Михаил Наими - Книга Мирдада
Гневался ли и негодовал ли Бог, когда Человек съел плоды Добра и Зла? Он запрещал. Ибо Он знал, что Человек не сможет не съесть их, и Он хотел, чтобы Человек съел их, но Он хотел также, чтобы тот вначале узнал о последствиях такого акта, чтобы у того был запас необходимых жизненных сил, чтобы встретить эти последствия. И у Человека оказался необходимый запас сил. И Человек съел плод. И Человек встретил последствия.
А последствием была Смерть. Ибо Человек, став активно двойственным согласно воле Бога, одновременно умер для пассивного единства. Поэтому и Смерть — это не наказание, а фаза существования в мире Двойственности. Ибо Двойственность имеет такую природу, что все делает двойственным и заставляет все порождать свои тени. Как Адам породил свою тень в Еве, так и оба они породили тень своей жизни, называемую Смертью. Но Адам и Ева, хотя и в сопровождении тени Смерти, продолжают обладать и жизнью без тени в жизни Бога.
В Двойственности неизбежно трение. Это трение порождает иллюзию, будто существуют пары противоположностей, стремящиеся к взаимному уничтожению. Но на самом деле, кажущиеся противоположности дополняют друг друга, удовлетворяют друг друга и рука об руку работают для достижения одного и того же результата — совершенного мира, единства и равновесия Святого Понимания. Иллюзия коренится в чувствах, и будет существовать до тех пор, пока существуют чувства.
Поэтому-то Адам и ответил Богу именно таким образом, когда Бог призвал его уже после того, как глаза его раскрылись: ”Голос Твой услышал в раю, и убоялся, потому что я наг, и скрылся”. И еще: ”Жена, которую ты дал мне, она дала мне от дерева, и я ел”.
Но Ева не была кем-то другим, а плоть от плоти Адама, кость от кости его. И все же присмотримся внимательней к этому новорожденному Я Адама, которое после того, как его глаза раскрылись, стало видеть себя как что-то отличающееся от других, оторванное и независимое от Евы, от Бога и от всех творений Бога.
Это Я было иллюзорно. Это была иллюзия, рожденная вновь открытыми глазами личности, отсоединенной от Бога. В нем нет ни субстанции, ни реальности. Оно было рождено для того, чтобы через его смерть Человек мог бы придти к познанию своего истинного Я, которое есть Я Бога. Оно испарится, когда внешний взгляд померкнет, а внутренний взор засияет. И хотя оно препятствует Адаму, оно одновременно весьма интригует его ум и увлекает воображение. Заиметь Я, которое Человек может назвать полностью своим, оказалось для него слишком лестным и соблазнительным, для него, у которого не было сознания никакого Я.
Поэтому Адам соблазнился и увлекся своим иллюзорным Я. И, хотя он стыдился его из-за его явной нереальности, из-за его наготы, все же не захотел порвать с ним. Наоборот, он предался ему всем сердцем и всем новорожденным умом. И он собрал фиговые листья и сделал из них что-то вроде фартучка, чтобы прикрыть свою обнаженную личность, чтобы сохранить ее исключительно для себя, укрыть ее от всепроницающего взгляда Бога.
Так и случилось, что Эдем, это состояние блаженной непорочности, неосознаваемого единства в себе, пал именно от фигового листка, когда Человек надел его на себя. И пролег между ним и Древом Жизни огненный меч.
Человек покинул Эдем через двойные врата Добра и Зла. А войдет в него через единые врата Понимания. Он ушел, повернувшись спиной к Древу Жизни. Вернется же он, обратившись к нему лицом. Он пустился в долгое и многотрудное путешествие, устыдившись своей наготы, прикрыв аккуратно свой срам. Он достигнет конца пути, обнажив свою чистоту, с сердцем, радостным от собственной неприкрытости.
Но это не наступит до тех пор, пока Человек не освободится от Греха самим Грехом. Ибо Грех докажет свою несостоятельность. И в чем же Грех заключается, как не в фартучке из фигового листка?
Да, Грех не является ничем иным. Грех — это барьер, который Человек сам воздвиг между собой и Богом, между своим преходящим Я и Его вечно пребывающим Я.
И поначалу состоящий из подобранных листьев, этот барьер постепенно превратился в настоящий бастион. Ибо, как только Человек отбросил от себя райскую невинность, он только и делал, что в тяжких трудах собирал все больше и больше листьев и шил себе все новые и новые одежды.
Ленивые удовлетворяются тем, что штопают свои одежды лоскутьями, которые выбрасывают их более трудолюбивые соседи. Но каждая заплатка на одеждах Греха — сама есть грех. Ибо она стремится продлить то состояние стыда, который Человек впервые ощутил в раю, это очень острое чувство своей отделенности от Бога.
Делает ли Человек хоть что-нибудь, чтобы преодолеть свой стыд? Увы! Все его усилия — это один позор, нагроможденный на другой, одно облачение, натягиваемое поверх другого.
Что такое наука и искусство Человека, как не фиговые листки?
Его империи, нации, расовая сегрегация, религиозные войны, разве это не культ поклонения фиговому листку?
Все его понятия о том, что такое хорошо, а что такое плохо, его гордость и унижение, его справедливость и бесчестие, его бесчисленные социальные учения и соглашения, разве это не фиговые листки?
Его стремление оценить неоценимое, измерить неизмеримое, ограничить стандартом то, что вообще не поддается стандартизации, что это такое, как не попытка заштопать штопанные-перештопанные подштанники?
Его жажда удовольствий, чреватых болью; стремление к богатству, оборачивающееся нищетой; его жажда главенствовать, подавляя, возвышаться, умаляя; разве все это не является множеством фартучков из фиговых листочков?
В своем неудержимом стремлении прикрыть наготу, Человек на протяжении веков так плотно закутал всего себя, так тесно, что уже не в состоянии разобраться, где кончается одежда, а где начинается кожа. Он уже почти задохнулся. И Человек начинает мечтать, как бы освободиться от своей такой толстой шкуры. В своем ослеплении Человек совершает массу вещей, чтобы только облегчить груз, давящий на него. Не делает он только единственной, поистине необходимой для этого, вещи — никак не отшвырнет весь этот груз вообще. Он мог бы освободиться от всего, налипшего на его кожу, если бы ухватил это покрепче и рванул изо всех сил. Он бы так вновь обнажился, и при этом остался бы полностью одетым.
Время, чтобы обнажиться вновь, приблизилось. Я и пришел, чтобы помочь вам сбросить ваши излишние покровы — ваши фартучки из фиговых листьев — дабы вы потом помогли в этом всем стремящимся в мире. Я только указываю путь. Но каждый должен будет разоблачаться сам, и попытка эта будет болезненной.
Не ждите, что какое-то чудо освободит вас от самих себя. Но не бойтесь и боли, ибо обнаженное Понимание превратит вашу боль в радость вечного экстаза.
И если бы вы тогда столкнулись с собой в обнаженном Понимании, и если Бог позвал бы вас, спросив: ”Где же ты?”, вы не почувствовали бы стыда, вы не испугались бы, и не стали прятаться от Бога. Скорее, вы бы встали спокойно и неколебимо, несвязанные и божественно безмятежные, и ответили Богу:
“Взгляни на нас, Бог, — на наши души, наши существа, на само наше Я. В стыде, страхе и боли прошли мы долгий, тернистый и мучительный путь Добра и Зла, который Ты указал нам на заре Времен. Стопы наши направляла Великая Ностальгия, а Вера укрепляла наши сердца, а теперь Понимание сняло с нас груз, исцелило раны, и вернуло нас назад, к твоему святому присутствию, свободному от Добра и Зла, Жизни и Смерти. Свободному от всех иллюзий Двойственности, свободному от всех Я, за исключением единственного Твоего всепроникающего Я. Мы стоим пред Тобой безо всяких фиговых листков, чтобы прикрыть свою наготу, стоим бесстрашные, просветленные, нам нечего стыдиться. Смотри, мы воссоединились. Смотри, мы преодолели”.
И Бог заключит вас в Свои объятия со всей бесконечной Любовью, и поведет прямо к Его Древу Жизни.
Так я учил Ноя.
Так учу вас.
Наронда: Все это было сказано Учителем около жаровни.
XXXIII. Ночь — Несравненный Певец
Наронда: Как изгнанник стремится вернуться к своему очагу, так и мы стремились попасть поскорее в Орлиное Гнездо, которое оставалось недоступным на протяжении всей долгой зимы из-за ледяных ветров и снежных заносов.
Чтобы, наконец, вновь привести нас в Орлиное Гнездо, Учитель избрал такую весеннюю ночь, когда ее взор был мягок и ярок, ее дыхание было теплым и благоуханным, сердце ее билось быстро и бодро.
Восемь плоских камней, служивших нам сиденьями, так и были расположены полукругом, как мы их оставили, когда Учитель был уведен в Бетар. Было ясно, что никто не наведывался в Орлиное Гнездо с того самого дня.
Каждый из нас занял свое привычное место и все мы стали ждать, когда заговорит Учитель. Но он, казалось, вовсе не хотел раскрывать рта. Вот уже и полная Луна осветила нас, как бы приглашая прорвать завесу неизвестности, окутавшую уста Учителя.
