Сергей Желудков - Литургические заметки
63
«...Вы мечтаете о возрождении русской церковности. Но в ней немало явлений, глядя на которые думаешь: а зачем бы этому и возрождаться? Несколько лет тому назад я гостил в деревне и видел похоронную процессию. Не буду описывать ее в подробностях, которые вы и без меня знаете. Главное внимание привлекал приглашенный из города молодой священник. Он был в ризе, надетой на гражданское платье, и махал потухшим кадилом. Время от времени, довольно часто, родственники и соседи давали ему деньги, и он засовывал их себе под ризу в карман; тогда процессия останавливалась, и он ужасной скороговоркой служил панихиду. Зависимость действий священника от подаваемых ему денег была прямая и демонстративная. После я узнал, что священник с высшим церковным образованием. Вот занятие! Как-то без всякой пропаганды для всех было ясно, что в этом его «служении» нет никакой идейности (разве только «идея» накопить побольше денег). На поминальном обеде сын покойного, приезжавший тоже из города, так прямо и сказал священнику в лицо, впрочем, без всякой насмешки или обиды, что если бы папаша умер в городе, то там его похоронили бы с музыкой, а в деревне — так уж надо с попом... Священник слушал и думал что-то свое, вероятно, о горьком своем положении.
Теперь такие процессии и в деревне уже не совершаются, но церковная власть никогда не догадалась бы сама запретить это. Скажите спасибо, что ускорено отмирание подобных явлений, и совсем не нужно бы им никогда возрождаться. Или взять вот это махание кадилом. Вы к этому привыкли, а новому человеку со стороны это кажется смешно и бессмысленно. Исторически это происходит, очевидно, из недостойного представления, что Божеству приятен душистый дым; ну, пусть это даже и останется у нас символом «благоухания духовного»; но зачем же это энергическое махание кадилом на каждую икону, на людей? Некоторые батюшки так привыкают к этому маханию, что всю службу (заупокойную) так непрерывно и двигают рукой с кадилом, как будто, извините, качают какой-то насос... Это мелочь, но из таких мелочей и состоит вся наша церковность. Или понаблюдайте за молодыми людьми, с каким насмешливым вниманием смотрят они, как «запрягают» архиерея и на прочие всякие финтифлюшки архиерейской службы. Это только внешность, не дух конечно, но она прямо выражает и внутреннее, духовное оскудение церковных людей...
Или так называемое «пастырство». Был в евангельские времена этот образ из пастушеского быта, который однажды, согласно Евангелию по Иоанну, применил к Себе Христос — «Пастырь Добрый». А теперь каждый священник называет себя «пастырем»; а нас, простых смертных, неловко ему называть овцами, так он называет нас «пасомыми». И это произносится совершенно серьезно! Когда подумаешь обо всем этом грузе нелепых обычаев и идейных заблуждений, которыми обременена церковность, то является и такое соображение: если суждено ей обновляться и возрождаться, то не лучше ли начинать это с нуля, с чистого пустого места? Пусть сначала отомрет то, чему не нужно бы никогда возрождаться. Однажды я держал в руках церковный календарь, изданный в Риге во времена оккупации. Видимо, решили там возрождать православие. Что же они напечатали? «Сретение — зима с летом встретились. Память ап. Луки — время выносить лук на гряды. Воздвижение — хлеб с поля двинулся...» И т. п. Эту чепуху из крестьянского быта мы называли религией. Теперь от нее остались в деревне еще обязательное пьянство в бывшие церковные праздники. Пусть это поскорее умрет навсегда...». Из письма, 1964
Когда прерывается традиция, то очень важно уберечь ценности непреходящего значения. При выполнении этой задачи бывает, что консерваторы должны стать модернистами.
По Требнику чин Погребения начинается не в храме, а в доме. Сначала служится лития, а затем начинается отпевание. «И начинаем пети: СВЯТЫЙ БОЖЕ... со страхом и всяким умилением. И вземше мощи усопшаго, отходим в храм, предъидущим священником со свещами, диакону с кадильницею...» Процессия приходит в храм, и здесь продолжается отпевание, после которого снова процессия — на кладбище. Раньше у нас священник так и ходил всюду за гробом, и это наемное участие в уличных шествиях, иногда очень далеких и продолжительных, надо признать, унижало священника. Если обычай похоронных процессий будет где-нибудь восстановлен, то священник должен быть от них освобожден. «Святый Боже» в процессии может и без священника петь народ; можно чередовать это пение с оркестром; можно петь это и под сопровождение оркестра (попробовали бы так сделать)... В больших городах похоронные процессии ныне уже немыслимы, но и здесь возможно воссоздать настроение торжественного шествия хотя бы у дверей храма — встретить и проводить покойника траурным пением. «Святый Боже...» В этих словах и музыке — вся наша боль и вся наша надежда. Напрасно мы сами отказываемся от исполнения этого столь значительного элемента в чине Погребения.
Каждение положено по Требнику и в чине Крещения, и в чине Венчания. X. рассказывал, как в деревне (вероятно, дореволюционной) батюшка грозился, что если ему не обещают положенную плату — то в наказание устроит он, ко всеобщему ужасу, свадьбу с кадилом... Кадило стало у нас специфическим признаком службы заупокойной. Как и многое другое в нашем церковном Богослужении, каждение испорчено неумеренным повторением, когда священник, что называется, из рук не выпускает кадила. И самый жест «махания» кадилом у нас должен быть пересмотрен.
Архиерейская служба
15.Х1.1843... Давно не видал я архиерейской службы. Первое впечатление поразительно: в ней род какого-то драматического величия. Потом становится монотонно. Особенно утомляют бесконечные ектении. О рабская Византия! Ты сообщила нам религию невольников. Проклятье на тебя всамделе, все, что есть самого великого в христианстве, того нет в этом позолоченном храме форм, которые деспоты придумали, чтобы самой молитве преградить путь к Богу. Везде они — и они. Нет народа, нет идеи, всеобщего равенства! Иерархия подавляющая, пышность ослепительная, чтобы отвести глаза, отуманить умы, — все, кроме христианской простоты и человечности.
Дневник А. В. Никитенко[Дневник, Т. 1. М.: Гослитиздат, 1955.].
64
Интеллигентные христиане с грустью признавались мне, что не узнают преемника апостолов в литургической фигуре русского епископа. Эти бесчисленные жесты благословений, расточаемых архиереем по всякому пустячному поводу, непрестанное целование у него рук, поклоны, беготня с омофором, светильниками, рипидами, орлецами, — вся эта раболепная суматоха вокруг епископа искажает самую сущность церковного Богослужения, превращая его в форменный «культ личности», в служение «владыке». Из духовенства никто не молится, все боятся — как бы не ошибиться в церемониях. Святитель и сам находится в плену у сущих пустяков этого ритуала человекослужения.
На иконы Спасителя, Божией Матери, угодников кадят трижды, а архиерею — трижды по трижды. На первые три каждения он отвечает благословением одной рукой, но ему продолжают кадить; на вторые три каждения он еще раз благословляет двумя руками, как бы запрещая этим жестом надоевшее каждение. В этом и других подобных моментах, которыми изобилует архиерейская служба, нет никакой литургической красоты — напротив, в них присутствуют разрушительные элементы смешного. Что-то произошло со всеми нами, уже вышли мы из того возраста, когда эти церемонии могли кому-нибудь нравиться. Сегодня они не воодушевляют нас в храме — напротив, они унижают святителя.
Не удивительно, что уже почти не находится верующих молодых людей, желающих участвовать в архиерейском церемониале. А без целой свиты прислужников наш епископ, при существующем чине, совершенно беспомощен и, можно сказать, «недействителен». Иногда в таких случаях архиерей унижая сан пресвитеров, заставляет их прислуживать себе за иподиаконов. Иногда один и тот же незаменимый келейник бегает вокруг епископа, стараясь поспеть за двух иподиаконов, посошника, книгодержца... Жалкое зрелище. Один архиерей умолял благочестивых священников, недостаточно внимательных к ритуалу: «Вы уж, пожалуйста, не молитесь — это не ваше дело, я за всех помолюсь». Но и архиерею некогда молиться, ему приходится то и дело командовать во время Божественной службы: «Кланяйтесь мне! Берите у меня благословение! Снимите с меня омофор!»... Бог даст — скоро сама жизнь церковная заставит архиереев заняться исправлением своего ритуала.
65
Смиренная иноческая мантия приняла у наших архиереев обратное значение весьма пышной (шелк, бархат), цветной, звучащей (бубенчики), фантастической одежды, в которую можно облачиться только при помощи двух прислужников, с опасным шлейфом, который нужно за архиереем носить... Раньше со шлейфом управлялся маленький мальчик, теперь шлейф носит прислужник, который иногда по росту выше архиерея. Кому нужно это безобразие? Вспоминаю, как у покойного патриарха Тихона была из кремлевской ризницы прекрасная древняя мантия без шлейфа — как длинная пелерина; в ней патриарх ходил, поворачивался безопасно.
