Джордж Макдональд - Фантастес. Волшебная повесть для мужчин и женщин.
Наверное, в ином случае я предположил бы, что звуки доносятся из другого, ещё более дальнего зала, но в статуях было нечто такое, что заставило меня в этом усомниться. Они неподвижно возвышались на своих пьедесталах, хотя вид у них был такой, словно они только что двигались и внезапно замерли на месте. В них не было холодности мрамора, недвижно покоящегося уже не одну тысячу лет. Казалось, воздух вокруг них ещё дрожал крошечными, незримыми волнами, не успевшими затихнуть и раствориться в немом спокойствии. Они словно предчувствовали моё появление и, прервав живую радость танца, мгновенно замолкли и застыли каждый на своём возвышении за секунду до того, как я вошёл.
Я снова выскользнул за занавесь и, приблизившись к противоположной стене, поднял тёмные шёлковые складки в ещё одной нише. За ними оказался точно такой же зал, только статуи здесь были другие и стояли совсем иначе. К тому же, глядя на них, я не увидел того внезапно застывшего движения, которое только что так поразило меня. За другими занавесями оказались точно такие же залы с точно такими же беломраморными обитателями.
Назавтра я решил не поддаваться дурманящему влечению прекрасных видений. Я тихо–тихо, на цыпочках прокрался к дальней занавеси, откуда, как и прежде, до меня неясно доносились звуки танца, резко и внезапно отдёрнул её, но заглянув внутрь, снова увидел лишь неподвижное каменное безмолвие. Я решил посмотреть, нет ли за этим залом других комнат и переходов, и обнаружил, что дальняя дверь ведёт в круговой коридор, отделённый от зала со статуями лишь двумя рядами красных колонн. Его чёрные стены то и дело прерывались тёмно–красными нишами, в которых стояли мраморные фигуры, и он огибал все чёрные залы со статуями, соединяя их дальние концы — дальние по отношению к центральному залу из белого мрамора, от которого они радиусами расходились к обводящей их окружности. Я пошёл по этому коридору, поочерёдно заходя в каждый из залов. Всего их было двенадцать. Внешне они были совершенно одинаковыми, но скульптуры в них были разные, некоторые совсем древние, а некоторые вполне современного вида. Пройдя через все эти залы, я почувствовал, что пора отдохнуть, и вернулся к себе.
Той же ночью мне приснилось, что, проходя мимо одной из занавесей, я вдруг почувствовал жгучее желание войти и молниеносно проскользнул внутрь. На этот раз мне удалось застать их врасплох. Белоснежные фигуры ожили; только это были уже не статуи, а настоящие люди. Самые дивные воплощения красоты, когда–либо возникавшие в воображении художника, переплелись в изысканных движениях сложного танца. Лавируя между ними, я пробрался в дальний конец зала — и остолбенел, чуть было не проснувшись от изумления. В левом углу на чёрном пьедестале стояла та самая красавица, которую тогда, в пещере, моя песня подняла то ли из могилы, то ли из колыбели. Казалось, она была такая же живая, как и остальные танцоры, но продолжала стоять на своём месте с холодной неподвижностью мрамора. Я смотрел на неё, онемев от изумлённого восторга, но тут произошло нечто, заставившее меня содрогнуться: откуда–то сверху на неё, подобно театральному занавесу, начала спускаться мрачная тень, постепенно скрывая её из виду. Неужели это и есть мой злой демон, которого я не видал уже несколько дней? Я сдавленно вскрикнул и проснулся.
Конечно же, я решил вечером снова обойти все залы (потому что не знал, какой из них мне приснился), чтобы убедиться, что сон не обманул меня, и отыскать мою мраморную красавицу на чёрном пьедестале. Наконец, когда я добрался до десятого зала, некоторые статуи показались мне странно знакомыми, и в дальнем левом углу я, к своему замешательству, обнаружил один единственный пустой пьедестал. Он возвышался именно там, где во сне стояла моя дева. В моём сердце бешено заколотилась безумная надежда.
«Ах, если бы мне удалось и наяву сделать то, что я сделал во сне! — подумал я. — Если бы мне посчастливилось застать эти статуи врасплох посреди их ночного бала! Ведь тогда, быть может, свершится и всё остальное, пригрезившееся мне ночью, и я увижу здесь свою мраморную принцессу! Уж если моя песня смогла вызвать её к жизни из алебастрового плена, неужели мне не удалось бы пробудить в ней душу и движение сейчас, когда из всех каменных фигур лишь она остаётся холодной и неподвижной?»
Только как это сделать? Как бы тихо и осторожно я ни подкрадывался, как бы быстро не отдёргивал занавесь, всё было напрасно. Во сне я действовал внезапно, поддавшись сиюминутному порыву. Видимо, никакой сознательный, нарочитый замысел мне не поможет. Остаётся одно: отвлечься совершенно иными мыслями, бродя по громадному белоснежному залу в надежде на то, что желание войти возникнет во мне именно тогда, когда я случайно окажусь возле одной из пурпуровых занавесей. Я полагал, что стоит мне лишь поймать верное мгновение, и любой из двенадцати залов откроет мне вход во все остальные. Правда, всё это время я надеялся и на удачу — ведь желание войти должно было пробудиться во мне как раз тогда, когда ближняя занавесь окажется дверью в нужный мне зал.
Сначала жгучая тяга заглянуть за красный шёлк вспыхивала и пульсировала во мне так сильно и часто, что даже тесная вереница причудливых видений не могла вытеснить её из моих мыслей. Да я и не мог довериться этому влечению: оно было слишком неотвязным и настойчивым, так что ни о какой внезапности не могло быть и речи. Однако я упорно отгонял его от себя, и постепенно оно возникало всё реже и реже. В конце концов после того, как два или три раза оно появилось в совершенно неподходящих местах, во мне укрепилась надежда, что однажды это желание возникнет именно в тот момент, когда, обходя зал, я окажусь возле нужной занавеси.
Наконец, так оно и получилось. Я метнулся в девятый зал, и моим глазам предстало множество изящнейших фигур, плавно покачивающихся в затейливом танце. Когда я вошёл, они замерли и кинулись было к своим пьедесталам, но, по–видимому, не сделав и двух шагов, поняли, что их застали врасплох, и вернулись к своему занятию (к которому, судя по всему, относились весьма серьёзно), больше не обращая на меня никакого внимания.
Стараясь не мешать плывущим парам, я поспешно пробрался в дальний конец зала, забежал в обходной коридор, оттуда нырнул в следующий зал и вскоре добрался до того самого пьедестала, который видел во сне. Но хотя и здесь танцоры, на мгновение смешавшись, тут же позабыли обо мне, к моему отчаянию заветный пьедестал так и оставался пустым. И всё равно, почему–то я твёрдо знал, что моя дева рядом. Я вгляделся в мрамор, и мне почудилось, что, словно сквозь незримые складки, я вижу на нём неясные очертания белоснежных ножек. Рядом не было ни занавесей, ни глубоких теней, но я прекрасно помнил, как во сне на мою красавицу опустилась тень, и надеялся на силу моей песни: ведь если она расколола алебастр, то и на этот раз рассеет любую завесу, даже если ею окажется тёмный спутник, омрачивший всю мою жизнь.
Глава 15
Александр. Когда ты закончишь Кампаспу?
Апеллес. Закончу? Никогда; ибо в совершенной красоте всегда есть нечто,
превосходящее искусство.
Джон Лили. Александр Великий и КампаспаТолько какая песня снимет покровы с моей Изиды, если она и вправду стоит передо мной под невидимой пеленой? Я поспешил в белый зал дворца Фантазии, не удостаивая вниманием бесчисленные формы дивной красоты, попадавшиеся мне на пути; они скользили у меня перед глазами, но меня занимало лишь то, что пока было недоступно взгляду. Я долго бродил по гулкому, молчаливому залу, однако песня не приходила: душа моя ещё недостаточно успокоилась.
Только в безмолвии и темноте душевной ночи звёзды внутренней тверди спускаются с высот, звенящих песнями, и одаривают своим сиянием человеческий дух. Все мои старания были напрасными. Если песня не приходит сама, отыскать её невозможно.
На следующий вечер всё повторилось. Я одиноко расхаживал в багровом свечении безгласного зала, а душа моя так же одиноко бродила по залам моего сознания. Наконец я забрёл в один из залов со статуями. Бал только что начался, и я с радостью убедился, что танцоры уже не пытаются от меня таиться. Знакомый пьедестал стоял на том же месте, и на чёрном мраморе всё так же еле уловимо мерцали очертания белых ступней. Внезапно я ощутил рядом с собой некое присутствие. Чья–то живая душа страстно умоляла меня наделить её даром зримо являть себя миру, чтобы она могла одарить меня сиянием своей красоты. И во мне пробудилась песня. Хотя я запел совсем негромко, почти шёпотом, при первых же звуках моего голоса танцоры испуганно вскинулись, по их толпе прокатилась волна дрожи, они врассыпную кинулись к своим пьедесталам и замерли — уже не живыми людьми, а бесчувственными статуями, удивительно похожими на людей, но ограниченными одной единственной позой и выражением лица. Как духовный гром по вселенскому пространству, по залу прокатилась тишина, и песня моя смолкла, испугавшись собственного могущества.
