Инна Андреева - Пасхальные люди. Рассказы о святых женах
Ольга вскинула на священника глаза. Родительское благословение?
– Да, – твердо повторил батюшка. – Очень важно, чтобы ваш путь одобрили ваши родные. Понимаете, это ведь крест, и его надо нести с Богом.
– А как же Тоня? – спросила Лёля. – Ведь у нас дома никто не знает, где она.
– У Антонины иная ситуация, – помолчав, ответил отец Митрофан. – Она по сути – сирота. А вашим маменьке с папенькой нужна ваша помощь. Да и потом, простите меня, вы еще слишком молоденькая… А мы обычно принимаем сестер с двадцати одного года. Потому поезжайте пока домой. И молитесь Богу, чтобы Он явил вам о себе Свою волю. И не волнуйтесь, Бог не оставит вас, все будет так, как Ему угодно. Только верьте в простоте души.
Лёля в нерешимости опустила голову. Наверное, батюшка прав. Ее желание остаться – не более чем детское желание праздника.
Она вспомнила смерть Юлии Вревской, тонкий профиль Елизаветы Феодоровны, худенькие запястья Анечки. И свои так и не надетые наряды. И ей стало совестно.
Надо возвращаться в мир.
И снова перрон. И девушка в бежевом пальтеце и голубом платке с парусиновым чемоданчиком в руках.
– Лёля, не забывай! Пиши.
– Я буду, Тонечка. А ты молись за меня.
– Конечно. Бог даст, вернешься. Еще будем Пасху вместе встречать!
Лёля грустно улыбнулась. Что-то отчетливо говорило ей, что больше никогда она не будет встречать Пасху в Марфо-Мариинской обители и больше никогда не увидит своей кузины. И никогда у нее уже не будет таких светлых дней в жизни.
– А это… – Тоня сунула Лёле маленький конверт. – Передай моему отцу. Письмо от меня. Ну, с Богом.
Антонина перекрестила Лёлю. И пошла быстрым шагом прочь, не оборачиваясь.
Лёля заплакала.
За эту неделю весна ворвалась в Москву: деревья стояли в пышных зеленых одеждах, пахло черемухой, свежей землей и сладким воздухом.
Прощальный гудок. Поезд запыхтел и отправился. Пых-пых-пых-пах-пах. Лёля сидела в вагоне, прижавшись лбом к холодному стеклу, и ей казалось, поезд шепчет: Пасха-Пасха-Пасхальные люди…
ЭпилогНа окне третьего этажа в доме номер восемь по улице Кирова всегда стояли цветы: весной и летом здесь цвела душистая герань, а осенью и зимой красовался раскидистый фикус. В квартире с цветами жила пожилая учительница русского языка и литературы. Вечерами ее лицо с высоким лбом и седыми волосами, туго затянутыми в аккуратный пучок, также можно было увидеть у этого окна. Женщина сидела и смотрела в небо. Наверное, она любовалась закатами.
Ольга Михайловна слыла в этом городке особой странной: она была приветлива с людьми, но почти не имела друзей и практически никуда, кроме школы, не выходила. Она не участвовала в общественных мероприятиях, не посещала местный клуб самодеятельности и никого не звала к себе в гости.
Сама она жила одна в маленькой комнатке, с простым, даже строгим убранством. В городке говорили, что Ольга Михайловна – старая дева. Мол, был у нее когда-то жених, но то ли что-то с ним случилось, то ли он куда-то исчез, а может, и вовсе (тут собеседники понижали голос и с опаской оглядывались) расстрелян… Так или иначе, замуж учительница не вышла и посвятила всю свою жизнь своим ученикам. Сама Ольга Михайловна о себе никогда не рассказывала. Но по ее осанке и некоей силе, спрятанной в глазах, можно было вполне заключить, что она вышла не из рабочего класса.
Вот и сегодня Ольга Михайловна подошла к окну. Прозрачные краски апреля изменили даже эту серую улицу. Земля просыпалась, перешептываясь с ручейком, вверх тянули свои руки вязы, и молодая зеленая травка уже радовала глаз своей свежестью.
Ольга Михайловна открыла форточку, и легкий ветер ворвался в ее комнату. Она поправила прядь седых волос и отошла от окна.
Кукушка в часах пропела шесть раз. Это была суббота. А завтра – воскресенье.
Ольга Михайловна потянулась к шкафчику: там, в корзиночке, под белой вышитой салфеткой стоял маленький куличик да лежали три красных яйца. Завтра – Пасха.
Учительница отодвинула корзиночку, протянула руку в дальний уголок и вытащила резную шкатулку. В этой шкатулке хранились письма. Ольга Михайловна всегда их перечитывала в Великую Субботу. Это были письма от её двоюродной сестры – Антонины.
После той поездки в Москву Лёля так и не вернулась в Марфо-Мариинскую обитель. Родители не одобрили желания девушки стать сестрой милосердия. Ее религиозность им казалась излишней. Но Лёля ходила в церковь каждое воскресенье, положившись на волю Божию.
Письма от Тони приходили сначала очень часто, затем дважды в год: на Рождество и на Пасху. А затем и того реже: началась мировая война.
«Ma cherie, – писала кузина в 1916 году. – Ты бы не узнала сейчас нашей обители! К нам приехали 120 монахинь из разгромленного польского монастыря и 100 девочек-сирот. Лазарет всегда полон солдат. И наши былые двадцать две койки уже никого не вмещают. Матушка выстроила специальный корпус, где могли бы проживать семьи раненых. Теперь работы у меня хватает! Раненым хорошо у нас. Многие даже не торопятся выздоравливать! А службы мы часто проводим в Марфо-Мариинском храме при лазарете, так что больные могут слышать молитвы в своих палатах.
Видела ли ты нашу подземную церковь? Павел Корин расписал ее недавно – как же хорошо вышло! Как-то мы пошли туда с Матушкой и стали каждая выбирать место, где нас погребут, а кто-то спросил у Матушки, где она желает упокоиться. А она ответила: “Я буду в Гефсимании”. Грустно… Какие-то тяжелые времена идут. В Москве бывает неспокойно. Прежней роскоши нам уже не видать. Самые лучшие продукты отдаем солдатам да старикам и сирым. Но, слава Богу, не голодаем!
Храни тебя Господь!»
Кто-то спросил у Матушки, где она желает упокоиться. А она ответила: «Я буду в Гефсимании»
«Христос Воскресе!» – знакомый почерк Антонины, чернила кое-где размыты. 1918 год. Эту записку Лёле передали знакомые в церкви – почте уже нельзя было доверять. – «Пишу тебе и плачу. Светлая седмица, а у нас горе. Матушку Елизавету Феодоровну арестовали… Это произошло в Светлый Вторник. Мы служили Иверской. Матушка сама пела на клиросе. И как звучал ее голос. Будто она чувствовала недоброе и просила Бога о помощи. А потом пришли за ней. И забрали.
Она ничего не взяла с собой. Только две сестры вместе с ней поехали – Варвара да Екатерина.
Отец Митрофан и мы выбежали на улицу, плачем, кланяемся ей. Она нас крестит широко.
Батюшка исхудал, не выходил из алтаря несколько дней. Потом вышел к нам и говорит: “Молитесь, сестры, о упокоении рабы Божией Елизаветы…”
Лёленька, и ты молись. Молись за всех нас.
Твоя А.»
И последнее письмо. Оно пришло год назад, в 1953 году. Долгое время связь с сестрой была прервана. Ольга знала, что обитель разогнали и что сестра отправилась в ссылку вместе с некоторыми другими сестрами за отцом Митрофаном, но место ссылки она не ведала. Ольга пыталась разыскать Тоню, но попытки ее не увенчались успехом. Однако она узнала, что священник Митрофан Сребрянский был досрочно освобожден. Куда он отправился, она также не знала.
«Здравствуй, Лёля!
Христос Воскресе! Вот и батюшка наш встречает Пасху в Царствии Небесном. Он умер под Благовещение. И матушка, его супруга, пережила мужа на два года. Его в постриге звали Сергий, а ее Елизавета. Так они вместе сейчас и лежат. За эти годы мы очень сблизились с Ольгой Владимировной, вместе натерпелись многого. Она разделила с батюшкой все его мытарства…
Мать Пелагея умерла в 1920. Анечка заразилась тифом и тоже скончалась. Я приняла постриг с именем Анастасии. Из наших сестер со мною остались только две, остальные где – один Бог ведает.
Помнишь, мы с тобой говорили о пасхальных людях? Я теперь поняла: пасхальные люди – те, кто несет в себе пасхальную радость через все испытания. Несет свой крест до конца. Ведь Пасха не может быть без Страстной седмицы, Лёленька.
Не знаю точно, когда найдет тебя это письмо, но верю, что найдет. Я сама больна. Как врач знаю, что болезнь неизлечима. Но я не унываю. Столько пришлось увидеть и горя, и радости. Надеюсь, скоро встречусь с нашими Матушкой и батюшкой в небесных обителях.
Помни и молись за свою А.
Всегда помнящая и любящая тебя…»
А внизу была приписка:
«Мать Анастасия скончалась 5 мая 1952 года и просила передать свои крест и четки кузине, Извольской Ольге Михайловне».
Ольга Михайловна вновь перечитала письмо. Слезы текли по ее щекам.
«Христос Воскресе из мертвых, смертью смерть поправ и сущим во гробех живот даровав».
«Живот даровав…» – тихо пропела она пасхальный тропарь.
Примечания
1
См. Быт. 2:18.
2
См. Быт. 3:16.
3
Книга, глаголемая «Златоустъ». Сло́во 3. Въ суббо́ту мясопу́стную, сло́во Іоа́нна Златоу́стаго, е́же не пла́катися по уме́ршихъ.
