Мария-Франсуаза Басле - Апостол Павел
Отправляясь на место молитвы, Павел и его сподвижники часто бывали взволнованы одним чревовещателем, который демонстрировал свой талант прямо на улице и называл их «рабами Всевышнего», утверждая также, что они иудеи и одержимые. Павел, доведенный до крайности, в конце концов изгнал из него духа: чревовещательство часто считалось одержимостью. Заподозренные в колдовстве, Павел и Сила предстали перед властями колонии, дуумвирами. Приговорив к изгнанию[525], их лишили одежды, избили ликтором и отдали под стражу до следующего дня.
Речь идет о процедуре наказания за явное преступление, подтвержденное согласно «Деяниям» тройным обвинением: обвинением в том, что они поступали «как иудеи», как «чуждые иностранцы» (в этом нарекании отображалось все, что создавало неблагоприятный образ иудея)[526]; обвинением в том, что они оказались возмутителями спокойствия и только за одно это заслуживали изгнания[527]; обвинением в том, что они проповедовали не принятые религиозные обряды. В этом, собственно говоря, и заключалось кощунственное преступление, вмененное на основании постановления терпимости, которое Рим утвердил более века назад[528]: «обычаи» иудеев (то есть почитание субботнего дня и сбор податей для Иерусалима) были позволены только потому, что несли в себе «прародительское начало» и имели своей целью «продолжение традиций». Филиппийцы ограничили это постановление своим толкованием, настаивая на том, чтобы выполнение этих обычаев было запрещено законом для всякого, кто не рожден в иудействе, что сводилось фактически к обвинению в прозелитизме. Они разделяли принятую в официальных кругах точку зрения во время правления Клавдия, действия которого были направлены против несправедливости Калигулы: Клавдий закрепил привилегии иудеев, запретив в греческих-городах «мешать им наслаждаться своими обычаями» и позволив им жить «в полной свободе», хотя и предписывая «пользоваться его благодушием с умеренностью» и, главное, не порождать смуту[529]. И государственная власть имеет границы терпимости!
Разумеется, римляне в Филиппах оказались куда более правоверными и консервативными, чем полагал Павел[530]. Эти отставные военные оставались сильно привязаны к римским формам богослужения: они обожали фракийского Диониса — символ воскресения, уподобляя его итальянскому Liber Pater; они признавали Кибелу — великую анатолийскую богиню природы, делая ее культом Империи. Они расценили деятельность Павла, как экзотическое, асоциальное, а значит, ведущее к расколу проповедование.
Судебная ошибкаИ все-таки Павел и Сила были своими: они были такие же граждане Рима, как и все прочие граждане. Но они не сумели на первых порах заставить признать свои права и привилегии, которые избавили бы их от любого постыдного наказания. Даже много месяцев спустя Павел все еще будет предаваться мучительным воспоминаниям об этом: «В Филиппах мы были поруганы и оскорблены»[531].
Сначала не совсем понятно, как могла произойти такая судебная ошибка. Некоторые видят в этом основание для того, чтобы отрицать римское гражданство Павла. Другие полагают, что Павел намеренно хранил молчание из солидарности к иудеям, которые были главными слушателями его проповедований: «Для иудеев я старался быть иудеем, чтобы привлечь иудеев»[532].
В действительности же речь идет о несчастливой случайности. Павел и Сила в момент их ареста просто не имели возможности предъявить доказательства своей принадлежности к римским гражданам. В обществе, которое не знало ни паспортов, ни документов, удостоверяющих личность, где даже не существовало регистрации подданства, все держалось на личных свидетельствах. Путешествующий иностранец, желающий воспользоваться своими правами, не мог обойтись без свидетелей и поручителей из местных жителей: торговцы хорошо это знали и заранее заботились о том, чтобы в каждом большом порту были свидетели, которые могли бы удостоверить их личность; поэтому родственные связи и гостеприимство были предметом особых забот. Но вся эта система могла выйти из-под контроля, как в данном случае, когда преступление налицо, но виновные оказались перед судом и властями неподготовленными: в ответственный момент родственников могло не оказаться на месте, а гостеприимные отношения могли ослабеть; кроме того, из опасений, в бывшем госте могли не признать брата или родственника[533]. Павел пострадал из-за отсутствия или нехватки свидетелей, возможно, он послал кого-нибудь на поиски своего родственника в Фессалонику, чтобы тот удостоверил его личность и статус.
Во всяком случае, должностные лица в Филиппах узнали о своей ошибке до окончательного изгнания апостолов. Они были в смятении, потому что при Клавдии закон не шутил с теми, кто позволял себе дурное обращение с римскими гражданами[534]. Впрочем, «Деяния» преувеличивают их замешательство и чувство неловкости.
Таким образом, Павел и Сила могли покинуть Филиппы с гордо поднятой головой, имея возможность организовать свой отъезд. Они извлекли уроки из этого неприятного происшествия: Сила взял себе римское имя, более соответствующее его положению, а Павел решил целенаправленно укреплять семейные связи. Он обошел своих родственников, сначала направившись по Виа Эгнатии до Фессалоники, чтобы посетить Иасона, затем пошел по другой дороге до Верии, где жил Сосипатр.
Уход в семьюРодственники в Фессалонике и Верии оказались радушными и послужили Павлу той опорой, которой ему так сильно не хватало в Филиппах. В Фессалонике Иасон гостеприимно открыл двери своего дома для обращенных, и когда Павла с группой людей задержали на улице и повели к представителям власти, он поручился за него и добился его освобождения[535].
Пребывание Павла в каждом городе было достаточно долгим. Какое-то время он работал, чтобы обеспечивать себе существование, но временами он жил на денежную помощь, присылаемую филиппийцами, полностью посвящая себя апостольской деятельности. Павел не пытался делать из своей группы синагогу; он не хотел проповедовать среди близких — новейший замысел миссии! Если он в Фессалонике работал по ночам[536], то только потому, что хотел иметь досуг, необходимый человеку благородного происхождения, чтобы во время субботних собраний соответствовать рангу толкователя Закона: его проповедь была частью поучения, следовавшего за чтением Библии[537]. Во время этих церемоний, на которых присутствовали и греки, симпатизирующие христианству[538], он обращал «идолопоклонников», а также присмотрел Аристарха — одного из будущих соратников, самых верных в Азии, что позже сопровождали его в Иерусалим и Рим[539]. Согласно «Деяниям» здесь, как в Филиппах и Антиохии Писидийской, он обращал также женщин благородного происхождения; иудеев и греков, которые соблюдали ритуалы и праздники синагоги, не выполняя тем не менее Закона Моисеева[540].
Первый успех Павла был значительным, и молва об этом быстро распространилась на Балканах[541]. Но очень скоро появились и трудности, и нужно было отстаивать миссии «во многих битвах»: битвах, которые, как написано в «Деяниях», набожные иудеи вели против симпатизирующих греков, городская чернь против знатных лиц, бездельники против работников…[542] Сколько этнической, социальной, культурной вражды в филиграни этих противоположностей! В действительности, население Фессалоники, как, впрочем, и население Верии, было далеко неоднородно: иудейское общество по численности соответствовало самаритянам, рассеянным по всему побережью, начиная с Неаполя[543], и Thasos, которые занимались торговлей тканями высшего качества и чьи покупатели потенциально могли составить новое общество «эллинистов» иудаизма[544]. Римские слои населения были здесь весьма многочисленны: государственные служащие и низшие чиновники, а также итальянские торговцы, крепко связанные с цеховыми организациями; были тут и торговцы с Востока, вместе с которыми в город пришло культовое поклонение сирийским и египетским богам[545].
Обращенные в христианскую веру представляли наиболее асоциальную группу среди городского населения: Павел привлекал главным образом профессиональных проводников, которые способствовали распространению его проповедей к северу и западу — до Пеонии и Иллирика[546], в радиусе приблизительно двести километров. Мы имеем в виду странников, которых греки уподобляли перелетным птицам, периодически заполонявшим город[547]. Со всеми торговцами, часть которых были римляне, Павел говорил на их языке, сравнивая дело евангелизации с «общественным причастием» (Koinônia)[548] и подводя итог своей деятельности в провинции с помощью бухгалтерских терминов, таких как «дебет» и «кредит»[549]. Он признавал их чувство гостеприимства и взаимопомощи, но очень строго судил эту немилосердную среду, где царило соперничество и сутяжничество, каждый вмешивался в чужие дела вместо того, чтобы оставаться в стороне, или люди жили в согласии с бесчестьем. Павел дал своим приверженцам урок поведения, приличиествующего гражданину, чтобы облегчить их слияние и общение с «внешними», поскольку город очень мало ценил их деятельность[550].
