Александр Мень - Дионис, Логос, Судьба
2. До нашего времени дошло четыре "сократовских сочинения" Ксенофонта ("Воспоминания", "Апология Сократа", "Пир" и "Домострой"). Русский перевод их принадлежит С. Соболевскому.
3. "Платон,- справедливо говорит П. Новгородцев,- был именно тот ученик его (Сократа), который своим глубоким проникновенным духом был более всего способен передать нам сущность Сократа. Платон в одно и то же время и философ и художник; его одушевленный пересказ дает не только мысли, но также и образы... и прежде чем мы поняли глубину излагаемой системы, мы уже чувствуем нравственную силу личности. А в отношении к Сократу это самое главное" (П. Новгородцев. Сократ и Платон. М., 1901, с. 6. См. также: С. Жебелев. Сократ. Берлин, 1923, с. 15 сл.; Д. Богдашевский. Об источниках к изучению философии Сократа.- "Труды Киевской Духовной Академии", 1895-1897.
4. Платон. Критон, 51b.
5. Существует предположение, что Сократ одно время был учеником натурфилософов, но оно вряд ли основательно.
6. Платон. Пир, 220-221.
7. Ксенофонт. Апология, 18.
8. Платон. Пир, 220с.
9. Платон. Апология, 31d. В "Апологии" Ксенофонта (12) "даймонион" не ограничивается предупреждениями, но дает и положительные указания. См. также: Ксенофонт. Воспоминания, I, 1, 2-5; Платон. Федр, 242b; Эвтидем, 272е; Теэтет, 151а; Алкивиад Первый, 103а, b. "Даймонион" связан был со способностью Сократа предсказывать и давать советы. О "демоне" Сократа говорят Аристотель, Цицерон, Плутарх (см.: А. Введенский. Демонион Сократа. Сергиев Посад, 1893).
10. Фукидид. История, I, 23, 2.
11. Там же, III, 37.
12. Аристофан. Всадники, 912 сл.
13. Платон. Апология, 21с сл., 23b.
14. Ксенофонт. Воспоминания, I, 6, 4-10.
15. М.: Платон. Федр, 230b.
Глава шестнадцатая
САМОПОЗНАНИЕ, МЫШЛЕНИЕ, БЛАГО
Притязание человеческого "я" на центр мироздания
является предпосылкой открытия Бога.
Томас Манн
Как-то раз, беседуя с юношей Ефидемом, который надеялся обрести мудрость изучением философских книг, Сократ спросил:
- Скажи мне, Ефидем, в Дельфы ты когда-нибудь ходил?
- Даже два раза,- отвечал тот.
- Заметил ты на храме где-то надпись: "Познай самого себя"?
- Да.
- Что же, к этой надписи ты отнесся безразлично или обратил на нее внимание и попробовал наблюдать, что ты собою представляешь?
- Конечно, нет, клянусь Зевсом, я воображал, что это-то уж вполне знаю: едва ли я знал бы что-нибудь еще, если бы не знал даже самого себя.
В ответ Сократ стал подробно развивать мысль о том, насколько трудная вещь - самопознание и как важно человеку обратиться к исследованию самого себя (1).
В древности смысл афоризма, начертанного на фронтоне Дельфийского храма, был скорее уничижительным: "Познай, что ты только человек" (2). Сократ же вложил в него иное содержание. Для него эти слова означали, что человеку нужно начинать исследование бытия с себя. В самом деле, какой толк гадать о пространстве, атомах и движениях звезд, как делали "физики", если твоя собственная жизнь для тебя все еще загадка? Искать ее разрешения следует не в космосе, а в недрах человеческого духа.
Так по-новому понятое изречение неведомого мудреца становится девизом всей философии Сократа.
Но если в этом он шел по пути, проложенному Протагором, то в отличие от софистов он верил в возможность постичь истину. И цель эта была для него не отвлеченной, но конкретно- жизненной; он сознавал ее как отыскание человеком высшего блага. Люди, по его мнению, слишком мало ценят сокровище, которым владеют,- они не знают своей души и лишь поэтому оказались беспомощными и слепыми в мире вещей. Отсюда - и "ужас Рока", и безнадежность.
Какова цель твоей жизни? - спрашивал Сократ. В чем видишь ты ее назначение и что считаешь счастьем? Твои друзья жаждут славы, богатства, удовольствий? Но проверь хорошенько - это ли цель, достойная человека? И как легко все это можно утратить!
Беседуя с молодежью, мудрец шаг за шагом развенчивал ходячие идеалы и показывал их обманчивость. Своим судьям он потом скажет: "Ведь я только и делаю, что хожу и убеждаю каждого из вас, и молодого, и старого, заботиться прежде и сильнее всего не о теле и не о деньгах, но о душе, чтобы она была как можно лучше" (3).
Поначалу это легко принять за проповедь аскетической отрешенности, но на самом деле именно с Сократа начинается в Греции подлинное жизнеутверждение. До него эллинский мир, по сути дела, любил жизнь любовью безнадежной и безответной. Афинский же мудрец проникается верой в благой смысл человеческого существования. Он лишь говорит, что этот смысл не лежит на поверхности, а дан как задача.
Преходящие "блага" не могут составлять подлинного счастья, но это не значит, что истинное добро обнаружить невозможно. Оно тождественно высшей мудрости, которая делает жизнь человека совершенной. Вы, говорит Сократ, блуждаете лишь потому, что не открыли основ добродетели, заложенных в нас. Обратитесь к себе, к своему разуму, и он научит вас мужеству, покажет вам необходимость воздержания, умеренности, правдивости. Вы поймете, что по отношению к людям следует быть справедливыми, а по отношению к высшим силам - благоговейными. Одним словом, в мудрости содержатся все "доблести", которые, в сущности, лишь разные стороны единого добра, дарующего счастье. Рассмотрите его основания, если вы уже не имеете простодушной веры предков, и - убедитесь, что добро присуще нашей природе и, следовательно, имеет божественное происхождение. Не бойтесь подвергнуть его проверке, ему не страшны испытания ума, и, когда придете к выводу, что мудрость содержит непреложный закон вашего существа,- уже сознательно следуйте ей.
Таковы исходные начала критического метода Сократа, покинувшего почву слепого доверия к традиции. Философ не поучает, подобно Пифагору, не ссылается на авторитеты, но избирает своим рабочим инструментом диалектику поединок доводов. Отсюда и Сократовский способ приводить людей к достоверному знанию.
Порой дискуссии, которые он затевал, были рассчитаны на слушателей, однако чаще он старался расположить партнера к себе, заглянуть в его душу, помочь ему разобраться в своих мыслях и стремлениях. Сократ целиком отдавался ходу рассуждений, входил во все изгибы мысли собеседника, не оставляя ничего неясным, не пропуская ни одного звена в цепи доказательств. Он почти отождествлялся с другим человеком, как бы забывая о себе и своих взглядах: это помогало ему подойти к чужой душе изнутри.
Вот в палестре или у храма он останавливает приглянувшегося ему человека и задает вопрос. Он внимателен, серьезен, порой прикидывается наивным, спрашивает, возражает, уточняет...
А что, друг, ты понимаешь под таким-то словом? Хорошо. А не будет ли ошибкой толковать его так? О, Гера! Его оппонент знает, что такое благо и мудрость! Пусть же скорей просветит он бедного Сократа!.. И все дальше и дальше увлекает он спорщика. Да, да, это так,- вынужден соглашаться тот. Но мудрец не довольствуется частной победой, он продолжает: давай-ка рассмотрим этот вопрос тщательнее. Ты следишь за мной? Следи внимательно!
И вьется, развертывается нить аргументов, определений, выводов. Собеседнику становится не по себе, он так привык к шаблонным словам, что никогда особенно не вникал в их значение. А тут само понятие начинает анатомироваться.
Вот юный Теэтет - будущий знаменитый математик - бьется, как муха в паутине, а Сократ, загнав его в тупик, смотрит добродушно своими выпученными глазами, в которых прячется улыбка, шутит, подбадривает: смелее, смелее! Ведь он, Сократ, тоже учится и для него все это так же ново. Не нужно бояться трудностей.
- Твои муки происходят оттого, что ты не пуст, милый Теэтет, а скорее тяжел.
- Не знаю, Сократ. Но я рассказываю о том, что испытываю.
- Забавно слушать тебя. А не слыхал ли ты, что я сын повитухи - очень почтенной и строгой повитухи, Фенареты?
- Это я слышал.
- А не слышал ли ты, что и я промышляю тем же ремеслом?
- Нет, никогда.
- Знай же, что это так, но только не выдавай меня никому. Ведь я, друг мой, это свое искусство скрываю... В моем повивальном искусстве почти все так же, как и у них,- отличие, пожалуй, лишь в том, что я принимаю у мужей, а не у жен и принимаю роды души, а не плоти. Самое же великое в нашем искусстве - то, что мы можем разными способами допытываться, рождает ли мысль юноши ложный призрак или же истинный и полноценный плод (4).
Эта маевтика, или духовное акушерство,- основной педагогический прием Сократа. Доводя мысль собеседника до абсурда, он показывал, что тот родил "пузырь", а не настоящее дитя, и увлекал его к дальнейшему анализу, помогая "произвести на свет истину".
Иным людям рассуждения Сократа могли показаться утомительными. Но в них заключалась подлинная школа мышления. Философия в лице афинского мудреца приступила к энергичным разработкам ресурсов разума. Ты выдвинул понятие? Объясни его, требует Сократ, иначе возникнет лишь путаница. "Софизмами" здесь не отделаешься. Из хаоса слов, представлений и образов нужно вычленить строгие конструкции. То были как бы химические эксперименты над мыслями: Сократ смешивал, взбалтывал, выпаривал, а на дне оседали кристаллы понятий. Отыскивая общее в частном, философ приоткрывал дверь в мир умопостигаемого, дверь, в которую стучались еще Пифагор и Парменид.
