Алексей Карпюк - Вершалинский рай
Шеремета осторожно возразил:
— Нет, отец Владимир, сила святая у Альяша есть, вы не скажите! Бывает, что церковь его закрыта на замок, а в ней хор псалмы распевает… Моя Юлька собственными ушами слышала, когда в прошлый праздник ночевала в Грибовщине! Такие ангельские голоса звучали, что бабы глаз не сомкнули!
— Этого не может быть! — разозлился поп. — Глупости повторяешь за другими!
— Что нам спорить? Спросите у моей Юльки, она баба справедливая!
— Балда! — выходил из себя батюшка. — Теперь аппараты есть такие с пластинками! Граммофоны! Заведи пружину, поставь пластинку и можешь идти спокойно спать, все равно играть будут! Приходи после обедни ко мне домой — покажу!
Дядька давно убедился, что с попом спорить бесполезно — легкомысленный человек, хоть и ученый.
«Хе! Мешки золота нашел у Альяша, когда тот даже тяжи к оглоблям сам из лозы вьет, сам сапоги чинит самодельной дратвой, никогда к сапожнику не понесет! Пускай я буду балда! — думал дядька, радуясь в душе тому, что простой мужик из Грибовщины подставил ножку барину Виноградову, который ни коня себе не запряжет, ни полена не расколет. — Сердишься? Хе! Если поп на село сердит, так село на попа п…! Думаешь, граммофона не знаю? Да я Хайкелев играющий ящик в Кринках крутил, когда ты еще под стол пешком ходил, не тебе меня учить!..»
Сторож уже предвкушал удовольствие: соберутся вечером охочие до новостей мужики — то-то он им порасскажет, то-то посмеются они над попом!
«А что они себе думают! Лучшие земли, сволочи, для церквей заграбастали[25]. Своих детей вместе с сыновьями богатеев посылают в гимназии! А летом, когда в поле мужики с женами и детьми пупы надрывают от темна до темна, ихние матушки с раскормленными поповнами вылеживаются себе в тенечке в своих роскошных усадьбах, где только птичьего молока не хватает!
Посмотрим, что будут делать ваши матушки, какими станут поповны, когда люди этак с год не походят в церковь!.. Белые перчаточки летом уже не будете, падлы, носить. А то мясцо каждый день в щах, да еще и масло на хлеб намазываете, чтобы вам подавиться, буржуи!..»
ПОХОД ЖЕНЩИН НА ГРОДНО И ЧТО ИЗ ЭТОГО ВЫШЛО
Постепенно пустели храмы в Кринках, Берестовицах, Соколке, Свислочи, Волковыске…
Только в больших городах «новое учение» пока что не имело успеха. Не увлекало оно избалованных и разжиревших горожан. Альяша, впрочем, это не волновало.
Теперь все реже появлялся он на сходках своей общины, предоставив Ломнику руководить ею. Климович был слишком ограничен и беспомощен, чтобы как-то повлиять на вспыхнувшую вокруг него стихию.
Пока «третьи священники» во главе с михаловским балагулой устраивали шабаш вокруг его имени, Альяш с упоением занимался хозяйством.
Вспомнив цветные витражи в окнах Андреевского собора в Кронштадте и разузнав, что такие же делают в Вильно, он отправился туда — за две сотни километров! — и заказал их для своей церкви.
Сбросил с крыши тяжелую черепицу, заменив ее легким и сверкающим на солнце оцинкованным железом.
Вычитав в Евангелии от Луки упоминание о гостинице, задумал построить такую же для богомольцев — с конюшней и колодцем для лошадей.
Выбрал место для ветряка.
Наконец его озарила дерзкая идея построить собор. Не какой-нибудь, а вроде Андреевского! Нанятые им рабочие уже копали в поле ямы, выбирали такое место под фундамент, где собор стоял бы века!
Занятый делом Климович время от времени неловко взбирался на неизменный возок с деревянными осями, подкладывал под себя конскую торбу с деньгами и отправлялся в Студянское лесничество, кринковский кирпичный завод или магазин.
А его активистам страстно хотелось добраться до большого города, раскрыть народу глаза и присоединить их к «новому учению».
2Перед Троицей полтора десятка женщин с Тэклей и совсем старенькой, но еще подвижной Пилипихой сговорились завоевать непокорное Гродно.
Тэкля повесила себе на шею тяжелый медный крест на цепочке с круглым эмалированным медальончиком посередине, раздала подругам портреты Альяша на палках. Пилипиха взяла иконку, где пророк был изображен с золотым венчиком над головой, а Химке нашей Давидюк вручил кипу листовок с «золотыми словами Ильи-пророка». Погода стояла жаркая, и женщины в поход отправились ночью.
В Гродненском соборе на улице Ожешко в первый день Троицы шло богослужение. Собор заполнили бывшие царские адвокаты, инженеры, врачи. Этим людям жилось хорошо — Польше требовались специалисты, и люди свободных профессий драли с клиентов, сколько хотели. Были здесь и русские помещики, и те, кто успел вывезти из России золото и бриллианты. Однако все они чувствовали, что сытая их жизнь в этом тихом городе — до поры до времени, пока Пилсудский не вырастил национальные кадры, не отобрал земли для осадников, пока они не распродали золото и бриллианты. Церковь для этих людей, осколков рухнувшей империи, была как бы клубом. Наступил момент, когда почтенный священник звучным и хорошо поставленным тенором затянул:
Твоя от твоих тебя при-инося-аще-е,
О всех и за вся-а!..
В это время в собор нестройной толпой и ввалились босые грибовщинские бабы с поднятыми на палках портретами дядьки Альяша. Тэкля призналась впоследствии, что у нее тряслись поджилки, но отступать было поздно. Молодайка оказалась перед русской дворянкой в шляпке, женой полковника Семенова. Тэкля взяла у Химки листовки и стала совать их мадам Семеновой:
— Сестрица во Хрысте, на, это из святого селения Грибовщины! Из того Грыбова, где святой пророк обитав! Иди туды, чего ты выстоишь тут с ними?! Попы обманщики, разве ты не знаешь?.. В небе один всевышний, на земле один пророк и посланец его — грибовщинский Саваоф Илья!..
Тэкля говорила громко, но в гарнизонном соборе, рассчитанном на полк солдат, с куполом, как небо, сама не слышала себя. Она повысила голос и с остатком иссякающей отваги повторила:
— Беры, беры, сестра, дома прочитаешь, тут про все написано файно!..
Пышная дворянка, муж которой и на польской службе получал столько жалованья за месяц, сколько стоило все хозяйство Тэклиного отца, даже головы не повернула. Так же важно, благоговейно вслушиваясь в литургию, стояла остальная публика. С клироса знаменитый на всю округу четырехголосый соборный хор гремел:
Тебе по-ем, тебе благослови-им!..
Многие женщины, пришедшие из Грибовщины, в молодости работали служанками в этом городе. В сердцах их зашевелились старые обиды, желание отомстить бывшим хозяевам за унижения, утраченную красоту, за молодые силы, отданные на то, чтобы эти паны и полупанки с женами имели чистые рубашки, спокойные нервы, полные желудки, чтобы также были накормлены и чисто вымыты их барчуки, их болонки, фокстерьеры, бульдоги, пинчеры, сиамские Васьки и сибирские Мурки.
Тэклю же эти галстуки бабочкой и белые накрахмаленные рубашки мужчин мучительно больно ударили по сердцу: вспомнились пьяные офицеры, разухабистые «Коробейники», исполнявшиеся на граммофоне, раздевание под похабные крики, танцы на столе и подсчет родинок на ее теле под бесстыдное, полное плотской похоти ржание раскормленных жеребцов.
Но сведения счетов не получилось.
Великолепие богатого храма, слаженное пение хора, звучащее где-то совсем рядом, чужая публика, которая на появление грибовщинских женщин не отреагировала ни словом, — все это поразило явившихся сюда защитниц «нового учения», и они сами себе показались смешными и ничтожными, будто сучковатый пол их церковки на фоне чистой, как в аптеке, сверкающей метлахской плитки, уложенной симметричными узорами в этом соборе, или как гундосый голос Давидюка с его худосочной капеллой в сравнении с соборным хором. Им ли тягаться с этим роскошеством и пышностью, уверенной в себе красотой и мощью?
Тэклю охватило отчаяние. С чем они возвратятся домой? Как станут глядеть в глаза людям? Что скажет Альяш, все село? Их на смех поднимут! А она и крест Альяшов взяла без спросу!..
Надо хоть чем-нибудь насолить панам! В приступе отчаяния и безумной отваги она топнула босой ногой, повела бедрами и затянула диким голосом:
Эх, полным-полна-а моя коробушка,
Есть в ней ситец и парча!
Пожалей, душа, зазнобушка,
Молодецкого плеча!..
Эх!..
Женщины ошиблись, думая, что их здесь не заметили. Почтенный Моисеев всегда слышал малейшее движение в зале — такова была акустика храма. А этих женщин он увидел сразу. Увидел — и растерялся, не зная, что предпринять.
«Это что еще за шайка, прости господи?! Провокация католиков? «Живые ружанцы»? — силился понять священник. — Однако говорят, кажется, не по-польски! Хулиганы пришли скандалить? Тогда это были бы мужчины!.. Может, сумасшедшие вырвались из психиатрички в Хороши? Или сектанты? Кажется, они!..»
