Андроник (Никольский) - Творений. Книга I. Статьи и заметки
Ходили еще в катакомбы святой Агнессы. Вверху — прекрасная старинная базилика, очень обширная; она много ниже уровня земли; на горнем месте — седалище для епископа, а по сторонам — для священников. Здесь собралось порядочно желающих побывать в катакомбах, но теперь там была уже другая партия, выхода которой мы и ожидали. Катакомбы небольшие: этажа в три; да они и невысоки и узки, сравнительно с катакомбами святого Каллиста. Внутри катакомб видели пещеру, в которой найдены были мощи святой Агнессы; гроб ее мраморный сохранился и теперь, только от верхней крышки остались небольшие куски, один из которых и я стащил, хотя вверху на таковых лиходеев и прибито папское проклятие; потом постараюсь написать на этом камне какую-нибудь икону. В катакомбах довольно сыровато; должно быть, почва места вообще здесь сыровата. Но замечательно приятный какой-то воздух в катакомбах; ощущаешь какое-то особенное тонкое благовоние, особенно заметное, когда выходишь наружу. Это — кровь мучеников за Христа. С нами ходили как зрители два патера, два-три семинариста и несколько светских. Походили мы в катакомбах большой толпой всего только минут десять, потому что скоро обошли все катакомбы. Эти катакомбы далеко за стеной города, но и тут теперь новые городские постройки, переполненные лавками да гостиницами.
По дороге видели погребальную процессию: впереди шли какие-то в красных подрясниках и капюшонах с такими же башлыками, совсем закрывающими лицо, так что видны только глаза; это, должно быть, какая-нибудь погребальная компания, вроде наших факельщиков; за ними шли, кажется, семинаристы в синих и черных одеяниях, а может быть, монахи какого-нибудь монастыря, хорошо не понял; и наконец — патеры, один из которых в епитрахили с крестом в руках. Все они что-то пели гнусаво и очень странно, не дружным хором, а каким-то завыванием. Позади всей этой процессии несли гроб покойника. В церкви народ как бы замер на месте от такой печальной процессии. А некоторые около церкви переговаривались, как будто в недоумении: и не решаясь уйти отсюда, и страшась этого странствования за гробом.
Ноября 19-го опять заезжали в собор святого Петра. Теперь собор произвел на нас еще худшее впечатление при более спокойном рассмотрении его. Кругом — громадные статуи разных пап в странных позах: как будто все они проповедуют со свойственными католикам жестикуляциями; при них, как символы их добродетелей, еще более как будто рисующиеся пред публикой, разные ангелы и женщины. Кругом все так пестро и режет глаза, что не получается никакого впечатления великолепия и изящества собора, а, напротив, некоторой грубости и неизящества. Преобладающий красный мрамор производит резкое впечатление. Храму Петра при его поразительном богатстве, пред которым невольно приходится удивляться всякому, недостает именно изящества и возвышенности в замысле и в исполнении этого замысла. Цельного впечатления от него, как именно от христианского храма, не получается. Храм есть место молитвы, как беседы души с Богом; сюда человек приходит затем, чтобы в беседе с Богом найти здесь благодатную тишину и мир душе своей; здесь душа должна восходить к Богу и Бога низводить к себе. К этому должно руководить и богослужение, и вся внешняя обстановка храма. Самое искусство должно содействовать этому возвышению духа к Богу. Необходимо, чтобы в прекрасном создании рук человеческих, исполненном высоты и гармонии во всех своих частях, отображающем все лучшее в мире и в человеке, в изящном и возвышенном по исполнению над всем чувственным храме вещественном, — человек мог восходить в храм превышемирный, к престолу нерукотворному, на котором восседает Царь Славы. А в храме святого Петра, напротив, тот же самый мир, только в некотором отвлечении или обособлении от всего другого и, следовательно, еще более выпуклый и бросающийся в глаза. Что же может быть здесь благодатного для души? Как она может здесь восходить в мир иной, к Богу, если здесь все еще более привязывает и привлекает ее к этому миру? Ибо ведь здесь все так прекрасно, так прекрасно… вот так же, как и в жизни. Поэтому все здесь земно. Чувствуется, что путь ко спасению у католиков не есть путь постепенного восхождения ко Христу, Начальнику и Совершителю спасения, тесным путем борьбы с собой, постоянного самоограничения, а есть хождение тем же путем мирского покоя: к этому и музыка, и пение, и артистическая проповедь (так что, пожалуй, можно и в оперу не ходить), и индульгенции, для которых ежедневно особые привилегированные мессы, и формальное отбывание дела духовной молитвы обязательным посещением хоть тихой краткой мессы, в которой ничего не понять, да и не слышно ни слова, потому что это — тайная месса. А внешность и внутренняя отделка храмов, преисполненных блеска и величий, разных вычурных фигур, тоже имеет, по-видимому, своею единственною целью поразить величием.
Да и сами католики прямо объявляют себя не только проповедниками веры, но и разносителями культуры по некультурным народностям. В прямое подтверждение этого, забегая немного, всего на четыре дня, вперед, скажу о соборе Парижской Богоматери. Там на видном месте над кружкой вывешено воззвание, приглашающее пожертвовать на католических миссионеров, разносящих по всему языческому миру веру и «цивилизацию». На распространение веры-то просвещенные по последней моде французы едва ли пожертвуют, а вот как уверили, что и на разнесение их культуры, тут, конечно, кое-кто и расщедрится, по воззванию убедившись, что миссионеры не фанатики веры, не бредни какие-нибудь возвещают миру, а самую настоящую культуру просвещенного человечества, приобщая и дикарей к нему.
Вообще, что касается дела, то в этом отношении католики молодцы. Они крепко держат в своих руках всю свою паству, и она им в большинстве случаев послушна. У нас в России светская молодежь часто стыдится выказать религиозность; а в католических храмах тамошняя молодежь идет даже со своими молитвенниками и на коленях вычитывают положенные молитвы, на глазах у всех идут к духовнику на исповедь и причастие, набиваются толпами на проповедь и т. п. Ежедневно у католиков бывает по церквам звон в 12 час. дня, и тогда все должны прочитать молитву Господню, пока звонят; в 7,5 час. вечера — звон на молитву «Богородице Дево, радуйся»; в 9 час. вечера — звон на вечернюю молитву перед сном; бывает звон и утром, вероятно на утренние молитвы. Пусть не все это исполняют, но говорят (не католики), что все-таки этого строго держатся среди католиков. Или вот — епископ благословляет народ, и весь он преклоняется на землю. А сколько у них подготовляется деятелей на духовной ниве? Везде по городу только и видишь, что ходят патеры или семинаристы. Последние никогда не ходят поодиночке, а непременно партиями или по двое; это, конечно, в видах воспитательных, чтобы могли друг за другом следить и удерживать от проступков. В этом заключается известная иезуитская система фискальства, введенная в правило семинарий.
В католицизме все имеет определенную цель, ибо все делается по определенному плану, а не ощупью: в общей системе никакой молодец не должен быть на свой образец, а все должно идти к одной общей цели, ибо Церковь есть тело Христово, а мы порознь — члены. Как приятно видеть патера, идущего по городу с одним или несколькими семинаристами и просто, но задушевно с ними беседующего: он не боится ни фамильярности в отношениях к ученикам, ибо держит себя авторитетно, ни чрезвычайной напыщенности, ибо является им как бы отец или только авторитетный руководитель, ставящий их интересы своею целью. Конечно, в семье не без урода, но в общем у них и в последствиях сбивчивости не бывает; у них и выходят люди закаленные, с крепкой волей. И в семинаристах их незаметно вольности, а, напротив, выдержанность и вместе с тем живость молодежи. Я с удовольствием засматривался на эти толпы семинаристов католических, особенно на Пинче, но и с трепетом: ведь это наши будущие враги, ведь их теперь уже патеры воспитывают в этой мысли, и воспитывают рьяно, не жалея красок и сил. И нужно заметить, что семинарист и по выходе из семинарии не забыт и не оставлен сам себе; напротив, он известен, получает не случайное место для дела, а соответствующее ему, и после не забыт в руководительстве, ибо вся система католическая проникнута строго единством плана. Это большой разумный пчельник, если можно так сказать. И что, если бы нам иметь такое богатство деятелей, строго во всех отношениях намеченные планы, вытекающие из одного главного начала дела, ясно всеми сознаваемого, иметь бы и подобное им материальное богатство для дела, — что бы мы могли сделать всюду и во всех отношениях? Ведь паписты, как они ни ревностны и ни многочисленны на строго во всех отношениях определенном деле, все-таки трудятся только для себя самих, то есть для своей системы папства, а не для чего-либо высшего и единственно самоценного. Ведь в существе дела это совершенно царство от мира сего, даже самым осязательным образом отразившее на себе все главные черты земного царства. Да ведь, несомненно, и самый сравнительный успех католичества в деле есть только плод этих внешних мер, всего богатства и лиц и сил, какими располагает вообще католичество. Если всюду разослать вещателей, всюду понастроить разных благотворительных учреждений, вообще как можно шире раскинуть сети совершенно человеческих мероприятий, то само собой дело станет всюду известным и распространится. Но это дело настолько же чисто человеческое, как и всякое самое обычное дело филантропии или подобного характера предприятие. Успех еще совсем не свидетельствует о внутренней силе самого дела, а только о богатстве и разнообразии средств его. Поэтому и успех католичества внешний, количественный, силы его не являющий.
