Тихон иеромонах - Архиерей
Это были новодуховцы.
Впереди новодуховцев сидели отец Герасим и отец Павел. На них были рясы из того же сукна, что и на поддевках.
Отец Павел, как живой и подвижный человек, видимо, тяготился ожиданием беседы. Он то и дело вставал, подходил к кому–то из своих прихожан и завязывал разговор.
Отец Герасим сидел спокойно и молчаливо. Следы прежней страдальческой жизни не все еще исчезли с его лица. Время от времени морщины набегали на лоб. Глаза по–прежнему смотрели из–под нависших бровей, но это были уже не прежние усталые, измученные, страдальческие, потускневшие очи. Это были светлые, лучистые, зорко устремлявшиеся в даль, «прозревающие» глаза. Ровно и спокойно смотрели они перед собой, и взгляд их светился несокрушимой энергией. Железная воля отражалась и в фигуре отца Герасима. От прежней «согбенности» не осталось и следа. Горбившаяся спина выпрямилась, впалая грудь поднялась. Жилистые руки, красиво сложенные на груди, говорили о физической силе. Несмотря на поседевшие волосы, отец Герасим выглядел молодым, полным здоровья и сил человеком. Молодая фигура и поседевшие волосы составляли странный контраст, невольно останавливавший взгляд на этом человеке. Из приходившей в зал публики многие, увидев отца Герасима, отвешивали ему почтительные поклоны.
В зале стоял гул голосов. Но вот послышалось пение молитвы, и все смолкло.
— А что же, архиерея–то разве не будут ждать? — спросил вполголоса какой–то господин своего соседа.
— Архиерей здесь уже. Вон он…
Незаметно прошедший через толпу владыка стоял впереди, около эстрады, на которой стояла кафедра. Лицо его было обращено к иконе. По пропетии молитвы он опустился в кресло, стоящее в первом ряду стульев.
Водворилась тишина.
На кафедре показался миссионер.
Беседа предлагалась на заранее объявленную тему — о неканоничности австрийской иерархии.
Сказав несколько предварительных слов о необходимости в деле спасения благодатной иерархии, миссионер прямо приступил к теме. Историческими справками, бесчисленными текстами из древних книг, строго логично сделанными выводами мастерски раскрывал он тему беседы. Ясная и спокойная речь располагала слушателей в пользу миссионера. Доводы его казались неотразимыми. Это чувствовал сам миссионер. В голосе его стали прорываться торжествующие нотки.
Из вывода, сделанного миссионером в конце своей речи, следовало, что австрийская иерархия не канонична, и, как таковая, безблагодатна, а стало быть, все, принимавшие ее, погибли, а продолжающие принимать, неизбежно погибнут, если не обратятся к православной церкви.
Вывод показался старообрядцам обидным, так как миссионер заживо всех их записывал кандидатами в ад. Обидно становилось и оттого, что православные, восхищенные блестящей речью миссионера, стали бросать в их сторону полунасмешливые взгляды. Со стороны старообрядцев поднялись возражатели. Начался диспут.
Обычно скромные старообрядцы на сей раз держали себя слишком развязно, высоко подняв головы, и даже вызывающе. Объяснялось это отчасти понятным желанием не унизить себя в глазах многочисленной публики, — отчасти же появлением Высочайшего Манифеста о веротерпимости, который многими из старообрядцев был понят в том смысле, что теперь с миссионером говори, что хочешь, и ругай его, как можешь, — за это ничего не будет.
Первому натиску возражателей миссионер дал удачный отпор и остановился, ожидая новых возражений. Желающих возражать поднялось еще больше. Диспут разгорался. За архиерея миссионеру не пришлось беспокоиться. Владыка сидел, молчаливо слушал споривших и, казалось, не обнаруживал никакого желания говорить.
Публика слушала диспут с интересом. Из толпы раздавались то одобрительные, то отрицательные возгласы по адресу той или другой из споривших сторон. Порой подымался благодаря этому шум, так что приходилось призывать к тишине.
Значительно уступая миссионеру в знании церковной истории и догматов веры, старообрядцы брали верх над ним остроумием и разными колкими выходками по адресу защитников православия. Особенно отличался в этом отношении известный среди старообрядцев Афанасий Митрич. Его колкие замечания почти каждый раз вызывали в толпе смех.
Афанасий Митрич, видимо, был в ударе. По всей вероятности, стечение многочисленной публики и присутствие на собеседовании православного архиерея действовали на него возбуждающим образом.
Афанасий Митрич старался доказать, что безблагодатна не их иерархия, а православная; что в православной церкви давно уже действует антихрист, а потому и все находящиеся в ней — слуги антихриста, по которым давно уже соскучилось адское пекло. Никто из них не спасется. Только державшимся древнего благочестия будут отверзены двери рая.
Говорил Афанасий Митрич плавно и складно. Речь его, пересыпанная шуточками и колкостями по адресу миссионера, производила на толпу впечатление. Но Афанасию Митричу, видимо, этого показалось мало. Поощряемый одобрительными кивками и взглядами своих сторонников, Афанасий Митрич захотел проявить себя во всем блеске и нанести своим противникам решительный удар. Порешив, что миссионер для его насмешек слабая мишень, он стал направлять стрелы своего остроумия сначала по адресу вообще православных епископов, а потом и прямо уже к присутствовавшему на беседе архиерею.
Старообрядцы поощрительно улыбались. Православные стали возмущаться. В зале запахло скандалом. И скандал начался. Не в меру разошедшийся Афанасий Митрич, в пылу своего воодушевления, ткнул вдруг пальцем по направлению к владыке и обратился к публике с громкими словами:
— Вот он… антихрист–то… Идите за ним. Он поведет вас по «истинному пути», прямо к сатане в гости…
Даже старообрядцы смутились от этой выходки своего защитника. Сидевшие поблизости схватили Афанасия Митрича за фалды и усадили на стул. Миссионер, не догадавшийся вовремя остановить своего зарвавшегося оппонента, смутился от такой неожиданности и смущенно молчал.
В зале наступила неловкая тишина. Взоры всех тревожно уставились на архиерея.
Глава семнадцатая
Оскорбительно дерзкая выходка Афанасия Митрича на владыку, казалось, не произвела никакого впечатления. Медленно поднялся он с кресла, взял в руки посох и ровной, величественной походкой взошел на кафедру. Слушатели затаили дыхание.
— Возлюбленные братие, — начал спокойно владыка, обращаясь ко всем, находящимся в зале, — шли два столяра по улице и спорили между собой о том, кто из них лучший мастер. Один говорил, что он лучше всех, потому что только у него одного есть действительное знание ремесла, а все прочие столяры никуда не годятся. Другой назвал своего товарища обманщиком, доказывал, что он ничего не знает, и хвалил себя. Спор шел без конца… Как вам думается, братии, чем бы можно положить конец их спору и решить вопрос, кто из них, в самом деле, настоящий мастер? По–моему, надо предложить и тому и другому сделать какую–нибудь вещь, а там уж само дело покажет, кто из них лучший мастер, а может быть, и оба окажутся одинаково хорошими.
Не похожи ли и мы, братии, на этих спорщиков? Доказываем мы друг другу, у кого из нас находится иерархия, действительно обладающая божественной благодатью, этой небесной силой, возрождающей и спасающей людей; сразу спорим о том, кто из нас действительно спасется, а спор наш приводит нас только ко взаимному раздражению и к оскорблениям.
Спасение людей — великое дело. Христианство тем и отличается от прочих религий, что ставит своей целью спасение, возрождение людей. Христос называется Спасителем. Но понимаем ли мы, от чего именно спасает нас христианство?
Я понимаю, когда во время пожара мне кричат: «Спасайся!» Это значит, что если я сейчас же не вскочу и не убегу, то огонь доберется до меня, и я сгорю, погибну. Тут нет места и времени для рассуждений, а христианство вот уже девятнадцать веков говорит человечеству: «Спасайся» — последнее, однако, и не думает двигаться с места. Равнодушно выслушивает все призывы ко спасению и благодушно рассуждает, размышляет, спорит о том, что такое спасение, и так далее. На окрик — спасайтесь! — вовсе никто не думает вскочить, убежать, спастись… Отчего это?
Дело ясно: оттого, что никто, значит, не знает об опасности, от которой нужно бежать, спасаться; а если кто и говорит, что он знает, но сам не бежит, стоит на месте, то это значит, что опасность, по его мнению, не настолько велика, чтобы от нее нужно было бежать. Не так ли?
В действительности оно так и есть. Хотя мы и знаем, что христианство, говоря словами Священного Писания, спасает нас от греха, проклятия и смерти, но, во–первых, знаем ли мы, что такое грех? Если бы знали, то не рассуждали бы о нем благодушно. Когда человек ранен, он не благодушествует, не рассуждает, спешит избавиться от тех неприятных, болезненных ощущений, которые причиняет ему рана.
