Павел Пономарев - Соловецкие святые и подвижники благочестия:жизнеописания, некоторые поучения, чудесные и знаменательные случаи
Постоянными его сожителями были петух и кот. Из них первый заменил ему часы и, конечно, служил символом бодрствования и духовного трезвения. Сон отца Наума был очень короткий: днем он никогда не спал; ночью же, за час до утреннего богослужения, старец будил своих соседей звоном в колокольчик, повешенный в коридоре. Постелью служила ему простая доска в полторы четверти шириной, а изголовьем — полено.
Пребывая в постоянных физических трудах, отец Наум не держал продолжительных постов, но его воздержание можно назвать постоянным постничеством. Не имея в келье ничего съестного, он в трапезу ходил ежедневно к обеду и ужину, но пищи употреблял весьма немного. Когда же братии предлагался белый хлеб, то он, вкусив немного от своей части, оставшееся разделял своим соседям, тем выражая свое братолюбие. Принять такую частичку только редкие не вменяли за счастье.
Так подвизался старец Наум, мирно приближаясь к концу своей земной жизни. Он неопустительно ходил в храм к Богослужению, и никто не запомнит, чтобы когда‑либо уважаемый всеми инок оставил какую‑нибудь службу. Бывало только, что он ино–гда не поспевал к началу утрени, и в таком случае, называя себя ленивым и нерадивым, обыкновенно говорил: «Заспался я сегодня и не слыхал благовеста», — хотя на самом деле за час до утрени будил других ото сна (1, с. 161). Бывало также, замедлив на дальних огородах, приходил поздно и к вечернему богослужению. Если кто‑нибудь в таком случае, шутя, замечал ему, то подвижник на такой дружеский упрек отвечал с улыбкой: «Ну так что ж, и ты не бблыную в сравнении со мной получишь мзду, ибо Владыка и последних награждает наравне с первыми» (1, с. 161).
При всем старании старца укрыться от людей и быть незнаемым его посещали многие великие и малые мира, то есть знатные посетители святой обители и простые богомольцы. Два архиерея — Олонецкий Игнатий и Архангельский — Варлаам — в бытность свою в Соловецком монастыре посещали также его келью. Преосвященный Игнатий, обратив внимание на поленницу иготовленных поплавков, сказал старцу: «Вот ты, отец, труждаешься неутомимо, а я провожу жизнь в лености и бездеятельности», — на что Наум отвечал: «Нет, владыко святый, твои труды весьма велики и богоугодны; и меня особенно радует то, что ты начал учить наших священников карельскому языку, чтобы они могли учить наших земляков на карельском наречии; русский язык редкий кто из них понимает. Это хорошо; до тебя этого не было» (1, с. 162). Во время такой беседы зашумел сидевший за дровами петух, и преосвященный Игнатий спросил: «Для чего у тебя петух?» — «С ним жить, владыко, очень полезно: как он запоет ночью, вот и вспоминаешь Петра–апостола, как он гласом петела пробудился к плачу о своем грехе» (1, с. 162). Преосвященный Варлаам питал особое расположение к старцу и посылал к нему просфоры и письма, прося молитвенной помощи в управлении вверенною ему паствою.
Очистив свой дух молитвой и постом, боголюбец Наум удостоился видений. Однажды перед утреней он шел с фонарем к часовне преподобного Германа для вожжения лампады и сподобился видеть самого угодника Божия, святого Германа, идущим в мантии и клобуке от соборного храма в свою часовню. Вслед за ним вошел и старец, но уже никого не видел. Поняв, кого видел своими глазами, он всех увещевал ежедневно приходить к гробам святых чудотворцев и целовать их раки.
Отец Наум был одарен от Господа и даром прозорливости. Он не дожил до бывшей бомбардировки монастыря англичанами, за два года перед тем переселившись в иную жизнь; но он предвидел опасности и беды, угрожавшие обители, и предсказывал их.
1853 год был последним в жизни старца Наума. Он до последних дней ходил в церковь, не оставлял своих трудов; и, судя по его бодрости, даже нельзя было предполагать близость его кончины. Дня за четыре до преставления братия заметили его болезненное изнеможение, но сам больной, едва передвигая ноги, всё же ходил в храм. За два дня перед отшествием в вечность, придя к вечерне, он с большим трудом мог зажечь свечу перед иконою Божией Матери, заметив подошедшему на помощь ему иноку: «В последний раз сам зажгу» (7, с. 116). После этого он в храме уже не бывал.
Хотя и были приставлены к нему в помощь два послушника, но он сам служил своим малым потребам. За сутки до кончины, около полудня, самоотверженный старец вышел к озеру, и, опустившись в воду по грудь, долго стоял, не имея сил выйти на берег, пока проходивший мимо монах не вывел его из озера и не привел в келью. В тот же день вечером совершили над отцом Наумом святое Таинство Елеопомазания, а на другой день утром, после ранней Божественной литургии он был причащен Святых Христовых Таин.
В последние минуты земной жизни подвижник тихо и невнятно творил молитву, едва двигая устами и дрожащими перстами правой руки быстро перебирал четки. Многие иноки приходили к нему для прощания и безмолвно кланялись ему, не нарушая последнего молитвенного подвига старца.
10 июня 1853 года в два часа пополудни большой колокол возвестил соловецкой братии о преставлении их старейшего собрата, более шестидесяти лет с неослабною ревностью трудившегося для своего спасения.
Было ли совершено над старцем Наумом последование иноческого пострижения в какую‑либо монашескую степень — неизвестно. Однажды архимандрит Досифей, встретившись с ним, спросил: «Желаешь ли пострижения в мантию? Намереваюсь представить Святейшему Синоду о разрешении на твое пострижение». — «А разве я не монах? А это что на мне?», — возразил подвижник, указывая на клобук и рясу (1, с. 173). После этого архимандрит Досифей, а за ним и последующие настоятели не думали о представлении его к пострижению. Впрочем, все полагали, что старец был пострижен кем‑либо келейно, то есть неофициально, и потому по преставлении положили его во гроб в мантии.
Отец Наум не имел дара слова, но его простые и краткие наставления, взятые из опыта, исполненные Божественной силы и благодати Святого Духа, производили глубокое впечатление на того, кто искренно искал у него совета.
Бережно сохраняемые из поколения в поколение и дошедшие до наших дней записи поучений приснопамятного старца – это ясное свидетельство его духовной высоты и потверждение того авторитета, которым пользовался этот Божий угодник среди знавших его современников, особенно тех, кто сподобился с ним общаться.
Молитвами святых соловецких преподобных отец, Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас!
Некоторые духовные поучения старца Наума
«Читай Псалтирь, одну Псалтирь», — советовал он ученым и неученым и не похвалял читающих много книг (1, с. 162).
Находящимся в послушаниях и не имеющим возможности быть при церковных службах старец Наум говорил, что «памятью о Боге усердное отправление всякого труда равно церковной молитве; то и другое равно благоугодно Богу и нам полезно» (1, с. 162).
Наемных людей, живущих за монастырем и от утра до ночи занятых работами, он увещевал, чтобы они, встав от сна, полагали с Молитвой к Богу какое‑либо число поклонов. Вероятно, и сам старец поступал так в первые три года монастырской жизни (1, с. 163).
Всем вообще инокам и мирянам, спрашивавшим у него, как спастись, обыкновенно говаривал: «Спрашивай у своей совести, слушайся ее, и она наставит тебя на путь спасения» (1, с. 163).
Старец Наум считал иноческую жизнь выше мирской и первую называл царством, а последнюю состоянием рабства. «У монахов два царства: они царствуют здесь, и по смерти надеются царствовать», — так восклицал он, при виде свободных от многопопечительности мирской и от всяких соблазнов и поводов к греху, в тихом пристанище служащих Богу в подвигах молитвы (1, с. 163).
Испытав в жизни своей скорбь и тесноту, старец Наум обладал особенною способностью утешать изнемогающих под бременем напастей и искушений. «Не скорби, брат, бедами и искушениями мы идем в Царство Небесное». Скорби он уподоблял буре, которая временно шумит, но скоро сменяется тишиною и спокойствием (1, с. 163).
Поучительны были наставления старца Наума боримым плотскою похотью. В назидание им старец Наум рассказывал, какой ценой бесстрастие досталось ему самому: «Раз привели ко мне женщину, желавшую поговорить со мною; недолго была моя беседа с посетительницею, но страстный помысл напал на меня и не давал мне покоя ни днем, ни ночью, и притом не день или два, а целых три месяца мучился я в борьбе с лютой страстью. Чего не делал я?! Не помогали и купания снеговые. Однажды после вечернего правила вышел я за ограду полежать в снегу. На беду заперли за мною ворота; что же делать? Я побежал кругом ограды к другим, третьим монастырским воротам; везде заперто. Побежал за кожевню, но там никто не живет. Я был в одном подряснике, и холод знобил меня до костей; едва дождался утра и, чуть жив, добрался до кельи; но страсть не утихала. Когда настал Филиппов пост, я пошел к духовнику, со слезами исповедал ему свое горе и принял епитимью; тогда только, благодатию Божиею, обрел я желаемый покой» (1, с. 163 — 164).
