Павел Евдокимов - Женщина и спасение мира
Если в греческом языке sumbolon (символ) означает "то, что соединяет, перебрасывает мост, объединяет", то слово diabolos (дьявол), того же самого корня, означает "то, что разделяет, разъединяет и разлагает". Если мы сравним следующие два отрывка из Священного Писания, мы сразу увидим два полюса нашего существования: одиночество, тьма — знание, свет. Когда "Иисус спросил его: как тебе имя? Он сказал: "легион", потому что много бесов вошло в него" (Лк.8.30). Единство зла лишь кажущееся: ет свою истинную природу и рассыпается в "легион", в порочное множество "многих". Апостол Павел пользуется тем же выражением и утверждает: "Один хлеб [Христос], и мы многие [разложенные злом] — одно тело" (lKop.l0.17). Если хлеб, общение — это свет, то предел разложения, к которому приводит зло, есть ад: cheol по-древнееврейски, aides по-гречески означают " место, где уже ничего не видно" (id всанскрите — это корень глаголов "видеть, "videre"[244]). Это полное затмение Света-общения, предельное выражение одиночества, адское мучение; это невозможность быть отражением, быть иконой. Лик Божий сокрыт для бесовского, и в этом состоянии невозможно какое-либо лицезрение, предстояние друг другу — лицом к лицу.
• 5 • Наука зла учит существованию в тени Бога. "Если оно [око] будет худо, то и тело твое будет темно" (Лк.11.34), потому что оно уже не излучает света — оно ничего не освещает. Нездоровое око смотрит в сторону от Бога, оно косит; оно видит внешнее, фантасмагорическое, тьму[245]. Но как возможно такое существование? Учители духовной жизни обращают внимание на духовное вхождение внутрь себя, интериоризацию, о которой неоднократно говорится в Евангелии.
"Ты же, когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему. Который втайне" (Мф.6.6). Ясно, что здесь "комната" означает глубину нашего духа: здесь происходит встреча с Богом, общение со Христом. Также и "пустыня" в повествовании об искушении есть самое тайное место, сердце в библейском смысле этого слова. Указания на такую интериоризацию открывают нам, что падение совершилось в глубинах духа. Именно внутри человека происходит затмение света, и человек видит себя выброшенным вовне, на поверхность, где все стало окаменевшей материей, изолирующим пространством, временем, которым измеряется умирание, природой с ее необходимостью, абсурдом и небытием. Свет также экстериоризируется, объективируется и становится лишь оптическим явлением. Но самая большая катастрофа происходит в структуре человеческого существа[246]. Отделение от Богаесть также разрыв внутри человека: разрыв проходит через первоначально единое, через связку "стоящих лицом к лицу друг с другом"; он разрезает это единое и делает его составные части внешними друг для друга. С этого момента единство "мужчина-женщина" распадается на "мужское" и "женское", поляризуется, и так возникает притяжение и отталкивание. Термины, выражающие общение, становятся терминами, указывающими на поляризацию: "Я — мой, принадлежу себе"; "Он — свой, принадлежит себе". Извращение отношений означает объективацию, то есть все превращает в объекты. Как только разрушается общение, возникает сознание господ и рабов. Все готово для того, чтобы мужчина воспринимал женщину как объект своего удовольствия или деспотической власти. Человек выпадает из поля зрения Бога, по отношению к Богу он — в тени; он входит в свою ночь, и вот почему Бог говорит: "Ajjecka! ...где ты?" (Быт.3.9).
Отчуждающий элемент проникает во все отношения: это расстояние. Предстояние друг другу, видение лица другого — все теряется в расстояниях, и с тех пор, через всю историю, один непрестанно говорит другому: "Ajjecka! ...где ты?"
Это смещение глубинных слоев человеческой природы подтверждается словами, с которыми Бог впервые обращается к каждому из первых людей в отдельности: "Жене сказал..." (Быт.3.16); "Адаму же сказал..." (Быт.3.17). Таким образом, данные библейского Откровения ясно показывают, что разделение между мужским и женским не составляет проблему физиологическую или психологическую, но духовную; она относится к области основной тайны, которая охватывает человеческое существо в целом.
• 6 • В своих главных линиях святоотеческая христология показывает, что наша первичная природа есть единая истинная, единственно желаемая Богом — с отпечатленным в ней Божественным образом. Бого-Человек, архетип-образец, как говорят древние подвижники, открывает Себя как возможность вселенской рекапитуляции[247]. Символика Крещения (по-гречески photismos — просвещение) снова вводит человека в Свет общение[248], являет его чадом Света. Именно в перспективе этой рекапитуляции надо понимать два на первый взгляд антиномичные утверждения апостола Павла, что во Христе: "... Нет мужского пола, ни женского" (Гал.3.28); "Впрочем ни муж без жены, ни жена без мужа, в Господе" (1 Кор. 11.11). Ни мужчина, ни женщина как противоположные друг другу мужское и женское начала, и одновременно — никогда один без другого, поскольку они являются единством взаимодополняющих элементов. Ре-интеграция человеческой клетки во Христе лежит в глубине тайны брака. Человек способен ее переживать сообразно степени своей духовности, никогда, быть может, не охватывая ее полностью; тем не менее эта тайна остается истиной человека, и только она одна оправдывает недолговечные формы существования. История начинается и завершается этой тайной человеческой природы и даже возводит ее в знамение своего Конца.
• 7 • Святой Климент Римский приводит замечательный аграф из Евангелия Египтян[249]. По мнению таких ученых, как профессор Цан (Zanh) или археолог Гренфел (Grenfell), существует очень высокая степень вероятности, что это высказывание действительно принадлежит Господу.
На вопрос Саломеи: "Когда придет Царствие Божие?" Господь ответил: "Когда вы уничтожите одеяние стыда, и когда двое станут одним, и когда мужское и женское не будут уже больше как мужское и женское". Стыд есть симптоматичное чувство: он означает, что что-то надо прятать, сохранять для себя. Когда мужчина и женщина полностью принадлежали друг другу, стыд был немыслим. Но наука зла внедрила свои яды: как резкие ограничители появились дурная мужественность и дурная женственность. Немецкий мистик Якоб Бёме пишет: "Адам потерял Деву и приобрел жену". Он говорит не о "вечно женственном", а о "вечно девственном" как о целостности человеческой природы. Потеря первоначальной девственности есть разрушение внутренней сосредоточенности и выведение наружу (экстериоризация) поляризованных элементов. Господин и рабыня, появившиеся таким образом, хотят принадлежать каждый сам себе. То, что принадлежит одному, уже не может принадлежать другому. Болезнь становится формой, и стыд возводится в добродетель стыдливости, потому что простая нагота, в отсутствие невинности, снимает защитный покров, обнажает и становится цинизмом. Вне Эдема "чистая" физиология является проституцией; тело, преданное своему плотскому одиночеству, попадает во власть бесов. По мнению некоторых современных психологов, которые здесь следуют Аристотелю и великой схоластике, "душа есть форма тела". И вот, лишенная своей тайны (которая состоит в том, что она есть пластическое выражение внутреннего девства), нагота — как циничное и изысканное обнажение16 — оказывается бездушной, всего лишь физиологическим механизмом и сексуальной техникой, то есть крайним занижением ценности человеческой природы. Она ставит человека ниже животного и вызывает тошноту, переживанием которой так красноречиво питают себя герои Сартра. Стыдливость находит себе фиговые листки: "...узнали они, что наги, и сшили смоковные листья, и сделали себе опоясания" (Быт.3.7); она возводит преграду и провозглашает принцип разрыва: noli me tangere — не тронь меня.
Материализованный духовный разрыв требует покрывала. Чистый источник существования, тайна, превращается и вырождается в секрет; тщательно скрываемый, он возбуждает любопытство, становится навязчивым предметом вожделения. Человек живет желанием сорвать покровы и пить чашу своего стыда. Только невинный не знает стыда: "И были оба наги, Адам и жена его, и не стыдились" (Быт.2.25). Тот, кто стыдится, знает о своей болезни, признает тот факт, что он уже не нормален, что он уже вне Божественного порядка, что в нем произошло смещение центров, некое извращение. Стыдливость стала моральной добродетелью, чтобы скрывать это знание от самого человека, чтобы он мог держать в секрете свою плоть от себя самого. На пессимистическом крае аскетического радикализма — как выражение состояния отчаяния и молчаливого признания своей побежденности — стоит запрещение раздеваться и видеть себя нагим. Выше конфликта между стыдливостью и цинизмом реет недосягаемая гармония детей свободы, которым нечего скрывать. Когда Ангел Апокалипсиса возвещает: "...Что времени уже не будет" (Откр. 10.6), — он также возвещает об "уничтожении одеяния стыда" (аграф св. Климента Римского)17 и обозначает переход к другому экзистенциальному измерению. Это переход к восстановлению девственности
