Александр Макаров - Паутина
Однако, подозревая Калистрата и Агапиту, девушка недоумевала: для чего же в таком случае мужик заступился за нее перед Минодорой, а странница отговорила от пагубного пути с воровством и указала честную дорогу?.. Неужели это были только уловки с их стороны, маскировка предателей?.. Что Агапита лицемерна, теперь сомневаться не приходилось, и в глазах Капитолины она потеряла право на всякое сочувствие и доверие, но Калистрат?.. Он не угодничает, и с тех пор, как избили Капитолину, не бывает у Минодоры. «А не лучше ли плюнуть на синяки и на обитель, послать к чертям Минодору с Платонидой и бежать? — рассуждала девушка. — Сегодня же, как только посильней стемнеет и Агапита уснет. И Агапитушке — капут!.. Капут?..» Капитолина привскочила на топчане, села и со страхом взглянула на стенку Агапитиной кельи — из-за перегородки доносился стон. Девушка вспомнила, что стонет расхворавшаяся Неонила, однако освободиться от вдруг вспыхнувшего сострадания к Агапите уже не могла. «Нет, не побегу! — проглотив снова подступившие: слезы, прошептала она, потом, сама не понимая для чего, бережно провела ладонью по стенке Агапитиной кельи. — Я удеру, а они тебя здесь… как твоего ребеночка. Не уйду, а такое придумаю, что им пухнуть придется!.. Эх, жалко, что я не комсомолка, как Надюшка или хоть как Клавка… Постой, неужели же я хуже Клавки, если бы не дезертирка?.. А вот что бы сделал совсем хороший комсомолец, если бы очутился в тайной секте? Факт бы, что с ножницами не носился: была бы ему нужда змею дразнить! И со своей бы овчиной не цацкался, спасать ее или не спасать. Он бы давно уже сходил в колхоз: вот вам, товарищи, факт налицо, вредная секта. В ней кулаки чужого труда Минодора и Прохор, детская убийца Платонида, дезертир Калистрат и одна сволочь, которую по петушиным глазам видно. Там же известная идиотка из фэзэо, наученная сектой так, что будь здоров, и еще две дурищи. Если желаете, забирайте, и вот вам все ихние ходы-выходы».
— Факт налицо, что сегодня же ночью подамся, — решительно прошептала девушка. — У меня чемоданов-то — так точно, никак нет!
Дверь вздрогнула от удара снаружи.
— Куд-кудах, Капка! — прокричала Варёнка. — Чего ишшо прохлаждашша, Платонидка в моленну зовет!
Дурочка по своему обыкновению пригрозила какими-то страшными карами и затопала по коридору. Капитолина озорновато ухмыльнулась: приказ ненавистной старухи теперь и не страшил и не раздражал девушку, как бывало прежде, а лишь смешил и подзадоривал, точно детская игра в кошки-мышки — «кошка» урчит и целится схватить, а «мышка» уже в укромной щелочке. Однако чтобы не навлечь на себя подозрений и не погубить задуманного плана, Капитолина решила отстоять последнюю вечернюю зорницу со всей строгостью преданной послушницы. Она повязала голову уставным для девушек-странниц белым с темной каймою платком, взяла девичью же из розовой материи лестовку и огарок сальной свечки и, прежде чем выйти из кельи, постаралась изобразить на лице молитвенную благопристойность.
То ли оттого, что в тесной молельне жарко потрескивали лампады и свечи и обильно пахло ладаном с тлеющими кореньями, или потому, что Капитолина пришла последней, к стиху «Откровения богородицы», когда молящиеся уже изнывали от духоты и пота, но девушке показалось, будто она очутилась в жаркой черной бане. Она встала вместе с не крещенными по канонам общины в левом уголке молельни, «притеплила» свою свечу от свечи Калистрата, положила глубокий поклон и вслушалась в слова Платониды.
Проповедница читала длинную стихиру наизусть, выговаривая и без того строгие слова с гневным надрывом, как будто бранила божью мать за то, что, родив Христа, она не швырнула младенца в хаос ледохода, как бы сделала сама Платонида. Девушка поежилась от этого воспоминания и в который уже раз подумала: почему все молитвы лишь обличают, ругают и угрожают?.. Когда-то, еще в первые дни своего пребывания в обители, она спросила Платониду, почему нет веселых молитв.
— Христос не гармонщик, — сердито ответила тогда проповедница, — а мы не хлысты, чтобы святые песнопения отплясывать. В молитвах божий страх сокрыт, и мы сим страхом сущи, ибо глаголется: рабы да убоятся господина своего!
В сознании девушки понятие о рабстве всегда почему-то сочеталось прежде всего с личностью Варёнки: нигде и никогда Капитолина не встречала такого несчастного, всеми забитого существа. И теперь, глядя на дурочку, она подумала, что следует разорить Минодорино гнездо хотя бы ради одной Варёнки.
Дурочка молилась, стоя на коленях. Как ни изощрялся старик Коровин вбить в ее полоумную голову, что «богоматерь — баба и поэтому числится во святых третьего разряда», что она чуть постарше ангелов и много ниже апостолов, что каноны общины запрещают молиться перед богоматерью на коленях и курить ей фимиам, Варёнка не считалась ни с какими доводами: раз молиться, значит молиться, а кому и как — не все ли ей равно? Почесывая грязными ногтями то подмышками, то в беловолосой голове — отчего и крестилась попеременно либо левой, либо правой рукой, — дурочка, невероятно спешила: надо было и перекреститься, и похлеще боднуть пол, и потереть саднивший от поклонов лоб, и почесаться. «Вот это бесподдельная раба, — следя за Варёнкой, подумала Капитолина. — Такие-то и нужны Минодоре с Платонидой». Наконец Варёнка, видимо, уморилась. Не подымаясь с коленей, дурочка присела на растрескавшиеся пятки, обвела всех посоловелым взглядом и, вероятно, вспомнив нечто важное, хлопнула ладонями по бедрам.
— Куд-кудах ведь, Калистратко! — громким полушепотом проговорила она. — Тебя Минодора ночевать звала!
Капитолина прыснула со смеху; громче запели проповедница и обе странницы; глухо подтянул Калистрат.
— Пой, ящерка! — прошипел Коровин над ухом Варёнки.
— С картинками?!.
— Я тебе дам ночевать! — снова прошипел Прохор Петрович и с силой щипнул дурочку за руку.
— Ой! Чего ты, Прошка!.. Раз Минодорка велела…
Варёнка жалобно, захныкала, кулаками размазывая по щекам мутные слезы. Капитолину вдруг охватило желание размахнуться и что есть силы наотмашь хлестнуть лестовкой по лицу Коровина. Но, приглядевшись сбоку к оплывшей жиром и налившейся злобой толстоносой физиономии старика, девушка с омерзением отвернулась и снизу вверх покосилась на Калистрата. Мужик стоял, понурив лохматую голову, и, не моргая, глядел на огонек свечи, зажатой в его огромных сучкообразных пальцах. «Тоже харя и тоже раб, — без прежнего чувства расположения и жалости к Калистрату подумала Капитолина. — Ему бы в лапах-то пушку держать, а он здесь со свечечкой ужимается, пилюля моченая! Сейчас от бога да прямо к полюбовнице побежит: ни стыда, ни совести… Еще одной морды не хватает — издыхать, что ли, собрался петушиный глаз… Жалеть таких?.. Фиг вот!.. А эта-то, Агапитушка, как перед Платонидой извивается, тьфу!»
Агапита стояла бок о бок, кланялась ухо в ухо с проповедницей и звонко подпевала ей. Хриплым, простуженным голосом им подтянула Неонила, потом, точно прикапканенный заяц, заверещал Коровин, что-то загудел Калистрат, и девушка до боли прикусила язык.
После моления ее подозвала Платонида.
— Где замешкалась, к вознесению пречистой зорницы опоздала? — строго спросила старуха.
— Проспала, сестрица, — с нижайшим поклоном солгала девушка.
— Святая повинность угодней лукавства, дево, — похвалила проповедница, охватывая припухлое от слез, как ото сна, лицо Капитолины мерцающим взглядом. — Зрю: каноны в молитве блюдешь, белый плат на голове, в руке лестовица стопоклонная. Спасет тя Христос, а я, раба, восхваляю и радуюсь!..
Изучившая повадки Платониды, девушка понимала, что за похвалой проповедницы припрятана лисья хитрость. Дребезжащий и как будто ласковый голос старухи нет-нет да и срывался на властные нотки, а в сумеречном взгляде проблескивали волчьи искорки. Даже поза Платониды выдавала ее душевное движение: она стояла прямо и твердо, точно позабыв о своем уродстве. Девушка недоумевала: откуда у старухи, еще недавно, казалось, с любовью толковавшей ей библию, евангелие и каноны общины, готовящей ее к крещению, накопилась против нее, Капитолины, такая лютая злоба?.. Она покосилась на гасившую свечи Агапиту и подумала, что если эта странница донесла о ее намерении бежать, то выдала ее и как единственную свидетельницу убийства ребенка!.. Капитолина еще сильней ощутила над собою дыхание смерти, вообразила, как будет замурована в этом подвале, и твердо решила бежать — если все выходы из обители будут закрыты, она выберется через незарешеченное окно Калистратовой кельи, как только мужик уйдет к Минодоре.
— Восхотела ли, дево, приять святое крещение? — строже спросила проповедница.
— Да, сестрица, — с таким же поклоном ответила девушка, чувствуя, как, несмотря ни на что, закипает внутри ее всегдашнее озорство.
