Вера МУРОМЦЕВА-БУНИНА - Жизнь Бунина и Беседы с памятью
Иногда статистик Зверев брал с собой молодого писателя, когда объезжал села и деревни для опросов, и это было большим наслаждением для него. Со Зверевым всегда бывало весело, Бунин любил его заразительный смех. Мог он и сравнивать тамошних мужиков с нашими великороссами, его восхищала их чистота, спорость в работе, домовитость и большая независимость. Восхищала и природа. Познакомился он и с местной интеллигенцией, среди которой были и увлеченные украинским движением.
Возвращался он всегда очень освеженным, и после каждой поездки появлялся рассказ или стихи.
Новый 1893 год встретили в большой компании, у богатого помещика, побывавшего в ссылке, очень милого, скромного человека, тщедушного, маленького роста. Произносились речи и спичи, которые называли «речками» и «спичками». Было оживленно, ужин был новогодний, много ели, лилось шампанское, велись жаркие споры. Младший Бунин воздерживался от всего – боясь своего наставника Тенерома.
Жизнь текла по-прежнему, только он все больше увлекался толстовством, часто ходил к своему учителю и уже наловчился набивать обручи на бочку.
В мае он получил длительный отпуск, – делать ему, как библиотекарю, летом было нечего, и он отправился к Евгению в Огневку. Варвара Владимировна должна была приехать туда позже в июле, когда получит отпуск. Настасья Карловна пригласила и ее погостить.
Бабы в Тульской губернии одевались иначе, чем в Орловской: носили паневы, вышитые рубахи, а на голове рога, сделанные из кос и покрытые платком, завязанным на затылке.
Новые помещики Бунины очень редко бывали в Озерках, к огорчению родителей и Маши, к возмущению братьев, но они оправдывались, что у них так много работы, что отлучаться им из имения невозможно.
Строго говоря, судить Евгения Алексеевича не следует, хотя его осуждали всегда и за скупость и за то, что он погубил свой недюжинный талант художника-портретиста. Но, если вдуматься в его жизнь, многое можно объяснить и понять. Образования у него не было, юность он провел в деревне; от природы он был одарен образным мышлением, наблюдательностью, имел здравый смысл. Пока был молод, он, по-бунински, оставался беспечен, но с летами, присмотревшись к хозяйству, понял, что отца не переделаешь, что в будущем грозит полное разорение. Ему было 26 лет, когда он решил жениться. Выбрал, как известно, он девушку работящую, не из дворянского гнезда, знал, что ему нужна «поддужная», которая помогла бы выйти в люди. Он любил повторять: «руби дерево по себе». В своем выборе он не ошибся, но была одна беда: Настасья Карловна не могла иметь детей. А ему хотелось иметь наследников. В первые годы их жизни он, впрочем, даже и об этом не думал. Дума была одна: стать помещиком! Года через два после свадьбы они завели лавку, а через семь лет приобрели именьице.
Нужно сказать, что в Огневке они работали споро: ни у кого не бывало такого урожая, как у них; жили не по-дворянски, ни с кем, кроме родственников, да и то редко, не видались, работали, не покладая рук. И в 1906 году, когда он продал Огневку, у них было уже порядочное состояние. Руки у него огрубели, но все же он писал портреты, иногда удачные, а после революции, когда выгнали из дому и все деньги отняли, он портретами зарабатывал буквально на кусок хлеба, живя в полуразвалившейся хибарке за городом. Под старость у него появились дети: сын и дочь, от служанки, которая и оставила их у него. Он дал им свое имя, Настасья Карловна любила их.
Есть записи Ивана Алексеевича тех дней:
«3 июня 1893 года, Огневка.
Приехал верхом с поля, весь пронизанный сыростью прекрасного вечера после дождя, свежестью зеленых мокрых ржей.
Дороги густо чернели грязью между ржами. Ржи уже высокие, заколосились. В колеях блестела вода. Впереди предо мной на западе – синие-синие тучи горами. Солнце зашло в продольную тучку под ними – и золотые столпы уперлись в них, и края их зажглись ярким кованым золотом. На юге глубина неба безмятежно ясна. Жаворонки. И все так привольно, зелено кругом.
Деревня Басова в хлебах».
Он тогда испугался, что опять простудился и у него будет воспаление легких. Выпил водки, и все обошлось.
Съездил он в Озерки и привез весть, что и усадьба уже запродана Цвеленеву. Отец, переселяется в Каменку, в «хижину дяди Тома», к сестре Варваре Николаевне. Мать и Машу он уговорил переехать к Софье Николаевне Пушешниковой «на пансион». Он уже побывал в Васильевском и обо всем условился. Это, конечно, временно: потом все переедут в Огневку, когда хозяева обзаведутся необходимой для всех мебелью.
Приехала Варвара Владимировна. Она не понравилась Евгению Алексеевичу, и это она почувствовала. Прогостила недолго и вместе с Иваном Алексеевичем отправилась к доктору Варгунину, крупному помещику близ станции Казаки, соседней со станцией Измалково. Он был либерал, земец, бесплатно лечил крестьян, пользовался большой популярностью.
От Варгунина они по железной дороге вместе доехали до Измалкова. Он слез на этой станции, а она проехала в Орел к Семеновой, куда он должен был за ней заехать, устроив мать и сестру в Васильевском. Прогостив несколько дней у Пушешниковых, назначив день переезда своих к ним, он верхом отправился в Озерки.
Можно представить, как он переживал полное разорение родителей. Он чувствовал их горе: они лишались крова, прожив всю жизнь помещиками, понимал и буйство отца и безысходное горе матери. Отцу шел семидесятый год, а матери было пятьдесят девять. Они, как я писала, уже испытывали разницу отношений к себе со стороны мужиков.
В Озерках у них было уже нестерпимо. Отец пил, буйствовал, не расставался с ружьем. Накануне отъезда Людмила Александровна с детьми не решилась ночевать дома. Отправились к Рышковым, где они провели почти бессонную ночь. Наутро вернулись домой. Из Васильевского приехали экипаж и подвода. Надо было все окончательно уложить.
Людмила Александровна, измученная, не удержалась и упрекнула мужа, что он всех их «пустил по миру, – надо жить по чужим углам…». Он рассвирепел, кинулся на нее, она выскочила из дому и быстро, несмотря на возраст, вскарабкалась на черемуху, росшую около лесенки на балкон. Алексей Николаевич в полном безумии вскинул ружье…
Был послеобеденный час. У Рышковых все взрослые спали. Две маленьких девочки, воспользовавшись свободой, полезли на чердак с балкончиком, откуда видна была бунинская усадьба: дом, сад, дерево, куда вскарабкалась Людмила Александровна. Услыхав выстрел и увидав распростертую Людмилу Александровну, дети с криком бросились вниз: «Алексей Николаевич убил Людмилу Александровну…» Мгновенно послали прислугу. Прислуга вер-
В. Н. Бунина. Москва, 1907.
нулась успокоенная: «Барыня раньше выстрела свалилась на землю…»
Вся семья, включая и отца, была потрясена.
Вдумываясь во все эти драматические события бунинской семьи, я многое себе уяснила, чего раньше не понимала, ибо у всех Буниных рассказы об этом не облекались в драматическую форму, а передавались с юмором, а главное, они никогда не обвиняли отца, всегда после его отрицательного поступка расскажут о его широком жесте, щедрости, точно желая уничтожить первое впечатление.
Поняла я, почему мать так выделяла своего любимца, говоря, что «никто ее так не любит, как Ваня, и что ни у кого нет такой тонкой души, как у него». Да, ни один из сыновей не приехал в самую драматическую минуту ее жизни. Ведь почувствовать только, что стоило ей выйти из дома, где она родилась, где протекало ее детство, юность, откуда она пошла под венец, где скончалась ее мать… А он приехал, нарочно оставшись в деревне, понимая, как она должна будет страдать. И я не сомневаюсь, что он был в эти дни в Озерках нежен с ней так, как только мог быть вообще нежен с теми, кого действительно любил, и еще с детьми. Кто его не знал до конца, тот и представить не может, на какую нежность была способна его душа. Есть люди, которые считают его холодным, строгим, даже злым. Правда, иногда он хотел таким казаться, – он ведь был первоклассным актером. Поняла я, почему он всю жизнь так боялся бедности, нищеты. «Ты не испытала этого, ты не можешь почувствовать, что это такое». Поняла я, почему в его ранних рассказах герои – старики. Какое знание старых людей в 22-23 года и какая любовь и нежность к ним.
Устроив мать и сестру, которая одна только была отчасти рада переезду в Васильевское, где было веселее, чем в Озерках, – ей шел девятнадцатый год, – он уехал в Полтаву, с заездом в Орел за Варварой Владимировной.
Он подробно рассказал ей обо всем, и, может быть, окончательное разорение произвело на нее тяжелое впечатление не только потому, что ей было жаль стариков, а еще потому, что она почувствовала и его нищим. Да еще, того и гляди, станет настоящим толстовцем!
Неизвестно, когда у нее закралась мысль бежать и выйти замуж за Бибикова, у которого, как я уже писала, было двести десятин под самым Ельцом, с усадьбой на берегу реки: можно будет проводить лето и всем Пащенко, что необходимо для «папки», которого она считала замечательным человеком и доктором, хотя это был очень ограниченный обыватель и плохой лекарь.
