Алексей Черных - Евангелие от Иуды Искариота
Вдвоем на холм высокий на закате.
В тот день пришлось немало сил потратить,
И наши спутники усталые остались
Ложиться спать в соседней деревеньке.
Сползало солнце книзу помаленьку.
Мы на камнях прогретых рядом сели
И на закат задумчиво глядели.
Я ожидал, когда учитель скажет,
Зачем меня на этот холм привел он.
А он молчал. Молчал и я. И наша
Беседа не предвиделась веселой.
И наконец, когда уж закатился
Овал кровавый солнца за долину,
Учитель взгляд поднял и оживился,
Задумчивость глубокую отринув.
И этот взор, всегда безмерно теплый,
Сегодня переполнила усталость,
Тоска, не видимая ранее, читалась
Во взгляде этом, от заката блеклом.
"Скажи, Иуда, - Иисус сказал мне
Спокойным голосом, который мог быть нежным,
Но если нужно, громким и безбрежным,
Так чтоб толпа огромная внимала. -
Скажи, мы родом все галилеяне,
А ты родился в царстве Иудейском.
Мы – не богаты и жалеть не станем
О том добре, что потеряли резко.
А ты дела торговые оставил,
Дававшие доход тебе немалый.
Что побудило, кто тебя заставил
Шаг этот сделать редкий, небывалый?"
Я рассказал учителю, как дважды
Являлся ангел предо мной чудесный,
Как мне сказал посланник бестелесный,
Что должен я свершить поступок важный.
Какой - не говорил. Сказал лишь: должен
Явиться я к какому-то пророку,
С которым мне до самой смерти роком
И Господом совместный путь положен.
Я рассказал, как шел по Палестине,
Почти без остановок, днем и ночью,
Искал пророка, найденного ныне.
И далее я так рассказ закончил:
"Я выделил тебя, Назареянин,
Да Иоанна, прозвищем Креститель.
Ученья Ваши схожи, постоянен
И там и там высокий дух-спаситель.
Но Иоанн во внешних проявленьях,
Которые не столь важны для духа,
Упорен больно, сердце его глухо
К малейшим от канонов отступленьям.
Он сам аскет, отшельник и затворник,
В одежде грубой из верблюжьей ткани,
Косматый, мрачный, век не знавший бани,
И плоти угнетения поборник.
По-моему, не в аскетизме этом
Вся суть, а в том, чтобы в душе ожили |
Стремление к добру, теплу и свету,
Любовь и к тем, кто следует заветам,
И к тем, кому заветы те постыли.
Мы - дети Бога, все и постоянно,
Как нашей веры, так чужой, не нашей.
Я думал так. И виделось мне краше
Учение твое, чем Иоанна.
И сам ты привлекательней казался
Мне просто тем, что вовсе не гнушался
Кувшинчиком вина и блюдом вкусным,
Что чаще был веселым, реже - грустным,
И внешней праведностию не прикрывался.
Любви учил ты, и твое ученье
Мне стало близким сущностью и целью".
Я замолчал. Учитель, к удивленью,
Поддался неожиданно веселью,
Взглянул в глаза и, приподнявши брови,
Смеясь, спросил: "Ты знаешь цель, Иуда?
Так просвети без всяких предисловий
Меня, искавшего ту цель везде и всюду.
Господь меня подвинул на служенье,
Чтоб в мир нести через любовь спасенье,
Но Он и вестники Его не захотели
Мне дать всевиденье моей конечной цели.
Что царство Божие в конце - все это обще.
Звучит заманчиво, прекрасно и приятно,
Но как дойти до царства – не понятно.
Я верю, что дойдем, душа не ропщет,
Не сомневается, но путь тернист и труден.
Неправда, зло в подлунном мире правят,
И побеждать его добром в любви оправе
Так тяжело. Но мы должны... И будем".
Глава 7
Глава 7
Вздохнул учитель. Тусклый отблеск неба
Его лицо унылостью насытил.
Он выглядел таким, каким он не был,
А может, я его таким не видел.
Он продолжал: "В бескрайнем море истин,
Что многогранностью бездонной отупляет
И очевидностью банальной усыпляет,
Легко погибнуть мыслями нечистым.
Но где же истина? В канонах Моисея,
Которых неизменно, непреклонно
Придерживаться должно иудеям,
От иудейских матерей рожденным?
Как будто не прошли чредой века
Со времени пустынных наших странствий.
И в этом постоянстве тупика
Мы заменили мудрость на упрямство.
И есть ли истина та в греческих богах
Или в других еще богах язычных?
Она скорее в том, что гложет страх
Нас при явленьях новых, необычных.
И мы на радость страждущей толпе,
Не понимающей природы проявлений,
Ваяем бога лишь для объяснений
Всего, чего не объясним себе.
Но вот являюсь в этом мире я
И с видом, будто истина известна
Мне одному, вещаю всем: Друзья!
Нет в этом мире черной злобе места.
Одна любовь - сцепляющий раствор,
Который воедино в мире скрепит
Все, чем пока что властвует раздор.
Она же разорвет бесправья цепи,
Она же восстановит города,
Она избавит землю от дикарства,
Она была и будет навсегда
Единственной, ведущей в Божье царство".
Учитель замолчал, его унылость
Куда-то испарилась в миг единый,
В нем все иронией и радостью искрилось,
В глазах его пылал порыв орлиный.
Но вот порыв угас, исчезла радость,
Бесследно растворилась ироничность,
Пропала напускная энергичность.
Он улыбнулся и сказал: "Не слабость
Сейчас во мне глаголет и беснует,
Не отступление мое от убеждений.
Те убежденья дольше существуют,
Что прорастают корнем из сомнений.
Я сомневаюсь, что любовь сумеет
Перебороть сегодня зло земное,
Но знаю точно, что ничто иное,
Кроме любви, бороться не посмеет.
Но как внушить любовь рабу, который
Имеет право страстно ненавидеть
Того, кем угнетаем он. Без спора
Его не в праве осужденьем я обидеть.
Я также не могу себе представить,
Чтоб жертва палачу с благоговеньем
Могла бы голову свою на отсеченье
С любовною сердечностью подставить.
Или овца, съедаемая волком?
Сумеет ли растечься нежным шелком,
Любовью мягкосердою ответить
На волка действия неправильные эти?
Ты скажешь мне, Иуда, что примеры
Привел я некорректные и сильно
Тем упростил-де сущность нашей веры,
Настолько правильной, насколь любвеобильной.
Все это так. Намеренно стараюсь
Я показать абсурдность мысли этой,
Что из любви мы выдавим победу
Над злом всемирным. Каюсь, друг мой, каюсь...
Но жизни опыт противоречивый
Доказывал и раньше и сегодня,
Что чем абсурдней вера, тем охотней
В нее поверит люд неприхотливый".
Затих учитель вновь, но я нарушил
Короткое неловкое молчанье,
Поскольку он словами теми душу
Мою разволновал до трепетанья:
"Тогда зачем, учитель, эти муки,
Стремление растолковать народу,
Как от грехов очистить мысли, руки
И в царстве Божьем обрести свободу?
Зачем все это, если изначально
Ты понимаешь, что своим служеньем
И праведным, достойным поведеньем
Ты не докажешь, как то ни печально,
Ни правоту идей, ни мудрость веры,
В которой мы убеждены без меры?"
"Не докажу, ты прав сто раз, Иуда, -
Наш бренный мир перенасыщен кровью,
В нем жить, увы, с одною лишь любовью
Нельзя никак. Лишь ненависть повсюду.
Пройдут года, века, тысячелетья
(Пока подобное нам нелегко представить!),
Настанут дни, когда не сила плетью
Народами и миром будет править,
А разум, сердце - полно и всецело,
Возможно сердце даже в большей мере,
Поскольку часто в разума манере
Зло совершать. Для общей пользы дела.
И это, друг мой, будет Божьим царством,
Здесь, на земле, не на далеком небе.
И ты не думай, что пустую небыль
Доверчивой я обещаю нашей пастве.
Я в том уверен! Так и будет! Только
Когда? Я сам наверняка не знаю.
И все ж, не сомневаясь в том нисколько,
Я капли первые и скромные роняю
В ручей идеи чистой, светлой этой.
Пусть тот ручей пока что худосочен,
Но, верю, станет он на радость света
Рекой большой и полноводной очень.
Ты также, друг мой, думаешь, наверно,
Что я не скромен и самонадеян
И ослеплен к тому ж еще безмерно
Своей навязчивой и вычурной идеей?
Поверь мне, нет. Из всех путей возможных
