Валентин Свенцицкий - Диалоги
Духовник. Какое страшное недоразумение… Сколько неправды в твоих словах… А ведь не заглянув глубоко и в Евангельское учение, и в монашество — может показаться, что и в самом деле ты прав.
Неизвестный. Неужели же я неправ? Неужели все это только недоразумение?
Духовник. Конечно, неправ. Монашество — это несокрушимая твердыня христианства. Это самая высокая ступень достигнутого совершенства. Это лестница, по которой люди восходили и восходят к Богу. Это самый прямой, хотя и самый трудный путь истинной христианской жизни.
Неизвестный. Так неужели ты можешь представить себе Христа в монашеском клобуке?
Духовник. Нет.
Неизвестный. Так я ничего не понимаю…
Духовник. Потому что не понимаешь сущности монашества.
Неизвестный. Возможно. Я и прошу тебя разъяснить мне это.
Духовник. Ты совершенно верно охарактеризовал идеал христианского совершенства. Но подумал ли ты о том, какие препятствия на пути к этому совершенству, не указаны ли они в слове Божием? И не указано ли, что борьба с ними — необходимое условие нашего спасения?
Неизвестный. Мне кажется, что препятствия не имеют отношения к вопросу о положительном содержании нравственного идеала.
Духовник. Да. Но они имеют отношение к вопросу о сущности монашества.
Неизвестный. Мне это непонятно.
Духовник. Монашество — это отречение от мира и отречение от своей воли, борьба со страстями. Рассмотрим все это подробно и увидим тогда, искажает ли монашество христианское учение.
Неизвестный. Да. Я попрошу тебя как можно подробнее рассмотреть это. Возможно, что здесь я найду ответ и на последний вопрос, о котором упомянул в прошлый раз.
Духовник. Каково отношение христианства к миру и к мирским привязанностям? «Горе миру от соблазнов…», — сказал Господь (Мф. 18, 7). И взаимоотношение «мира» с христианством раскрыл в следующих словах: «Если бы вы были от мира, то мир любил бы свое; а как вы не от мира, но Я избрал вас от мира, потому ненавидит вас мир» (Ин. 15, 19).
В посланиях Апостольских отношение к миру устанавливается совершенно определенно: «Не любите мира, ни того, что в мире, кто любит мир, в том нет любви Отчей», — говорит Ал. Иоанн (1 Ин. 2, 15). И в другом месте: «Весь мир лежит во зле» (1 Ин. 5, 19).
У Ап. Иакова говорится: «…не знаете ли, что дружба с миром есть вражда против Бога? Итак, кто хочет быть другом миру, тот становится врагом Богу» (Иак. 4, 4). «…Вы со Христом умерли для стихий мира», — говорит Ап. Павел (Кол. 2, 20). Мирские привязанности — это «соблазн», который должен преодолевать человек. За Спасителем шло множество народа, и Он, обратившись к ним, сказал: «…если кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником…» (Лк. 14, 16). И в другом месте Он подтвердил это в общей форме: «…всякий из вас, кто не отрешится от всего, что имеет, не может быть Моим учеником» (Лк. 14, 33).
Об этом же сказал притчу, как один человек сделал большой ужин, позвал многих, и, когда ужин был готов, все начали, точно сговорившись, отказываться. Первый сказал: «Я купил землю и мне нужно пойти посмотреть ее». Другой сказал: «Я купил пять пар волов и иду испытать их». Третий сказал: «Я женился и потому не могу прийти». Разгневанный хозяин призвал, вместо этих званых, нищих, увечных, хромых и слепых. А званым и отказавшимся, из-за своих привязанностей к земным вещам, прийти на пир, Он сказал: «Никто из тех званых не вкусит моего ужина» (Лк. 14, 18–24).
Однажды Господь обратился к одному человеку со словами: «Иди за мною». Тот сказал: «Господи! позволь мне прежде пойти и похоронить отца моего». Но Иисус сказал ему: «…предоставь мертвым погребать своих мертвецов» (Мф. 8, 22).
Еще другой сказал: «Я пойду за Тобой, Господи, но прежде позволь мне проститься с домашними моими». Но Иисус сказал ему: «…никто, возложивший руку свою на плуг и озирающийся назад, не благонадежен для Царствия Божия» (Лк. 9, 62).
Вот что должен преодолеть на своем пути христианин, идущий к совершенству. Он должен преодолеть все порабощающие его привязанности, поскольку они препятствуют его служению Христу. Он должен возненавидеть мир с его соблазнами и всех близких своих, даже мать и отца, коль скоро они будут мешать этому служению. Он должен быть свободен и от власти мирских стихий и всех земных своих забот.
Разве это не монашество? Разве это не уход от мира? Ты говоришь, монахи бегут от мира, как от зачумленного. Да, бегут. Но мир и есть зачумленный. Где же противоречие с христианством, где искажение христианского идеала? Разве все, что говорит Слово Божие, не осуществляет монашество в своей жизни? Разве монах не порывает с миром? Не уходит во имя духовной жизни от своей семьи, от своих сестер, имений, волов, забот? Разве не возлагает на себя каждый подвижник крест служения Христу?
Неизвестный. Я не понимаю тогда. Как же служению ближнему? Как можно накормить голодного, напоить жаждущего, посетить в темнице заключенного, дать приют страннику — если бежать от мира? Не значит ли это больше всего думать о себе, о собственном спасении? Не есть ли это эгоистическое самоспасение, прикрытое внешним благочестием?
Духовник. Ты понимаешь служение ближнему, как это понимают в миру, поэтому и говоришь так.
Монашество думает о своем спасении не из эгоистических побуждений, а по любви к Богу. Душа человеческая принадлежит Творцу, и подвижник хочет отдать ее Богу в достойном состоянии. Представь себе некоторое подобие и в отношениях мирских. Представь себе послушного сына, который по-настоящему любит своего отца. Ему хочется хорошо учиться, потому что так хочет любимый отец, и успехи в учении будут ему приятны. Он не думает о личной пользе от учения. Он боится огорчить отца леностию и всеми силами стремится достигнуть наибольших успехов, чтобы доставить радость отцу. Вот именно такой «учащийся сын» — каждый монах. Это не эгоистическое самоспасение, а это самоотверженное учение. Подвиг монаха полон любви к Богу, желания угодить Ему, порадовать своим исправлением, отдать на это все свои силы, чтобы по возможности успешно окончить курс.
Ты говоришь, что монах не служит людям, не приносит им пользы. Но ведь «польза» на языке Евангельском совсем не то, что на языке мирском. Конечно, хорошо облегчить физические страдания ближнего, или накормить голодного, или напоить жаждущего, но как можно служить людям, чувствуя себя слепым? Не надо ли сначала избавиться от своей слепоты? Монашество не было бегством от людей в смысле нежелания послужить им. Это было бегство от соблазна и греха, чтобы сделать себя достойным такого служения. Каждый монах, уходя из мира, знал, что он должен всего себя отдать Богу, а если потребуется его служение людям, тогда Господь призовет его к этому служению. Ты смеешься над столпничеством, но сколько пользы принесли людям эти убежавшие от людей подвижники! Сколько через них было принесено учения, утешения, спасения страдающим и погибающим людям. И не только для современников, но и для нас по сии дни.
Неизвестный. Да. По отношению к миру, пожалуй, ты прав. Монашество односторонне, но осуществляет слова Евангелия.
Духовник. Ты увидишь, что оно осуществляет и другие стороны христианского учения. Христианин должен отречься не только от мира и от мирских привязанностей, но и от своей воли, поскольку она стремится противопоставить себя воле Божией. Он должен смириться перед Господом и преодолеть всяческое в себе самоутверждение и гордыню.
«…Отвергнись себя, и возьми крест свой и следуй за Мной», — говорит Господь (Мф. 16, 24). Надо идти за Христом, чтобы во всем была единая воля Божия. Надо смириться перед этой волей и отказаться от всяческой гордыни, ибо «кто хочет между вами быть первым, да будет вам рабом» (Мф. 20, 27).
Смирение, то есть отказ от гордыни и самости есть основная задача христианина в отношении своей воли, потому что «Бог гордым противится, а смиренным дает благодать» (Иак. 4, 6). И в молитве Господней сказано: «да будет воля Твоя».
А когда Господь молился по-человеческому перед Крестным страданием Своим, Он дал совершенный образ такого отречения от своей человеческой воли: «Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем не как Я хочу, но как Ты». Еще, отойдя в другой раз, молился, говоря: «Отче Мой! если не может чаша сия миновать Меня, чтобы Мне не пить ее, да будет воля Твоя» (Мф. 26, 39, 42). Смирение, отказ от своей воли, полное «отвержение себя» и есть задача монашества. Где же тут искажение христианства? Не есть ли это, напротив, его достойное исполнение?
Неизвестный. Да, конечно, христианство — религия самоотречения. И в этом монашество не противоречит Евангельскому учению.
