежно. Посему закон наш и Сам Законоположник особенно повелевает пасти стадо не нуждой, но волей (ср. 1 Пет. 5:2)»[605].
Чтобы быть хорошим пастырем, нужны, кроме того, обширное знание и духовная опытность. «Ибо править человеком, самым хитрым и изменчивым животным, по моему мнению, действительно есть искусство из искусств и наука из наук»[606]. Эту мысль св. Григорий подробно раскрывает далее сравнением врачевания душ, составляющего предмет пастырского попечения, с врачеванием тела; указывает, насколько первое труднее и важнее второго и по свойству врачуемого, и по силе требуемого знания, и по цели врачевания, и по чрезвычайному разнообразию средств врачевания — соответственно разнообразию наклонностей и стремлений врачуемых. «…Сколько бы кто ни употреблял тщания и ума, невозможно всего изобразить словом и обнять мыслью в такой подробности, чтобы вкратце был виден весь ход врачевания…»[607]
Нелегка также и «многого ума требует» обязанность пастыря учить своих пасомых догматам веры и правилам благочестия. Особенно же трудно преподавать слово христианской истины людям, которые или по невежеству, или по легкомыслию и упорству искажают правое учение. «Легче вновь напечатлевать истину в душе, которая подобна еще не исписанному воску, нежели по старым письменам, то есть после принятых худых правил и догматов, начертывать слово благочестия, в каком случае оно сливается и смешивается с первыми… Лучше писать на душе, которую не избороздило еще негодное учение и на которой не врезались глубоко начертания порока. Иначе благочестивому краснописцу два будут дела — изгладить прежние изображения и на место их написать лучшие, достойные сохранения»[608].
