Михаил Иржавцев - Планета Йоргов
Что ждёт нас, если мы, ушедшие, в отличие от землян, слишком далеко по гибельному пути, не осознаем всю ошибочность творимого сейчас? Не остановим разрушительный процесс уже почти на краю? Если начавшийся научный регресс, обнаруженный Лимом, не сможет остановить приближение к нему, и возрастающее совершенство роботов продолжит повышение требований к способностям мудрых, становящихся всё малочисленнее? Искусственный интеллект роботов тогда догонит человеческий, и они могут исчезнуть совсем.
— Надеюсь, эта патетическая нота твоего нетрадиционного выступления является заключительной? — снова не выдержал тот же судья.
— Не сметь! Я сказал: не сметь меня перебивать! — прикрикнул на него Конбр. — Я лишь изложил диагноз болезни, которую срочно необходимо лечить. Сейчас изложу, как. Нравится или нет: но выслушать придется.
Годится ли то же лечение, что применили земляне, первыми поставившими диагноз? Не совсем, конечно: мы слишком давно прошли их стадию болезни. Они еще не дошли до умерщвления отбракованных и использования исключительно потомственных «неполноценных». Поэтому отмена отбраковки у них лишь восстанавливала человеческие права этих их примитивов.
У нас отмена отбраковки сохранит в первую очередь потомство мудрых. Отбраковка примитивных, проводимая в самом раннем возрасте, несравнимо меньше в процентном выражении. А первых, как уже говорил, сразу спасается около 400 миллионов.
Отмена отбраковки будет иметь и другие положительные последствия: огромные. В первую очередь в системе образования: потому что педагогами станут те, для кого их специальность, как положено, будет собственным призванием. Именно они, а не отбракованные докторанты и аспиранты, озлобленные тем, что не стали мудрыми: ненавидящие свою профессию и, с ней, учеников. Те, кто сменят их, будут, несомненно, относится к ним иначе. Стараться всячески способствовать достижению ими успехов в учебе и воспитанию положительных качеств, не менее важных, чем знания: доброжелательности, терпимости, коллективизму.
Чтобы, получив полное образование, думали о самой науке, а не об обретении личной славы. Не таились, как нынешние, друг от друга: дружно обсуждали со своими коллегами возникающие общие проблемы, участвовали активно в творческих дискуссиях. Наверняка, даст это огромный результат: остановит наступивший регресс — уже без угрозы исчезновения человечества.
Но всё это может быть прочно гарантировано только рождением детей в семьях. Окруженные любовью родителей, они уже не будут напоминать одиноких зверенышей, которых третируют и унижают нынешние педагоги, распускающие не так уж редко и свои руки. Поэтому возрождение семьи является непременной социальной необходимостью.
Необходимо будет также как можно скорей вернуть в нашу жизнь забытые ценности. Пусть опять войдут в неё искусство и радости любви и дружбы. Пусть станет она веселей и ярче.
36
— А теперь послушайте одного из тех, кто уже не хочет, чтобы их продолжали убивать. Сними маску, Горгл, и скажи им об этом.
— Горгл? Не мудрый — подлежавший ликвидации? — взвился один из обвинителей, бывший младший децемвир. — Как посмел недолюдх явиться туда, где место лишь мудрым? А впрочем, хорошо: на этот раз не уйдет от положенного.
— Не советую пробовать, — предупредил его Конбр. — Забыл, что справляемся с любым роботом? Так что не пытайся.
Но бывшего децемвира уже было не остановить: нажимал на радиобраслет. В зал ворвался робот — устремился к Горглу. Но вдруг застыл: Горгл поразил его импульсом излучения своего аппарата.
— Убедился теперь? Вот так же сможем справиться с ними дальше, — крикнул он децемвиру, срывая с себя маску. — Вы ничего со мной не сможете сделать: я заставлю вас выслушать меня.
— Говори, Горгл: они будут слушать тебя.
— Да, я один из тех, кто уже не хочет, чтобы нас продолжали убивать. Вы уже не станете отрицать, что делаете это: только что обвинитель Погр сам подтвердил, что это так. Якобы для нашего же блага в строгом секрете от нас: обманывая ложью о переводе в другое учебное заведение.
— Кто сообщил тебе? — прервал его децемвир.
— Не ваше дело: у нас свои секреты. Скажу только, что нам было трудно поверить. Педагоги не были добры с нами — обращались довольно жестоко: но чтобы такое?!
Только нам подсказали способ проверить, правда ли это: вызывать тех, кого «перевели в другое учебное заведение». Ответов на вызовы не было: не одного. Значит, правда!
Но нас засекли на этих вызовах: после десятого вызова я слышал только свист. А потом нас попытались убить: почему? Я и моя подруга были самыми успевающими в своей группе: нас никогда не «переводили в другое учебное заведение». А Конбр предвидел угрозу такой опасности для нас: появился в месте нашей встречи вовремя и парализовал роботов-ликвидаторов. Потом спрятал нас в безопасном месте.
Благодаря ему мы увидели землян. Нас поразили их человечные взаимоотношения, так сильно отличающиеся от наших. Единственный подросток их ничуть не походил на наших — как правильно сказал Конбр — одиноких зверенышей. Привыкший не к третированию педагогов, а к любви родителей, на которую он отвечал своей любовью. Счастливый. Веселый.
А мы, привыкшие расти, отбиваясь от жестоких выходок своих сверстников, с каждой следующей стадией становимся всё озлобленнее, агрессивнее, угрюмей. Если — не всегда из-за высоких только своих способностей — удается до конца избежать отбраковки, становимся вами: сверхспособными — и безжалостными. Даже если не все вы принимаете участие в нашей отбраковке, которую завершают роботы-ликвидаторы, и даже не все знают, чем она заканчивается: тем просто это безразлично.
Зная уже правду, мы хотим потребовать ответ: почему вы считаете себя вправе лишать нас жизни без нашего согласия?
— Получи его. Потому что именно мы её вам дали. Понятно? — сразу ответил бывший децемвир.
— А вам понятно, что мы не роботы, которым это совсем безразлично: их можно включить вновь. Мы людхи: у нас жизнь отбирается навсегда. Мы жить хотим: не признаем, что, дав нам жизнь, можно потом отобрать её. Несмотря ни на какие высокие цели научного прогресса в борьбе с энтропией.
Чтобы помешать вам и дальше творить безжалостное убийство большинства из нас, мы, узнавшие правду, раскрыли её и другим. Те третьим, и она стала известна уже многим. Её уже знают все студенты, универсанты, коллегианты, лицеисты, большая часть гимназистов — но скоро будут знать и все они. А это почти 45 миллионов. Без школьников: их пощадим от страшного знания. И мы лишим вас права и дальше отнимать у нас жизнь.
А сколько могут отстаивать вместе с вами право на наше уничтожение? Мне дали цифры. Считаем, что все мудрые, хотя может оказаться не совсем так: около 1 миллиона. Поддержку вам могут оказать, предположительно, и все докторанты и аспиранты: это еще 400 тысяч.
— Не забудь еще отбракованных их! — снова вмешался бывший децемвир.
— Не бойтесь: добавим. Это еще около 5,5 миллионов.
— То-то!
— Всё равно: всего только около 7 миллионов. Соотношение более чем в 6 раз и не в вашу пользу.
— Без учета разницы наших и ваших знаний, — не унимался децемвир.
— Она компенсируется свежестью наших мозгов. «Свободных от въевшихся представлений», как сказал только что обвинитель Погр.
— Погр сказал не только это. Еще о том, что «горящая жаждой мести молодежь рванется уничтожать тех, кого считают виновниками того, что они не имеют права жить полный срок — только мудрые. Начнут истреблять золотой фонд нашей планеты».
— Нас возглавляет не кто иной, как Конбр.
— Ну, и что?
— Допустил ли он после свержения Мудрейшего Децемвирата физическую ликвидацию кого-нибудь из децемвиров? В том числе и тебя? Хотя на этом настаивали, если помнишь. В отличие от вас мы не хотим ничьей крови: живите, творите, но только не покушайтесь на наши жизни.
— Посмотрим.
— Это уже ваше дело. Но как ответные наши действия не исключаю: будет зависеть от вас.
— Надеюсь, ты закончил? — нетерпеливо спросила уже одна из судей.
— Нет, я не сказал еще о чем-то важном.
Мне и моей подруге Сиглл довелось увидеть, как бросились Лим и Цангл на защиту ребенка, ими самими рожденного. Потом Сиглл держала на руках этого ребенка, а я отправился за кормилицей для неё. И мы оба захотели, чтобы этот ребенок, которого всё еще стремятся убить, стали нашим: её и моим. И я бы сам убил любого, пытающегося его, как вы предпочитаете выражаться, ликвидировать.
Но Конбр решил, что дочь его друга теперь его дочь: он будет растить её. И Сиглл мне сказала, что она сама родит нам ребенка: мы будем растить его и никогда не расставаться — станем семьей. Потому что она любит меня, и понял, что тоже: люблю её и хочу быть с ней вместе всю жизнь. Вам, наверно, это непонятно. А мы стали мужем и женой и торжественно отметили это с друзьями. Так делают на Земле: у них такое торжество называют свадьбой.
