Николай Арсеньев - О Жизни Преизбыточествующей
«Вся Твоя суть. И нас со всеми тварями соделал Ты Своими» … [233].
Поэтому вокруг этого центрального акта — освящения евхаристической жертвы, имеющего космическое значение, сосредоточиваются усиленные молитвы Церкви — за всю Церковь Святую, за всех людей, живых и умерших, за всю тварь [234]. «Мы молим и призываем Тебя, Благий и Человеколюбец», так взывает, напр., литургия Марка: «Помяни, Господи, Твою Святую, Единую Соборную и Апостольскую Церковь, что распространена от одного края земли до другого, помяни все народы и все стада Твои. Излей в сердца наши мир небесный и даруй нам мир жизни сей». Далее идет молитва о всех властях и о всем народе, о всех больных, страждущих, угнетенных, о скорбящих и о путешествующих. «Но и наше странствие в жизни сей сохрани, Господи, до конца безвредным и безбурным. Ниспошли обильно благие дожди на места, нуждающиеся в них. Обрадуй и обнови сошествием их лице земли, дабы она, зеленея, радовалась о каплях дождя… [235]. Напои борозды земли и преумножь произведения ее. Благослови, Господи, плоды земные, сохрани нас здравыми и невредимыми и уготовай их нам к посеву и жатве… Благослови и ныне, Господа, венец лета благости Твоея, ради странника и пришельца и ради всех нас, уповающих на Тебя и призывающих имя святое Твое» [236].
Сходные молитвы имеем и в других литургиях египетского типа [237], и в древней «клшментовой» литургии [238]°, и в сирийской Ап. Иакова и производных от нее [239] и в чине Василия Великого. Вообще же пространное поминовение живых и умерших в молитвах, произносимых перед Дарами, обще всем последованиям обедни, как западным, так и восточным [240].
Здесь находит свое выражение дух соборности, братской органической связи, объединяющий друг с другом в едином акте молитвы и благодарения Богу, всех верных — живых и усопших, всю Церковь — торжествующую и земную, и более того — даже всю тварь, и вместе с тем мистически и действенно объединяющий верных с единой «Главою тела Церкви, с начатком, первенцем из умерших» [241] и «Начальником жизни» — Господом, присутствующим в Евхаристических Дарах. Таким образом, в Евхаристии, которая есть момент наивысшего напряжения мистической жизни Церкви, со всею реальностью осуществляется и переживается основная идея Церкви, Церковного организма: «Одно тело и один дух, как вы и призваны в одной надежде вашего звания. Один Господь, одна вера, одно крещенье, один Бог и Отец всех, Который над всеми и чрез всех и во всех нас» [242]. И, вместе с тем, в этом высшем проявлении единой жизни Церкви — в таинстве Евхаристии — уже предвосхищается новый миропорядок, грядущая полнота откровения славы, то Царство Бога, о котором говорит Апокалиптик: «Се скиния Бога с человеками, и Он будет обитать с ними».
Итак, заключаем: Евхаристия есть поистине центральный нерв жизни Церкви. Здесь переживается присутствие Господа, прославленного, окруженного сонмами ангелов; здесь воспоминается и мистически воспроизводится Его смерть, согласно слову: «Сие творите в Мое воспоминание» … «Смерть Господню возвещаете»; здесь просветляется окружающая действительность, верные переносятся в иную — высшую плоскость бытия и предстоят со страхом и трепетом; здесь обожается человек, становится общником божественного естества, общником прославленных плоти и крови (σύσσωμοι και σνναΛμοι) Сына Божия; здесь вес мир как единая семья, призывается к восхвалению Господа, и за весь мир, за всю тварь приносятся молитвы перед Престолом славы. И, наконец, здесь в Таинстве Евхаристии, с особой силой мистически проявляется и осуществляется то всеохватывающее единство Тела Церкви, объединяющее в союзе любви дальних и ближних, Горнее и Дольнее — чрез Богочеловека (согласно словам Павла: «Он есть мир наш, соделавший из обоих одно и разрушивший стоявшую посреди преграду». «Ибо благоугодно было Отцу… посредством Его примирить с Собою все, умиритворив чрез Него, кровию креста Его, и земное и небесное») [243].
Господь распятый и страждущий, Он же есть, повторяем, Воскресший. Недаром, весть о воскресении проносится чрез всю литургию, особенно в воскресной службе. Отсюда то торжественно радостное настроение, которое при всем трепете царит в литургии. Господь приходящий к верным Своим, есть прославленный, воскресший Господь. Он преподает им Свое воскресшее прославленное Тело, и оно является для них залогом и их грядущего воскресения. Характерно для Евхаристии, как и вообще для религиозной жизни, жизни Духа раннего христианства, это соединение с одной стороны сознания близости, присутствия воскресшего Богочеловека, при том глубоко реального присутствия, с устремленностью вперед — к полноте грядущей Славы, к полноте приобщения к Вечной Жизни. Эта эсхатологическая струя неотъемлема от Таинства Евхаристии. Уже Иисус говорит ученикам за прощальной Вечерей Своей о «новом вине», которое Он будет пить с ними в Царстве Отца Своего [244]. И Павел напоминает верным: «Всякий раз, что вы едите хлеб сей и пьете чашу сию, смерть Господню возвещаете, доколе Он не приидет» [245]. «Да придет благодать и да прейдет мир сей», возглашает уже древнейшая дошедшая до нас Евхаристическая молитва ранней общины [246]. Надеждами приобщения к Вечной Жизни, чаяниями «нетления», «бессмертия», будущего Царствия и полноты радования пред лицем Божиим дышут, как мы отчасти уже видели, и молитвы Православной Церкви перед Причащением и писания отцов об Евхаристии. В литургиях в «возносительной молитве» звучит ожидание грядущего пришествия Господа во славе. «Ты, Который еси и Который был, Который пришел и опять имеешь придти, Сидящий одесную Отца», — так молится, напр., древняя александрийская литургия Св. Григория при преломлении евхаристического хлеба [247].
Но уже теперь в Таинстве Плоти и Крови дано объединение Земного е Небесным, просветление земного естества, присутствие воскресшего и прославленного Сына Божия — Царя Славы. И мы имеем здесь не две различные струи, различные плоскости религиозной психики или две противоречащие друг другу точки зрения; Церковь воспринимает здесь одну единую религиозно–мистическую реальность, где снимаются грани времени, где открываются перед нами глубины Вечности, где будущее и настоящее претворяются уже в единую Вечную Жизнь, к которой мы, земные и грешные, прикасаемся в Таинстве Евхаристии. «Ибо, вот, входит Царь Славы, вот, жертва тайная совершена и дориносится. С верою и любовию приступим, да причастниками жизни Вечной будем. Аллилуия».
Эта просветленная жизнь — мы видели — наивысшее свое и адэкватное выражение находит в основной и центральной идее Православной Церкви, в идее свободной соборности, соборности любви. Это не сосредоточение внимания лишь на индивидууме, одиноко стоящем пред лицом Бога, субъективное суживание религии — черта протестантизма; здесь космичность, универсализм, великий организм Церкви, в принципе охватывающей уже весь мир. Тоже и в католичестве, но там с уклоном к юридическому формализму в восприятии идеи Церкви, при чем усиленно говорится о церковном «авторитете». Между тем, идея такого юридически формально обязующего авторитета чужда Православию [248]. Не об авторитете приходится тут говорить, а о великом всеобъемлющем потоке благодатной жизни, жизни Духа, жизни Церкви, где каждый верующий является струйкой в потоке, поскольку он принадлежит к Церкви, и он ощущает эту жизнь ее как ту внутреннюю благодатную стихию, которой он живет, и которая носит его и приподнимает его над самим собой и питает его духовно.
Продолжим дальше наше краткое сопоставление.
Радость воскресения, чаяния грядущего преображения всей твари и устремленность вперед к «откровению славы сынов Божиих» не суть достояние только Православного миросозерцания. Это, как мы видели, —органические и существеннейшие элементы уже в проповеди раннего Христианства. Но в Православной Церкви они запечатлелись и проявились с особой силой.
И для Римского католичества центральным моментом жизни Церкви, предметом горячего мистического устремления, бесконечного трепета, благоговения и любви, величайшим сокровищем и святыней является Таинство Евхаристии, в котором преображается тварь, ибо в нем «объединены дольнее и горнее, Земное и Небесное» [249]. И Римско–Католическая Церковь торжествует о воскресении Христа. Так, напр., в Великую Субботу при «благословении свечи» (benedictio cerei) диакон громко возглашает: «… Се ночь, в которой, разрушив оковы смерти, Христос победителем восшел от преисподней… О счастливая вина, ибо она дала нам такого Избавителя. О блаженная ночь… Сия есть ночь, про которую написано: и ночь просветится как день… Освящение ночи сей прогоняет преступления, омывает вины, возвращает чистоту падшим и радость печальным… ночь, в которую Небесное соединяется с Земным, с человеческим Божественное». И перед тем в так называемом «praeconium paschale»: «… Да радуется земля, озаренная бесчисленным блистанием и просветленная сиянием Вечного Царя … Да радуется и Матерь Церковь, украшенная блистаниями незаходящего Света» [250]. И для великих мистиков католичества мир просветляется сиянием славы Сына Божия — так для Франциска. Поэт и мистик Juan de la Cruz во всей твари видит «следы прохождения Божия», тварь озарена красотою Возлюбленного, т. е. воплощенного Слова, чрез акт воплощения Его и «чрез славу воскресения Его во плоти» [251].
