Наталья Соколова - Под кровом Всевышнего
— Да через пять минут уже наша очередь подойдёт, -отвечал он.
Я скорее встала, страх выронить дитя охватил меня.
— Господи, помоги мне дойти, — молилась я. Ничего ещё о родах я не знала!
Мама отворила нам дверь и воскликнула:
— Мальчик! Мальчик! Скоро будет у нас внук!
— Какой мальчик? Где? — недоумевали мы. — Кормите нас скорее, мы жуть как устали и есть хотим.
До чего же вкусная у мамы была для нас приготовлена солянка из свежих овощей да с большими кусками разваренной белуги! Объедение! Потом мы долго пили чай, все было так вкусно и обильно. Так протянули мы до одиннадцати часов вечера, после чего я забралась спать на мой сундучок, на котором спала всю свою девичью жизнь, рядом с мамой, в одной комнате. Теперь мы беседовали с мамочкой душа в душу. Я чувствовала, что в настоящий момент мать родная мне ближе всех на свете. Заснула я крепко, со спокойной душой. «Живущий под кровом Всевышнего под сенью Всемогущего покоится» — было на сердце.
На волосок от смерти
Спать пришлось недолго. В три часа ночи моя постель оказалась мокрой.
— Мама, что это?
Мама побежала в папин кабинет:
— Бегите скорее за машиной, Наташу пора везти.
Я прекрасно себя чувствовала, но не сопротивлялась -мама знает лучше! Радостно расцеловалась я с мужем, с родителями, а мама проводила меня до роддома. Вот тут-то разразилась надо мной гроза.
— Где направление? Где больничные карты? Где анализы?
У меня ничего нет. Медперсонал смотрел на меня, как на
сумасшедшую.
— Снимайте с себя все, крест снимайте.
Крест я не отдала, а запутала цепочкой в косички волос. Стали заполнять документы.
— Кто муж?
— Служитель культа.
Вытаращили глаза, смотрят на меня, как на диво (в те годы молодых священников не было), о чем-то перешёптываются, на меня ворчат... Спать я им помешала, что ли? Наконец привели в палату, где я часов до шести сладко заснула. Проснулась: кругом вздохи, крики, врачи волнуются, распоряжаются. «Вот, — думаю, — скоро и моя очередь придёт так страдать». Лежу и молюсь, про меня забыли. К семи часам утра я, как и все вокруг, уже стонала и кричала от сильных схваток. Врач посмотрел, сказал: «Скоро...» — и ушёл. Что делать? Стала тужиться, как другие, но сестры сказали: «Вам рано» Показалась кровь, и меня увезли в кабинет. Последовали два часа жутких мук, о которых и вспоминать-то страшно. Я слышала, что обо мне все говорили: «Очень трудные роды». Но я духом не падала, помнила слова мамы: «Как родишь — так и все муки кончатся. Только не соглашайся ни на какое вмешательство врачей. Помни, что процесс естественный, все страдают. Если дадут наркоз, то это отразится на ребёнке. Лучше уж потерпи». Я решила терпеть до конца. В молитве я призывала Господа и всех святых поочерёдно, удивлялась, что помощи нет. Думала: «У всех так должно быть...» Сначала был какой-то ложный стыд перед медперсоналом, потом одно желание — не умереть бы.
— Караул! Кости раздвигаются, — вскричала я. Так и должно быть, — послышался ответ.
Силы мои были на исходе. Я ослабела, казалось, что конец близок. Вокруг меня суетились, ободряли, и вдруг... словно снаряд, выскользнул младенец и завертелся в руках опытных акушерок. Пуповина три раза была обмотана вокруг шейки ребёнка, но едва её размотали — он громко закричал. «Слава Богу», — мысленно произнесла я.
Мне под нос сунули записку от домашних. Мама с Володей уже давно внизу ожидали, а теперь поздравляли. Мне было не до ответа. Вся мокрая от пота, я едва переводила дыхание, была не в силах шевельнуться. Хотелось спать и пить, но муки продолжались. То и дело подходили ко мне сестры и сильно жали на больной живот. Тогда кровь из меня обильно хлестала в таз. Кровь переливали в большие колбы, которые ставили в ящики и уносили.
— Оставьте меня в покое, — молила я.
Но сестры не унимались, о чем-то озабоченно шептались, переглядывались и докладывали молодой врачихе, сидевшей впереди за столом. «Пять ящичков уже унесли. Или они хотят из меня всю кровь выжать? Господи, защити меня!» Тут подошла ко мне врач и весёлым голосом игриво сказала, будто с упрёком:
— Вы теряете слишком много крови! Хотите, мы вам сделаем нечто вроде операции? Хотите?
Я едва собралась с силами, чтобы ответить:
— Я хочу спать, я устала...
— Ну, без вашего согласия мы вам делать ничего не имеем права, — и она отошла.
В те минуты я не понимала, что жизнь моя была на волосок от смерти. Я исходила кровью и засыпала навеки, но, видно, папа и другие молились за меня. Одна из нянек сбегала и позвала главного врача. Я слышала, что вошёл кто-то грузный, с одышкой, медленно передвигая ноги. Зазвучал старческий строгий голос:
— Вы что же, хотите, чтобы у нас был «случай»?
— Мы ничего не можем сделать, — звонко ответила молодая врачиха, — она отказалась от чистки.
Я все слышала, но не понимала, что речь идёт обо мне, пока не услышала следующее:
— Почему отказалась?
— Она жить не хочет. Знаете, кто её муж? Вот посмотрите, что тут написано...
— Да не все ли равно, кто её муж! — старушка подошла ко мне вплотную и ласково сказала мне на ухо. — Дорогая, я вас поздравляю, у Вас теперь есть сын, есть цель жизни, вы должны его вырастить. Вам надо жить!
— Я не думаю умирать, — с трудом ответила я.
— Тогда вы должны согласиться на хирургическое вмешательство, — сказала главврач.
— Вы — врачи, делайте, что знаете, — был ответ.
— Она даже не спорит! — гневно вскричала старушка. — Вы ответите мне за её жизнь...— и она назвала врача по имени. — Сколько она потеряла крови?
Услышав ответ, главврач опять вскричала:
— Какой ужас! Нельзя терять ни секунды!
Тут вокруг меня захлопали тапки на ногах персонала, стол подо мной покатили, и на лицо моё спустился вонючий колпак. Я замотала головой, но её держали, руки мои тоже держали. Я вздохнула и полетела куда-то вниз, глубоко, глубоко... Сколько прошло времени, я не знала, но слышала вдали вверху голоса: «Кислороду, ещё кислороду!» Мне казалось, что я поднимаюсь кверху, голоса были все ближе. «Слава тебе, Господи, я осталась жива».
После родов
Я сознавала, что лежу среди медиков, которые пытаются меня разбудить, слышала их беспрерывные громкие вопросы, но ответить не могла, язык одеревенел.
— Почему вы не отвечаете? Вы нас слышите? — спрашивали меня. Наконец я смогла сказать:
— Слышу.
Тут поднялся шум и гвалт, меня засыпали глупыми вопросами, вроде:
— Вы водку пьёте? А какое вино вы любите? Как сына назовёте? — и т. п.
Наконец меня куда-то отвезли и оставили вдвоём с милой няней Анной. Впоследствии я узнала, что это она сбегала и позвала главврача, когда увидела, что моя жизнь в опасности. После операции Анна стояла надо мной до самых сумерек. Врач не велела ей давать мне пить, но я умирала от жажды, и Анна понемногу поила меня, давая проглотить две-три ложечки тёплого кофе с молоком. Анна ласково расспрашивала меня, как я венчалась, как проходила моя свадьба. Анна говорила, что мне нельзя засыпать, иначе я не проснусь никогда, поэтому она и задаёт мне вопросы. Видя моё изнеможение, она говорила: «Ну, помолчи немного, отдохни, только не засыпай, я буду следить, разбужу опять тебя». Это длилось до самой ночи, пока меня не отвезли в общую палату. Там я словно провалилась куда-то. Сквозь сон я чувствовала, что мне давали градусник, потом его забрали. Когда начали приносить детей, то я боялась во сне спихнуть Коленьку с края узкой кровати. Малютка активно сосал, но молока в груди не было, он не наедался. Его насильно отрывали от соска, отчего он громко кричал. У других матерей дети быстро наедались и сами отваливались, но мой ребёнок не мог насытиться — молока не было. Да откуда оно могло быть, когда я потеряла столько крови и умирала от жажды? Врачи при обходе советовали матерям меньше пить, боясь прилива молока и грудницы от сцеживания. Но со мной дело обстояло иначе, да только никто мне толком ничего не говорил. Я с жадностью выпивала бутылку молока, которую мне передавали из дома, но развязать узел и достать из него что-то вкусное — на это у меня не было сил. Свёрток ставили в тумбу, а я так хотела есть! Принесли суп, но он был такой горячий, что я боялась обжечься. «Съем, когда остынет», — подумала я и заснула, а проснулась — уже унесли и первое, и второе. Соседки сказали, что, видно, я сыта от домашней передачи, а у меня сил не было приподняться и что-нибудь достать. Наконец я упросила поставить мне на тумбу графин с водой, жажда мучила меня. Температура была свыше сорока, а в палате и на улице стояла летняя жара. Только на третий день меня перевезли в отделение для больных, назначили мне уколы. Но сначала меня положили в коридоре под радио, которое целый день орало, лишая меня сна. Тут уж врачи сжалились надо мной и перевели меня в четырехместную палату.
Я пришла в себя и стала реагировать на окружающее, а до того была в безразличном состоянии, не радовалась, не скорбела, душой где-то отсутствовала. Однако я всегда писала письма домой, получая которые, мои родители думали, что у меня все в норме. Когда меня переводили, то нянька завернула в узел из простыни все нетронутые мной передачи и отнесла их папе, который в тот день приходил в роддом (к больным тогда никого не пускали). Папочка мой как увидел все плюшки, пироги и фрукты, так тут же и расплакался: «Видно, ей совсем плохо, если она даже развязать наших передач не могла», — сказал он. Так оно и было на самом деле. Я попросила в записке прислать мне воды из источника преподобного Серафима. С радостью и надеждой на заступление отца Серафима попивала я по капельке эту водицу, мазала ей свою горячую голову. Понемногу температура начала спадать, в руках появились силы, я стала поднимать голову. Палата была на первом этаже. К окну подошли Володя и мама, а нянька показала им крошку Колю, и хотя он был жёлтый (желтуха) и курносенький, но все заулыбались, и мне тоже стало радостно: «Значит, не зря страдаю, теперь у нас сыночек».
