Наталия Соколова - Под кровом Всевышнего
Первая моя Пасха в Гребневе
Пасхальная Заутреня не оставляла такого сильного впечатления, как Великая Суббота. Уж очень много неверующих людей шумело вокруг храма. Мощные удары колокола отчасти заглушали говор народа, но в непроглядной темноте церковного двора среди черной толкающейся толпы тут и там вспыхивали огоньки папирос, слышались окрики — и все это оставляло тяжелое впечатление. А с одиннадцати часов вечера и храм, и паперть забивалась такой плотной толпой, что пройти вперед и в закоулки храма (где было чуть свободнее) старым людям уже не было возможности. На крестный ход кроме духовенства и хоругвеносцев уже никто не выходил. Певчие сцеплялись руками друг за друга и шли, рискуя остаться на улице. Меня предупредили, и я осталась с левохорами, среди которых в ту ночь появилось много чужих, незнакомых лиц.
С великим трудом протиснулись вслед за священством хоровики, и толпа сомкнулась. Шум продолжался до конца Заутрени. Наконец около двух часов ночи неверующие ротозеи ушли, и стало потише. И зачем они приходили? Разве не смогли б они, даже из любопытства, посетить Пасхальную службу в течение всех последующих дней? Возможно, что по заданию партии приходили, чтобы нарушить благолепие Праздника.
В те годы во все дни Пасхальной недели духовенство обходило окрестные дома, поздравляя жителей с Праздником. Это называлось «ходить по приходу», а кончился этот обычай с приходом к власти Н. Хрущева. Он запретил все богослужения вне стен храма: и крестные ходы по улицам, и панихиды на кладбищах, и молебны по домам, и освящение домов, колодцев, садов и (мучительный для духовенства) вынос покойников. Тогда прекратились эти печальные шествия с гробом по селам, шествия с пением молитв, с остановками у каждого дома, из которого выйдут хозяева и сунут в руки священника денежку или записочку с именами. Тогда опять очередная остановка на три-пять минут. Летом это не страшно, но в дождь, под ледяным ветром, в трескучий мороз… После таких «выносов» мой дьякон возвращался домой окоченелый, с обледенелым подолом рясы и подрясника, а главное — охрипший, без голоса. Старое духовенство старалось избегать этих «выносов», посылало молодых, они, мол, выносливее. Но Володенька мой в те годы без конца кашлял, дышал над паром картошки, эвкалипта и т.п. А в 48-м году «по приходу» ходили еще много. На престольных праздниках: два раза святителя Николая, два раза преподобного Сергия, в соседнее село на Георгия Победоносца, так как свой храм у них был закрыт. Ходили славить Христа на Рождество, ходили окроплять святой водой на Крещение, ходили на Пасху. В общем, ходили, сколько позволяли время и силы. Володя с детства ходил с отцом, поэтому знал все дома, в которых принимали. Теперь он ходил уже два года как псаломщик, а с 48-го — как дьякон. Он шел по одной стороне улицы, а священник — по другой. На улице они встречались, и Володя показывал батюшке те дома, где их ждали. Во многих домах предлагали угощение, но духовенство обычно отказывалось. Тогда давали с собой пироги, яйца, куличи и т.п., платили и деньгами — кто сколько мог. Окончив обход деревни, усталые и охрипшие батюшки наконец садились за стол в избранном ими доме. Большей частью это были дома бывших священников, певчих или членов церковного совета.
Однажды Володя мне сообщил, что будет один день ходить по селу Райки, где церковь была разрушена до основания. А отдыхать вечером будет у вдовы священника, старенькой матушки. «Ты приходи, Наташенька, туда ко мне, вместе будем лесом домой возвращаться. Туда около пяти километров». Я с радостью согласилась. Уж очень было скучно сидеть одной в пасхальные вечера, когда все кругом ликовало: солнце грело, птицы пели, кусты покрывались белым пухом. Я подружилась со своей огромной цепной собакой, которую я кормила, спускала гулять по ночам и брала с собой на этюды. После обеда я захватила хлеба для пса и позвала его: «Джек, за мной!». И мы весело зашагали. Володя так подробно описал мне дорогу, что я шла, как по знакомому месту, и скоро нашла нужную хатку. Проходя через лес, через поляны, я нигде не встретила ни души, один Джек бежал то спереди, то позади меня. Но как же душа ликовала, до чего же было хорошо в весеннем лесу! А в хатке меня встретили как дорогую гостью — с поцелуями и поздравлениями. Милая дочь хозяйки усадила нас с Володей рядом, долго усердно угощала. Матушка ее смиренно вспоминала прежние годы. Но вот стало темнеть, и мы поспешили в обратный путь. А как вошли в лес, то смерклось совсем. Дорогу за эти часы залило водой, мы ее с трудом отыскивали. Мы шагали в высоких сапогах, а Джек плюхался в воду и плыл к нам, когда мы его манили хлебом. Было так смешно и так радостно… Счастье теплой весенней ночи охватило наши сердца.
Часть II. Испытание провинцией
Нелады на приходе
Итак, я с 48-го по 68-й год, то есть целых двадцать лет, прожила в селе Гребнево. Вдалеке от городского шума, от общества неверующих, среди родных и друзей быстро мелькали недели за неделями. Летом мои дорогие родители снимали комнату поблизости от нас, и я часто с ними виделась. А зимой я сама каждую неделю их навещала, чаще всего одна, так как муж мой был вечно занят приходом. Я тоже уделяла много времени приходской жизни, о которой у меня постепенно складывалось совсем иное мнение, далекое от того, какое было до свадьбы. Если раньше я видела священников, горящих верою, гонимых, готовых умереть за Христа, видела в основном на богослужении, то теперь мы знакомились семьями, встречаясь изо дня в день. Почему-то многие священники проводили долгие зимние вечера у нас на кухне, сидя часами за самоваром. В Москве у нас в семье ели быстро, у стола не задерживались, все расходились по своим делам: мама много шила, папа читал, писал, молился, мы с братом учились или читали. Радио дома не было, вечером царила тишина. А в семье Соколовых, куда я теперь попала, вечерние чаепития тянулись до ночи. Если никто ничего не рассказывал интересного, то Василий (брат Володи) приносил карты. Я знала, как отрицательно относился мой отец к этому пустому провождению времени, а поэтому подбирала подходящую литературу и часто читала всем вслух. Спасибо папочке, он умел снабжать нас духовными книгами, доступными пониманию простых людей. То были описания детских и юных лет подвижников благочестия, отрывки из творений Нилуса и т.п. Володя мой в эти первые годы, да и в дальнейшем, много читал, пополняя свое духовное образование, которого у него не было. Но службы и уставы Церкви он знал великолепно. Он учил (на картошках) совершать проскомидию священников, которые присылались в Гребнево иной раз прямо из семинарии. Из атеистического общества, лишенные воспитания в православной семье, усвоившие взгляды на жизнь материалистов, молодые (по стажу) священники приводили меня в удивление и недоумение. Они оставались на приходе кто год, кто два, а кто считанные месяцы. Редко кто служил три-четыре года.
Старушки-прихожанки начинали сначала дивиться, потом осуждать действия батюшек… Были на приходе и «стукачи», которые постоянно писали жалобы. Один Бог без греха, а священники всегда были на виду у прихожан, потому что вынуждены были жить в сторожках при храме. Своим сыновьям и мужьям люди прощают, а от священнослужителей требуют совершенства. Назначались собрания прихожан (тогда еще разрешалось это делать без разрешения райисполкома, а в 60-е годы было запрещено). И как же яростно шумели и орали бабы, вспоминая друг за другом свои собственные прегрешения, отступления от веры, защищая священников или обвиняя их. Я бывала на этих собраниях и дивилась. Не прошло и двух месяцев после нашей свадьбы, как я умоляла Володю пойти на церковное собрание, сказать свое веское слово и утихомирить старух (Володя никогда не ходил на собрания). Его очень уважали, против него никто не шел, его мнение имело большой авторитет. Он откликнулся на мою настойчивую просьбу и пошел скрепя сердце.
На этот раз люди возмущены были тем, что священник обвинял старосту и других в расхищении. Ему казалось, например, что масло для лампад продают, а деньги скрывают. Его искушение дошло до того, что говорили, будто он сосчитал количество лампад, отвесил масла на каждую службу в лампаду и т.д. Ох, батюшка, не учел он, что подсвечники густо мажут маслом, чтобы воск к ним не прилипал! Священник был пожилой, но неопытный, Гребнево было его первым приходом. Он хотел, чтобы было между всеми полное доверие друг к другу, и поэтому уничтожил все инвентарные и бухгалтерские книги, ведущие приход и расход. Володя пошел на собрание, но меня просил не ходить. Я осталась дома. Дьякон мой скоро вернулся.
— Ну, что ты сказал? Чем утихомирил народ? — спросила я.
— Я напомнил священнику, что остерегал его уничтожать инвентарные и другие хозяйственные книги.
«Теперь, батюшка, Вы можете обвинять кого угодно и в чем угодно, но у Вас нет доказательства. Нигде не записано, сколько было куплено масла, свечей, кагору… и когда, на какую сумму куплено, и когда выдано на службу и продажу, и сколько осталось. Раньше запись всегда велась. Вы уничтожили тетради, а теперь людей обвиняете, но доказательства нет», — так сказал мой дьякон и ушел. А священник обиделся на всех и ушел с прихода. Еще снег не стаял, как из ворот церковных выезжали лошади, запряженные в розвальни, на которых качались фикусы, комоды, узлы и мелкая мебель. Епископ прислал другого священника. Это было на руку безбожному правительству — менять священников, раздувать вражду на приходах, не давать прихожанам возможности иметь духовного отца.
