Джордж Макдональд - Фантастес. Волшебная повесть для мужчин и женщин.
— Смотря кто будет эта девушка, — ответил я.
— Да какая разница! — засмеялась она. — Вот погляди–ка сюда.
Я уже было повернулся, чтобы идти дальше, но остановился и посмотрел на неё. Как неприметный, сморщенный бутон внезапно раскрывается в прелестнейший цветок, или, вернее, как блистающий луч солнца вдруг прорывается сквозь бесформенное облако и преображает землю, так, словно пробившись СКВОЗЬ невзрачный старческий облик и рассеяв его своим сверканием, передо мной предстало воплощение ослепительной красоты. Я увидел над собой летнее небо, поседевшее от жары; далеко, за сияющей полусонной долиной поднимались заснеженные пики гор, а с близлежащего утёса полотном падала вода, ликующая в собственном великолепии.
— Останься со мной, — проговорила дева, подняв ко мне изумительное лицо и неотрывно глядя мне в глаза.
Я отшатнулся. Тут снова послышалось едкое хихиканье, со всех сторон на меня опять надвинулись мрачные скалы, и я увидел перед собой уродливую старуху с хитрыми и насмешливыми зелёными глазами.
— Что ж, тебя ждёт награда, — проскрипела она. — Ты увидишь свою белую деву.
— А вот уж это не в вашей власти, — отрезал я, развернулся и зашагал прочь, а вслед мне ещё долго доносился её нескончаемый дребезжащий смех.
Глава 18
В свисте ветра свирепом беснуется море,
И, угрюмое, тяжко вздыхает от горя.
ГЕЙНЕОт грёз блаженных человек проснётся,
Но скорби и тоски не будет в том:
Блаженство грёз пребудет; разобьётся
Лишь зеркало, что мы считаем сном.
ЖАН ПОЛЬ. ГЕСПЕРНе знаю, как я выдержал эту часть своих странствий. Света в подземной стране было довольно, чтобы я видел, куда идти, и мог разглядеть то, что окружает меня на несколько ярдов справа и слева; но откуда исходило это тоскливое, могильное свечение, я так и не понял. Особой надежды на то, что я вот–вот выберусь на свет, у меня не было. Признаться, я почти не думал об этом и просто шёл вперёд с тупой настойчивостью, в которой то и дело проскальзывали нотки неудержимой печали: я всё больше и больше убеждался в том, что уже никогда не увижу мраморную красавицу. Вам может показаться странным, что мои мысли так безотчётно занимала та, с которой я не успел сказать и двух слов. Но в некоторых душах любовь рождается от чужой доброты и заботы, а в других — от того, что они сами начинают о ком–то заботиться. Я радовался и гордился тем, что мои песни пробудили к жизни это необыкновенное создание, но в то же время ощущал к ней неизъяснимую нежность и даже некое собственническое чувство — ибо так гоблин Себялюбия вознаграждает ангела Любви. Добавьте к этому бессильный восторг перед её красотой и слепую уверенность в том, что внешняя красота непременно свидетельствует о красоте внутренней, и вы поймёте, почему воображение без остатка наполнило мою душу многоцветной игрой своих красок и переливов, витавших вокруг богини, чьё мраморное сияние милостиво возвышалось посреди белого зала моей собственной фантазии.
Времени я не замечал, потому что мысли мои были заняты другим. Наверное, поэтому я не чувствовал и голода; честно говоря, во время подземного путешествия, я даже не думал о том, чтобы найти чего–нибудь поесть. Долго ли оно продолжалось, я не знал. Мне нечем было измерять часы и минуты, а когда я пытался оглядываться назад, то воображение с одной стороны и здравый смысл с другой подсказывали мне столь различные суждения насчёт того, сколько прошло времени, что я окончательно сбился с толку и бросил все попытки прийти к верному выводу.
За моей спиной тропа неизменно заволакивалась серым туманом. Когда я оглядывался на прошлое, моему взору приходилось пробиваться через эту пелену, чтобы узреть былое, и образ белой девы отошёл далеко–далеко, в неведомые мне пределы. Постепенно отвесные скалы начали подступать ко мне всё ближе, пока я снова не очутился в некоем подобии неширокого каменного коридора, до стен которого можно было легко дотронуться руками. Коридор становился всё уже, и вскоре я уже пробирался по нему очень осторожно, чтобы не удариться о какой–нибудь выступ или нависший утёс. Каменный свод тоже становился ниже, так что сначала мне пришлось согнуться в три погибели, а потом опуститься на четвереньки. Мне припомнились жуткие сны моего детства, но особого страха я не испытывал, ибо был уверен, что моя дорога пролегает именно здесь и только она выведет меня из Волшебной страны, от которой я, надо признаться, порядком подустал.
Наконец, кое–как протиснувшись через узкий и крутой поворот, я увидел, что тропа (если её всё ещё можно было называть тропой) привела меня к небольшому отверстию, через которое пробивался долгожданный солнечный свет. С превеликим трудом я прополз последние несколько ярдов, облегчённо вывалился наружу и пошатываясь поднялся на ноги.
Я стоял на берегу зимнего моря, над которым низко–низко висело зимнее солнце. Всё вокруг было голым, серым и пустынным. Сотни безнадёжных волн непрерывно набегали на берег и, выдохшись, разбивались о гряду громадных валунов, протянувшуюся в обе стороны на многие, многие мили. Взгляду представали лишь оттенки и сочетания скучного серого цвета, до слуха доносился только шум прибоя и стенание волн, отползающих назад, в море. На тоскливой равнине не было ни одного холма или утёса, за чьей несгибаемой спиной можно было бы укрыться; даже скала, из которой я выполз, всего на фут возвышалась над чёрным отверстием.
Итак, я выбрался к свету, но свет оказался ещё более унылым и гнетущим, чем оставшийся позади склеп. Холодный, как смерть, ветер пронёсся по берегу, словно вырвавшись из бледного рта нависшей над горизонтом тучи.
Вокруг не было ни единого признака жизни. Словно человеческое воплощение окружавшего меня пейзажа, я бесцельно слонялся туда–сюда между камнями.
Ветер крепчал; его резкие порывы пронизывали мне душу; пенистые волны вскипали всё круче; на востоке замерцали две–три мертвенные звезды, а шум прибоя усилился и зазвучал ещё отчаяннее. Мрачная завеса тучи приподнялась, между нею и краем моря показалась бледно–голубая щель, из которой вырвался ледяной ураган мёрзлого ветра и понёсся мне навстречу, на лету взметая хлёсткие брызги и яростно наваливая взбесившиеся волны на пустой берег. Я почувствовал, что больше не могу.
— Зачем мне изнывать тут до самой смерти! — воскликнул я. — Лучше уж встретить её на полпути. Во мне ещё довольно жизни, чтобы встретить Смерть лицом к лицу и умереть непобеждённым.
Ещё раньше, хоть и без особого интереса, я заметил, что чуть дальше по берегу прямо в море убегает низкий скалистый мыc. Я зашагал в его сторону, спотыкаясь о гладкие камни, на которых не было и следа водорослей, отыскал его и неуверенными шагами побрёл по нему навстречу беснующейся стихии. Я едва удерживался на ногах, идя наперекор ветру и морю. Волны то и дело грозили смыть меня с тропы, но я всё–таки добрался до самого конца каменной гряды. Когда волны отступали, она возвышалась над поверхностью моря на добрые несколько футов, но стоило им подняться, как её полностью захлёстывало водой. Несколько секунд я вглядывался в кипящую бездну, а потом с головой кинулся прямо во вздымающийся вал.
Неведомое благословение, похожее на материнский поцелуй, осенило мне душу; дух мой погрузился в пучину спокойствия, ещё более глубокого, чем то, что идёт рука об руку с долго не сбывающейся надеждой. Я опускался в морскую бездну, даже не пытаясь подняться наверх. Мне казалось, будто меня снова обвивают крепкие руки девы букового дерева, утешая меня после всех моих бедствий, словно больного ребёнка, и обещая, что завтра мне непременно полегчает. Вода сама, как в любящих объятиях, вынесла меня на поверхность.
Я снова вдохнул полной грудью, но глаза открывать не стал. Мне страшно не хотелось снова смотреть на зимнее море и серое безжалостное небо. Так я и плыл, безвольно и неподвижно, пока не почувствовал чьего–то лёгкого прикосновения. Рядом со мной покачивалась небольшая лодка. Как она сюда попала, я не знал, но она продолжала опускаться и подниматься на волнах, легонько задевая меня кормой и как будто нарочно давая мне знать, что помощь совсем рядом. Борта её были раскрашены в яркие цвета и покрыты блестящей чешуёй, наподобие рыбьей, переливавшейся всеми оттенками радуги.
Я вскарабкался в лодку, улёгся на дно, и меня тут же охватило ощущение безмятежного покоя. Внутри оказалось богатое покрывало из роскошной лиловой ткани. Я поплотнее закутался в него и, прислушавшись к шуму воды, понял, что мой маленький чёлн стремительно несётся вперёд. Но этот шум был совсем не похож на суровый рёв бушующего моря, которое я видел с берега. Я открыл глаза и неожиданно увидел прямо над собой фиолетовый бархат ночного неба, а приподнявшись, с удивлением убедился, что плыву по летнему морю в последних отблесках тёплого южного вечера. Солнечный ореол ещё цеплялся за горизонт кончиками самых длинных лучей, слабо мерцающих в воде, и совсем не хотел исчезать. Здесь царили вечные сумерки. Звёзды, огромные и серьёзные, как детские глаза, с любовью взирали на воду, а их сверкающие отражения словно всплывали из глубины, чтобы поскорее очутиться в объятиях своих небесных собратьев.
