Антон Тихомиров - Догматика без догматизма
Подобного подхода лютеранская этика стремится избегать. В целом для евангелическо-лютеранской этики характерны следующие особенности:
1. Реалистичность.
2. Евангельская спонтанность и ситуативность.
3. Положительное отношение к миру.
Реалистичность лютеранской этики выражается, прежде всего, в лютеровском учении о двух царствах. Исходя из этого учения, приходится признать, что жизнь в мире не может осуществляться «по Евангелию». Евангелие не может стать законом. В мире есть свои законы, которые включают в себя возможность, а порой и необходимость насилия и, уж во всяком случае, «воздаяния по заслугам».
Вот почему лютеранская этика реалистична. Невозможно жить в мире и быть свободным от его законов, это невозможно даже внутри церкви как социального института. И эти законы могут быть порой весьма суровы. По убеждению лютеран, христианин может и даже должен служить в армии, занимать государственные посты, выступать в суде – словом, заниматься любым мирским делом, приносящим общественную пользу. Будучи добрым христианином, он не может уклоняться от «мирского» служения Богу, уклоняться в том числе от порой «черной» и неприятной работы. При этом речь отнюдь не идет об уступках миру, о сделках с совестью. Напротив: такое служение, даже самое, казалось бы, неблагодарное, если оно направлено на умножение блага – это служение самому Богу, который таким образом управляет миром.
Второй особенностью лютеранской этики мы назвали евангельскую спонтанность и ситуативность. Здесь речь идет о том, что верующий, будучи уже оправданным, свободен от заботы о своем спасении. Он совершает поступки, исходя не из надежды на то, что они принесут ему «дополнительные баллы» перед Богом, а исходя из нужды ближнего. Скажем, часто возникают дискуссии, нужно ли подавать милостыню нищему, если знаешь, что он распорядится полученными деньгами не лучшим образом. Типичным ответом становится: конечно, милостыню подавать нужно, ведь, в конце концов, она важна не столько для этого нищего, сколько для тебя самого. Лютеранство не приемлет такого ответа, поскольку он базируется на праведности дел, самоправедности человека. А лютеранское богословие исходит из того, что доброе дело только тогда является по-настоящему добрым, когда совершается не из желания заслужить что-то у Бога или даже улучшить самого себя, а из спонтанного и бескорыстного желания помочь ближнему. Наша задача – помочь именно ближнему, а не себе. Поэтому подлинно нравственным импульсом является стремление не исполнить абстрактный закон, общие заповеди, а найти способ наиболее эффективно помочь конкретному нуждающемуся человеку в этой его нужде. Соответственно, в ситуации, требующей этического решения, следует ориентироваться не только на «вечные» нормы и заповеди, но и на буквальную ситуацию, в которой ты оказался, и которая, быть может, требует вовсе не традиционного подхода.
Отсюда вытекают две особенности Лютеранской церкви в социальной сфере: во-первых, некоторая кажущаяся «сухость и бюрократичность» (ведь необходимо точно выявить нужду и определить пути помощи), но в то же время эффективность ее социального, диаконического служения. И, во-вторых, большая, чем у ряда других церквей, готовность к новым, нестандартным подходам в решении этических вопросов – в полном осознании своей ответственности за эти решения.
Речь идет о важном христианском принципе: поступать не по написанному закону, а по любви. Любовь же очень конкретна, она всегда смотрит на конкретную нужду отдельного человека, а не на некие вечные принципы. Лютер в этом смысле, по выражению одного исследователя, «перенес этику с неба на землю».
Третьей важнейшей особенностью лютеранской этики является положительное отношение к миру. Средневековая культура была во многом проникнута отторжением мира, это была культура монашеская, культура аскетизма. Монашеское мышление предполагало, что путь к Богу – одновременно путь от мира, что только отрекаясь от мира, только умерщвляя плоть, можно приблизиться к Богу. Для Лютера все совершенно иначе. Мир создан Богом для людей и их радости. Поэтому истинная духовность не может заключаться в бегстве от мира. Только в мире можно жить подлинно духовной жизнью. И более того: жить в мире – не значит принимать на себя все трудное и печальное, бежать радостей мира. Скорее наоборот, надо с благодарностью и наслаждением принимать все дары Бога. Убегая от мира, ты убегаешь от реального дара Божьего, убегаешь – куда? – в какие-то свои измышления и представления о возвышенном и духовном. Дух не противоположен материальному, наоборот: Дух проявляется в материальном. Хорошим примером тому должны служить таинства, в которых Божье прощение возвещается самым что ни на есть материальным образом.
Мысль и благочестие Средневековья, а во многом и нашего времени, стремятся к идеалу возвышенной чистоты, «непорочности». Человек должен удалить как можно дальше от себя низкое, «животное» в своей природе и приблизиться к Богу своей моралью, аскезой и высокими разумными размышлениями. Область чувственного, телесного, сексуального часто воспринимается как нечто низкое, не вполне достойное человека как духовного существа. Оправдываемся ли мы делами или верой, эта область: чувственное, сексуальное, «животное» – кажется здесь совершенно не причем, мы думаем, что она особенно далека от Бога.
И в Средние века, и сегодня мы говорим о религии как о духовной сфере – сфере, где мы принимаем высокоразумные и глубокие решения, испытываем возвышенные чувства. Мы все были и остаемся в глубине души «монахами». Для Лютера религиозная жизнь, подлинная духовность не просто включала в себя телесный аспект, но прямо-таки требовала его. Телесность – неотъемлемая часть человеческой жизни. Исходя из этого, мы не должны делить свою жизнь, свои потребности на нечто «возвышенное» и нечто «низкое», на «духовное» и «животное». Бог создал нас такими, какие мы есть. Это была Его воля, что мы живем в теле и имеем все необходимые потребности. Отказываться от этих потребностей – это значит противостоять Богу. Вспомним, наша «животная» часть является элементом того, что традиционно называется «образом и подобием Божьим». Для лютеранской этики в чувственности человека, в радостях жизни нет ничего постыдного. Лютер пишет: «Дьявол знает, как играть нами, он печальный, скорбящий дух, дух, который не может выносить веселого сердца (…) мы не можем запретить птицам летать над нашей головой, но мы вполне можем не позволить им вить гнезда у нас в волосах. Ищи же хорошей компании, играй в карты или во что-либо другое, что доставляет тебе удовольствие. И делай это с чистой совестью. Депрессии приходят не от Бога, а от дьявола».
Это в особенности касается сексуальной этики, о которой в последнее время ведется столько дискуссий. Важно, что сексуальность является естественным аспектом человеческого существа. Причем интересно, что во многих религиях, да и в христианстве, именно сексуальная область тесно сходилась с областью священного. Здесь можно вспомнить о ветхозаветной Песни Песней, о новозаветном сравнении отношений Христа и церкви с отношениями мужа и жены, о насквозь проникнутой эротикой мистике средневековых женских монастырей. По-своему сексуальность, эротика является областью человеческой жизни, особенно близкой к религии. Не случайно уже упомянутое нами обстоятельство: понятие «грех» чаще всего используется, когда речь заходит о сексуальности. Вероятно, причина здесь в том числе и в том, что половой акт со своей абсолютной открытостью двух разных человеческих существ друг другу, с их устремлением друг к другу позволяет ощутить то безусловное доверие, ту тайну, что лежат в основе отношений человека и Бога. Мы можем вспомнить уже сказанное нами: Бог – не некое отдельное существо или сила. Он – в глубине всего. Особенно же, как мы уже говорили, в самой сердцевине межличностных отношений. А секс, половой акт является в идеальном случае кульминацией отношений человеческих личностей, моментом их наивысшей близости. Соответственно, половой акт становится не только моментом познания (именно это слово используется в Библии для обозначения секса) другого человеческого существа, но и познания Бога. Та близость, то доверие, то волнение таинственности, которое испытывают, соединяясь, любящие друг друга – это прикосновение к Божественному, прикосновение к Богу. Такое утверждение может показаться дерзким, но оно естественно: любуясь наготой, вкушая наготу своей возлюбленной или своего возлюбленного, человек особенно тесно приобщается к Божественному.
Не случайно именно в нашу безрелигиозную эпоху секс, эротика становятся столь важны. И дело не только и не столько в «распущенности», которую любят обличать с церковных кафедр. Опыт священного в сексе – это порой единственно возможный для современного человека опыт священного вообще. Можно относиться к этому негативно, видя в «культе секса» эрзац истинной религии, но можно увидеть в нем отголоски или даже вполне легитимную в наш век форму реализации исконного религиозного чувства.
