Эрнест Ренан - Евангелия и второе поколение христианства
Клеменс и Домицилла были не единственными, которые в царствование Домициана склонились к христианству. Ужас и грусть потрясали души. Многие лица из римской аристократии прислушивались к учениям, которые среди господствовавшей тьмы указывали чистое небо идеального царства. Мир был так мрачен, так зол! Никогда еврейская пропаганда не была так деятельна. Может быть, к этому времени надо отнести обращение семидесятилетней римской дамы, Ветурии Паулы, принявшей имя Сары, которая затем в течение шестнадцати лет была матерью синагог Марсова Поля, и Волумнии. Большая часть оживления в обширных предместьях Рима, где волновался низший класс населения, - гораздо более многочисленный, чем аристократическое общество, замкнутое в ограде Сервия Туллия, - происходила от детей Израиля. Поселившись у Капенских ворот, вдоль нездорового ручья фонтана Егерии, скапливались евреи, нищие, занимавшиеся контрабандными ремеслами, выполнявшие роль цыган, предсказывавшие судьбу, собиравшие плату за вход в егерийский лес, сданный им в наем. Впечатление, производимое этим странным племенем, было сильнее, чем когда бы то ни было. "Тот, кому судьба дана отцом, соблюдающим субботу, не довольствуется поклонением Богу неба и приравниванием мяса свиньи к мясу человека, - он еще спешит избавиться от крайней плоти. Привыкший презирать римский закон, он изучает и со страхом выполняет еврейский закон, написанный Моисеем в таинственной книге. Там он научился указывать дорогу только своим единоверцам; если его спросят, где фонтан, он туда приведет только обрезанного. Виноват в этом его отец, признавший отдых в седьмой день и решивший в этот день прекращать все житейские дела".
Действительно, суббота, несмотря на все неудовольствие настоящих римлян, не походила на другие дни. Мелкий торговый люд в обыкновенные дни наполнявший общественные места, как будто уходил под землю. Эта неправильность более, чем их легко узнаваемый тип, привлекала внимание и делала этих странных чужеземцев предметом праздных разговоров.
Евреи, как и все остальные, много терпели от тяжелых времен. Жадность Домициана побудила его увеличить все налоги и в особенности подушную подать, называвшуюся fiscus judaicus, которой подвергались евреи. Ранее ее взимали с тех, кто признавал себя евреем, но многие скрывали свое происхождение и не платили ничего. Дабы это устранить, прибегли к гнусному способу установления принадлежности к еврейству. Светоний вспоминает, как в своей молодости он видел совершенно голого девяностолетнего старика, представленного перед большим собранием для определения, совершен ли над ним обряд обрезания. Эти строгости повели к тому, что очень многие стали прибегать к операции натягивания; число recutiti в это время было весьма значительно. С другой стороны, подобные розыски привели римские власти к открытию, очень их удивившему: многие люди вели еврейский образ жизни, не будучи обрезанными. Решено было обложить этих лиц, improfessi, как их называли, той же податью, как и обрезанных. Таким образом, "еврейская жизнь", a не обрезание, облагалась налогом. Поднявшиеся по этому поводу жалобы тронули даже государственных людей, наименее симпатизировавших евреям и христианам; либералы были возмущены подобными телесными освидетельствованиями и различиями между гражданами, которые государство установило по названию их религиозных учений, и включили в свою программу уничтожение в будущем подобных злоупотреблений.
Стеснения, введенные Домицианом, содействовали уничтожению еще существовавшей тогда неопределенности характера христианства. Рядом со строгим правоверием ученых Иерусалима и Явнеи существовал иудаизм аналогичных с христианством школ, не бывших, однако, тождественным с ним. Аполлос, на лоне церкви, служил примером евреев, искавших и испробовавших много сект, не пристав ни к одной. Иосиф, когда писал для римлян, сводил свой иудаизм к некоторого рода деизму, признавая, что обрезание и еврейские обряды годны только для евреев по происхождению, а что истинным культом должен быть тот, который каждый сам свободно себе выберет. Был ли Флавий Клеменс христианином в полном значении этого слова? Можно сомневаться. Ему нравилась "еврейская жизнь", он придерживался еврейских нравов: только это и поражало современников. Они не разбирались дальше, да и сам Клеменс навряд ли знал, к какой категории евреев он принадлежал. Все стало выясняться, когда вмешался государственный налог. Обрезание получило смертельный удар. Жадность Домициана распространила налог на евреев, fiscus judaicus, даже на тех, которые, не будучи евреями по происхождению и не будучи обрезаны, придерживались только еврейских нравов. Тогда определились разные категории евреев: чистых евреев, определяемых телесным освидетельствованием, и почти евреев, improfessus, бравших от иудаизма только его чистую нравственность и очищенный культ.
Наказания, установленные специальным законом за обрезание не-евреев, содействовали тем же результатам. Неизвестно точное время издания этого закона, но, очевидно, он принадлежит эпохе Флавиев. Всякий римский гражданин, принявший обрезание, наказывался вечной ссылкой и потерей всего своего состояния. Господин подвергался такому же наказанию, если позволял своим рабам принять обрезание; доктор-оператор наказывался смертью. Еврей, совершивший обрезание над своими рабами не-евреями, также подвергался смертной казни. Это вполне согласовалось с римской политикой, относившейся к чужим религиям терпимо, пока они не выходили из своей национальности, и строго, когда начиналась пропаганда вне своей среды. Можно понять, насколько эти меры имели решительное влияние в борьбе обрезанных евреев с необрезанными или improfessi. Только эта последние могли свободно заниматься прозелитизмом. По законам империи, обрезание не должно было выходить за узкие пределы семьи Израиля.
К тому времени Агриппа II, и, вероятно, Вереника уже умерли, что было огромной потерей для еврейской колонии, которую эти высокопоставленные лица поддерживали своим влиянием у Флавиев. Что касается Иосифа, то он, среди этой пылкой борьбы, удвоил свою деятельность. Он обладал той поверхностной восприимчивостью, которая дает возможность еврею, перенесенному в чуждую ему цивилизацию, с удивительной точностью ознакомиться с ходом идей в той среде, в которую забросила его судьба, и понять, каким образом он может лучше этим воспользоваться. Домициан покровительствовал ему, но, по всей вероятности, относился равнодушно к его писаниям. Императрица Домиция осыпала его милостями. Кроме того он был клиентом некоего Епафродита, важного лица, который предполагается тождественным Епафродиту Нерона, взятому Домицианом к себе на службу. Епафродит был человек любознательный, либеральный, поощрявший изучение истории и интересовавшийся иудаизмом. Не зная по-еврейски и плохо понимая греческое изложение Библии, он заказал Иосифу написать историю еврейского народа. Иосиф с горячностью ухватился за эту идею. Она соответствовала его литературному честолюбию и его либеральному иудаизму. Лица, проникнутые красотами греческой и римской истории, ставили евреям в укор, что они не имеют истории, что греки не интересовались их существованием, что известные авторы не упоминали их имени, что они никогда не имели сношений с благородными народами, и что в их прошлом не было героев, подобных Сцеволе. Доказать, что еврейский народ тоже имел высокую древность, что у него были воспоминания о героях, равных греческим героям, что в течение веков он вел равноправные прекрасные сношения с народами и что о нем говорили многие греческие ученые, - вот цель, которую поставил и выполнил протеже Епафродита в своем труде, разделенном на двадцать книг и озаглавленном Иудейская археология. Библия, конечно, послужила основанием; Иосиф сделал к ней дополнения, не имеющие цены для античных времен, так как он не имел других документов, помимо тех, которые имеются и у нас. Но для более современных периодов его дополнения имеют очень важное значение, заполняя пробел в последовательности священной истории.
К этому любопытному произведению Иосиф прибавил, в виде приложения, автобиографию или скорее апологию своего собственного поведения. Его старые галилейские враги, правильно или нет, называвшие его изменником, были еще живы и не давали ему покоя. Юст Тивериадский, описывая историю гибели своего отечества, обвинял Иосифа во лжи, изображал его поведение в Галилее в самом непривлекательном виде. Нужно отдать справедливость Иосифу: он не сделал ни одной попытки погубить этого опасного соперника, что для него было весьма легко, благодаря покровительству, которым он пользовался в высших сферах. Иосиф слабо защищается от обвинений Бюста, ссылаясь на официальные одобрения Тита и Гриппы. Очень жаль, что история еврейской войны, написанная Юстом с точки зрения революционера, потеряна для нас. По-видимому, свидетели катастрофы чувствовали потребность описывать ее. Так Антоний Юлиан, один из помощников Тита, написал рассказ, послуживший основанием для Тацита, но также не дошедший до нас.
