Ксения Кривошеина - Пути Господни
«Первую тревогу мы провели вместе с немками, приговоренными к смерти, — вспоминает Софья Но–сович. — Камера была переполнена ими, сколько их там было, сказать трудно. Когда надзирательница открыла дверь, мы увидали фигуры сидящих на полу женщин, закутанных в одеяла. Тихо позвякивали цепи на их руках. Они мало говорили, неохотно отвечали на вопросы. Мы так и не узнали, за что были приговорены к смерти эти несчастные женщины. Казнили их по несколько сразу. Днем, после обеда, уводили их в черный подвал, где они ждали до глубокой ночи часа смерти. Часто выли они, как звери. Вся тюрьма затихала в ужасе, прислушиваясь к их крику смертной тоски. С нами вместе поместили одну советскую молодую девушку, докторшу по профессии. Более очаровательного внешнего и внутреннего облика трудно было себе представить. Её приговорили к смерти в Берлине за пропаганду против войны и за связь с немецкими коммунистами. Тихая, скромная, она мало говорила о себе. Рассказывала главным образом о России.
Нас поражала она своей спокойной уверенностью, как она говорила: «В необходимость жертвы своего поколения для благополучия и счастья будущего». Она ничего не скрывала, говорила о тяжелой жизни в СССР, о всех лишениях, о суровом коммунистическом режиме, о том что всю её семью расстрелял Ежов. А потом прибавляла: «Так нужно, это тяжело, грустно, но необходимо, вот увидите, после войны все изменится». Встреча с ней еще более укрепило желание Вики ехать на родину. Они сговорились непременно встретиться там, но обе погибли в Берлине. Сперва — Вики, а потом — она».
Накануне казни, во время прогулки Софья и Вики были вместе. Неожиданно её вызвала смотрительница. О чем был разговор? Вики удалось шепнуть Носович: «Меня спрашивали, хорошо ли я знаю немецкий, видимо, хотят предложить переводить, сказали, что повезут за город, в дальний лагерь…» Их разводят по камерам, проходят сутки, опять налет английской авиации, всех сгоняют в подвал… Но — Вики нет. И тут Носович понимает, что Вики ей солгала, что история с переводом — ложь.
«Да, её отвезли, но не в дальний лагерь, а на расстрел, — пишет Софья Носович. — Теперь я знаю, что нашла она в себе нечеловеческие силы, идя на ужас казни, думать о нас, оставшихся, обо мне, о своем друге по заключению. Ведь смертницам читают приговор заранее. Знала она, куда шла…»
В копии документа помечен день смерти Веры Оболенской: 4 августа 1944 года. Она была не повешена и не расстреляна. Она была обезглавлена.
Приидите, поклонимся и припадем…
Воспоминаньями смущенный,
Исполнен сладкою тоской,
Сады прекрасные, под сумрак ваш священный
Вхожу с поникшею главой.
Так отрок Библии, безумный расточитель,
До капли истощив раскаянья фиал,
Увидев наконец родимую обитель,
Главой поник и зарыдал.
В пылу восторгов скоротечных,
В бесплодном вихре суеты,
О, много расточил сокровищ я сердечных
За недоступные мечты,
И долго я блуждал, и часто, утомленный,
Раскаяньем горя, предчувствуя беды,
Я думал о тебе, предел благословенный,
Воображал сии сады.
А С Пушкин «Воспоминания в Царском Селе»
Может показаться странным, но исторически так сложилось, что Франция сохранила величайшие раннехристианский святыни, а Париж, благодаря русской эмиграции после 1917 года, стал одним из самых православных столиц Запада. Так было до 2000 года, а теперь Италия перегоняет Францию, где, по статистике, православие стоит на втором месте после католичества. Происходит странный процесс оправославливания, который можно сравнить с процессом «наоборот», который был в России до революции, когда интеллигенция, да и аристократия, отходили от веры, а в 19 веке в определённых кругах, возникла мода на католичество. В самом Париже около тридцати православных храмов, среди них есть и румынские, греческие, болгарские, сербские, грузинские и коптские… Русских храмов осталось около 10, а было гораздо больше. Для русских самым большим и красивым храмом в Париже на сегодня является Св. Александро–Невский Собор, который находится в юрисдикции Константинопольского Патриархата. Русская православная церковь Корсун–ской Епархии (МП) до сих пор не имеет своего Собора и ютится в храме перестроенным в 1931 г. из гаража. Все стены этой церкви, она же Кафедральный собор Трёх Святителей расписаны фресками о. Григория Круга и Леонида Успенского, а в левой части храмы великая святыня — икона Иверской Божией Матери (о её чудесной истории обретения я ещё расскажу). Но вот парадокс. В большом соборе Св. Александро–Невского, молящихся всё меньше, в основном очень пожилых, жизнь приходская съёживается, службы некаждодневные, в крипте этого храма, службы идут по–французски, что тоже не способствует привлечению русско–язычных мигрантов… Зато в маленьком, тесном храме Трёх Святителей, служат и утром и вечером круглый год, народ прибывает, очень много молодёжи, детей, воскресная школа, лагеря, конференции — полнота приходской жизни.
Меняется контингент прихожан и в других храмах, конечно с российской точки зрения это даже не приходы, а приходики. На воскресных службах там бывает 30–40 человек, 5–10 причастников. Все священники в возрасте до 50 лет служат в церкви и работают на светской работе, жалованья от Епархии они не получают. В лучшем случае, жена священника зарабатывает деньги на светской работе, а батюшка служит в свободное от домашних обязанностей время.
Многие русские, которые в эмиграции оказались сразу после гражданской войны, переживали страшную нищету. Но как только они оказались в Париже, сразу стали создавать православную общину и искать место для церкви. Денег хватало только на то, чтобы снять гараж да перестроить его в церковь, собрать кое–какую церковную утварь. Духовенство служило в облачениях, трогающих сердце: столько было положено заботы, любви и тщания, чтобы из жалких тряпочек соорудить одежды, достойные предстоятелей. Но несмотря на бедность, люди жертвовали на строительство, устраивали приходские школы, всячески старались сохранить русский и церковнославянский язык. Я помню священников старого времени, а в тридцатые годы было много рукоположений офицеров, у них была особая выправка, но богословское образование они получили под свист пуль.
Русские «старые» эмигранты, которых всё меньше, до сих пор выделяются из толпы. В церкви они очень скромно себя ведут, никогда не шумят, громко не разговаривают, особенно красиво и торжественно одеты на праздники. Их дети и внуки стали французами, не все из них хорошо говорят по–русски. Но после падения «железного занавеса» многие из них стали ездить на свою историческую родину. Кто‑то работает в совместных фирмах, молодёж учится в русских университетах, ездят в паломничества, стараются активно помогать русской церкви.
Церковное поведение — это ведь тоже традиция, воспитание с детства, а это или получается или нет. У нас в семье всегда было правило, никогда не поучать, не шикать, не одёргивать: «что ходишь в джинсах или без платочка». Ведь пример окружающих — это лучший учитель. Ну, что поделать, когда во время литургии вдруг звонит мобильник!? Или девушка в шортах? Приходиться мягко объяснять. Мы своего сына всегда готовили к церкви, одевали в самую хорошую одежду, объясняли правила поведения в храме.
Во время больших праздников таких как Пасха, Рождество, эмигранты особенно красиво одеваются. Женщины надевают ожерелье из яичек–кулончиков, которые они собирают всю жизнь. Обычно первые яички девочка уже в пять лет получает в подарок на Пасху. На Пасхальной заутрене в одежде обязательно присутствуют белый и красный цвет. У мужчин это чаще всего красный галстук или шёлковый шейный платок. Женщины и дети должны быть нарядно одеты, совершенно исключено одеваться в чёрный строгий костюм. Всё должно сиять праздником!
Примером вкуса и стиля для многих является дореволюционное дворянство. В послереволюционные времена даже донашивая старую одежду, эти люди выглядели красиво и элегантно. «Бывшие», как называли дворян в СССР, уже бедно, плохо и немодно одетые, все равно как‑то выделялись. Именно по внешнему виду их определяли как «из благородных». В чем же здесь секрет, в какой степени он связан с одеждой? Традиции передавались из поколения в поколение. Это входило в поры и в кровь. Именно поэтому «бывшие», хоть и плохо одетые выделялись из массы не столько одеждой, а своим поведением и воспитанием.
Моя бабушка мне с детства говорила, что настоящая дворянка, должна и на балу блистать и пол вымыть. В этом и кроется секрет «бывших» людей. Многих из них не смогла «перековать» советская власть, их не сломили лагеря, а в эмиграции, те, кто жил бедно сохранял достоинство.
Самые знаменитые парижские манекенщицы были все сплошь русские дворянки. Как принято говорить «из хороших фамилий». Русские манекенщицы–аристократки стали знаменитыми в Париже не только потому, что они были очень красивы собой, но и потому что обладали безупречными манерами, знали языки и умели держаться в обществе. Этому их научили и в «Смольном институте благородных девиц», и дома. У моей бабушки с детства была французская гувернантка Жозефина, которая говорила с ней только по–французски, заставляла обливаться с утра ледяной водой, заниматься спортом, потом появился немец, который на всю жизнь привил бабушке любовь к немецкой поэзии. В восемь лет ей наняли учителя музыки, пения, потом повезли за границу, чтобы показать мир (как говориться для расширения кругозора). Частые посещения оперы, чтение умных книг, наука вести дом, быть хорошей хозяйкой и любящей женой и матерью и, конечно, вера и церковь — вот из чего постепенно складывалась личность барышни.
