Коллектив авторов - Святитель Григорий Богослов
У св. Григория Богослова был брат по имени Кесарии, человек весьма образованный, занимавший высокие общественные должности. Когда он жил и служил в Никее, случилось там страшное землетрясение, истребившее почти всех жителей; самый город был разрушен[589]. Кесарии в числе немногих знатных спасся от всеобщей гибели. Это обстоятельство произвело на него такое сильное впечатление, что он тогда же положил в сердце своем оставить все мирские почетные должности, предаться уединению и любомудрию. Св. Григорий весьма обрадовался, когда узнал от Кесария об этих его намерениях, и советовал ему возможно скорее осуществить их. Он и раньше внушал Кесарию оставить мирскую жизнь и общественные должности, сожалея, как сам писал, что всякие дарования Кесария «обращены на худшее, что душа, столько любомудрая, погружена в дела общественные и уподобляется солнцу, закрытому облаком»[590].
Жизнь в удалении от мира более, чем жизнь мирская, благоприятствует нравственному самовоспитанию и непреткновенному движению по стезям духовного совершенства, потому что отшельник свободен от внешних соблазнов, которыми так полон мир и которые часто уловляют праведного, живущего среди мирской суеты. Оглашенным, которые под разными неосновательными предлогами медлили креститься, св. Григорий дает, между прочим, следующие наставления: «Но ты [оглашаемый] живешь в обществе, от обращения с людьми — не без осквернения; потому страшно, чтобы не истощилось Божие к тебе милосердие [в случае, если будешь грешить по крещении]. Ответ на сие прост. Если можно, беги с торжища со своим добрым сопутником [даром крещения]. Подвяжи себе крылья орлиные или, собственнее скажу, голубиные, ибо что тебе до кесаря и принадлежащего кесарю, пока не почиешь там, где нет ни греха, ни очернения, ни змия, угрызающего на пути и препятствующего тебе шествовать по Бозе. Исхить душу свою из мира; беги Содома; беги пожара; иди не озираясь, чтобы не отвердеть в соляной камень, спасайся в гору, чтобы и тебя не постигла вместе гибель»[591].
Но насколько подвижничество, отшельничество высоко и важно само по себе, настолько оно и трудно, даже «выше сил человеческих». Притом же жизнь пустынная, неизбежно удаляющая отшельника от общения с людьми, ограничивается лишь небольшим кругом лиц — иноков, посвятивших себя ей, и не дает благоприятных условий к обнаружению «общительности и снисходительности» — свойств любви, которая есть одна из первых достохвальных христианских добродетелей. Наконец, иноческая и отшельническая жизнь, так как она не обнаруживается в делах, не может быть поверяема и даже сравниваема с другими родами жизни (каково, например, деятельное служение в мире на пользу ближних)[592]. Общий вывод отсюда тот, что пустынное подвижничество есть хотя и совершеннейший образ жизни, но исключительный, лежащий вне обычного порядка, вышеестественный, к которому поэтому и призываются и могут быть способны только очень немногие избраннейшие и совершеннейшие члены Церкви Христовой и который не может быть законом, нормой и обязательным уделом всех[593].
IIЖизнь в обществе, в кругу других, вызывает человека на общественную деятельность, доставляет ему благоприятную почву к проявлению лучших сторон человеческого духа в подвигах любви и сострадания и в этом отношении служит «испытанием добродетели» человека. Плоды любви, труда и самопожертвования жизнь общественная распространяет на многих и потому более соответствует порядку Божия Домостроительства, которое «и сотворило все, и связало все узами любви, и наш род, после того как он утратил свою доброту через прившедший грех, снова воззвало посредством соединения и обращения с нами»[594]. Значит, и жизнь в обществе, сопровождаемая деятельностью на пользу ближних, имеет свои высокие преимущества, какие чужды жизни уединенно-созерцательной. Потому-то св. Григорий, имея от природы склонность к иночеству, укрепленную к тому же и домашним воспитанием, достойно восхваляет также и тех, которые, живя в мире, свидетельствовали силу веры и красоту своего нравственного духа от дел своих (Евр. 4:10; ср. Откр. 14:13), направленных ко благу ближнего. Так, св. Григорий ублажает некоего христианина — философа Ирона, который из двух христианских путей жизни, каковы иночество и служение общественное, признал последний путь наиболее полезным как для себя лично, так и для большинства христиан. «Ибо признаком души наиболее совершенной и любомудрой почитал он при всяком деле сообнимать в частном и общее, потому что каждый из нас получил бытие не для одного себя, но и для всех, которые имеют с ним одну природу и произведены одним Творцом и для одних целей»[595].
Когда Кесарии, брат св. Григория, вскоре по окончании образования пристроился в высоких должностях при царском дворе, то Григорий сильно упрекал его за это и однажды написал к нему очень укоризненное письмо, выражая глубокую скорбь, что «епископский сын [Кесарии] ныне уже в службе, домогается мирских чинов и славы, уступает над собой победу корыстолюбию»[596]. Но потом св. Григорий посмотрел на поступок Кесария совершенно иначе, когда убедился в истинно христианском благочестии и добрых намерениях Кесария, равно и в искренности его человеколюбия. Св. Григорий писал: «Кесарии же первые плоды учености посвятил своей родине и, своими трудами заслужив должное уважение, потом увлечен был желанием славы и, как меня уверял, желанием сделаться полезным для города. Он отправился к царскому двору, что мне не совсем нравилось и не по моему было расположению, ибо… для меня лучше и выше быть последним у Бога, нежели занимать первое место у земного царя. Однако же поступок Кесариев не заслуживал и укоризны, ибо жизнь любомудренная как всего выше, так и всего труднее; она и возможна не для многих, а только для тех, которые призваны к сему высоким Божиим Умом, благопоспешествующим в благом предприятии. Но немаловажно и то, ежели кто, избрав второй род жизни, сохраняет непорочность и более помышляет о Боге и о своем спасении, нежели о своей славе; кто, действуя на позорище сего мира, хотя принимает почести, как тень или личину разнообразного и временного, однако же сам живет для Бога и блюдет в себе образ, о котором знает, что получил его от Бога, и за который обязан дать отчет Даровавшему. А я знаю, что таков точно был образ мысли Кесария»[597].
Уместно упомянуть здесь одну подробность, которую св. Григорий передает о друге своем — св. Василии (Великом), а отчасти и о себе самом. Св. Григорий хвалит Василия за то, что тот, несмотря на свою любовь к пустыне, покинул ее, когда узнал, что православной церкви Каппадокийской угрожает опасность от еретиков-ариан. Св. Василий возвратился тогда в Кесарию из Понтийской пустыни, в которой находился, и явил себя ревностным поборником Православия. «Прекрасно и весьма любомудренно рассудил он сам в себе по духовному разумению, что если уже и впасть иногда в малодушие, то для сего есть другое время, именно время безопасности, а при нужде — время великодушию; посему тотчас отправляется из Понта, ревнует об истине, которая была в опасности, делается добровольным споборником и сам себя предает на служение матери-Церкви»[598]. Вместе с Василием Великим возвратился в этот раз из Понтийского уединения и сам св. Григорий и вместе с ним подвизался за истину[599].
Жизнь в мире и служение благу ближних есть трудный и продолжительный подвиг, для совершения которого требуется великая духовно-нравственная подготовка, если только общественный деятель хочет быть воистину полезным обществу плодами своего труда и таланта. В этом кроется немаловажная причина, почему и сам св. Григорий, сознавая свои духовные немощи, вообще уклонялся от призвания к общественной деятельности. Поставленный против воли во пресвитера и назначенный в помощь своему отцу-епископу для управления назианзской паствой, св. Григорий тотчас по рукоположении удалился в Понтийскую пустыню к св. Василию[600]. Возвратившись оттуда к празднику Пасхи, он произносит глубоко поучительное Слово[601], в котором излагает причины и своего удаления в Понт по рукоположении и возвращения оттуда. Он весьма убежденно и убедительно раскрывает здесь высоту и важность общественного служения вообще, а пастырского в особенности, равно и великую ответственность, лежащую на пастыре Церкви в случае нерадивого или неумелого исполнения возлагаемых на него обязанностей. Многие суждения святого отца, излагаемые в означенном Слове, имеют характер общих, принципиальных суждений об общественном служении вообще, и то, что он говорит собственно о высоте и ответственности пастырского служения, может быть легко приложимо в общих чертах и ко всякому начальствованию, и ко всякого рода общественной деятельности. Потому-то указанное Слово св. Григория так поучительно и для нашей цели настолько важно, что мы передадим его содержание более или менее подробно.
