Александр Мень - История религии. Том 1
предпринята весьма сомнительная попытка переосмысления христианства "в духе
времени". И сам Бультман, и Робинсон невольно обедняют современное мышление,
изображая к тому же науку, как она представлялась в прошлом веке (См.,
например, J. Robinson. Honest to God. P. 82.). Приспосабливая христианство к
этой неверной картине, они искажают и дух современной науки, и дух
христианства. См. критическую работу: Е. Mascall. The Secularisation of
Christianity. London. 1967. P. 190 ff.
/19/. P. Tillich. The Shaking of Foundations. 1962. P. 63.
/20/. На это справедливо указывает Дж. Когли: J. Cogley. Religion in a
Secular Age, P. 32.
/21/. Наиболее ценным в так называемой "теологии смерти Бога" можно
считать протест против подхода к Богу как к "объекту", подобному другим
объектам бытия. Однако следует отметить, что эта мысль для христианства
вполне традиционна (См. сборник "Orthodoxy and the Death of God". London,
1971), а в новое время она была развита (на более высоком уровне) в
творчестве Н. Бердяева.
/22/. Православный епископ Василий (Родзянко) отмечает, что в книге
Робинсона практически нет ссылок на святоотеческую литературу, где можно
найти достаточно высказываний против антропоморфизма и грубых представлений
о Божестве (V. Rodzianko. "Honest to God". Under the Fathers' Judgement. -
"Orthodoxy and the Death of God". P. 55 ff).
/23/. Брихадараньяка - Упанишада, 3, 9, 26; 4, 4, 22. Ареопагит. Об
именах Божиих. 7, 3; Н. Кузанский. Об ученом незнании. 1, 26 (русск. пер. с.
53). Обширный материал по апофатическому богословию собран в книге С. Н.
Булгакова "Свет невечерний" (М., 1917. С. 103-146).
/24/. Св. Василий Великий. Творения. Т. IV. С. 41.
/25/. Св. Иоанн Дамаскин. Полн. собр. творений. Т. 1. С. 49.
/26/. С. Радхакришнан. Индийская философия. Т. 1/Пер. с англ. М., 1936.
С. 147.
/27/. J. Danielou. Dieu et nous. Paris, 1956. P. 96.
/28/. Об этом подробно говорит о. П. Флоренский в своей книге "Столп и
утверждение Истины", глава "Противоречие" (С. 143 сл.).
/29/. Н. Винер. Кибернетика и общество. С. 27. Напомним, что из учения
об энтропии Клаузиус и Кельвин выводили даже теорию "тепловой смерти"
Вселенной, то есть такого времени, когда исчерпаются возможности энергии
переходить из одной формы в другую. Однако, как мы увидим далее, во
Вселенной есть и противоположная тенденция. См.: Я. А. Виньковецкий.
Геология и общая эволюция природы. Л., 1971. С. 10 сл.
/30/. Я. Беме. Aurora/Пер. с нем. М., 1914. С. 7. Эта мысль Беме была
развита Вл. Соловьевым. См.: Собр. соч. 3-е изд. Т. XI. С. 303.
/31/. "В связи с этим становится понятной тенденция У. Джеймса (У.
Джеймс. Вселенная с плюралистической точки зрения. М., 1911. С. 172) и Н.
Винера (Н. Винер. Творец и робот. М., 1966. С. 28) рассматривать божественное
Всемогущество в плане неабсолютном. Эта точка зрения вполне обоснована и
оправдана в свете "кенозиса" и тварной свободы.
/32/. Н. Бердяев. Философия свободы. М., 1911. С. 148.
Часть II
ЧЕЛОВЕК ВО ВСЕЛЕННОЙ
Глава пятая
ТВОРЕНИЕ, ЭВОЛЮЦИЯ, ЧЕЛОВЕК
Возникновение человека - это
не эволюция, а скорее революция.
С. Кьеркегор
На одном египетском рельефе можно видеть изображение бога Хнума,
делающего человека при помощи гончарного круга. И не только египтяне, но и
многие другие народы древности представляли себе Творца по образу мастера,
который своими руками изготовляет утварь. Это примитивное понятие было не
столько результатом наивного представления о природе, сколько следствием
грубо чувственного понимания Божества и идеи творения. Согласно другим
воззрениям, распространенным в Индии и Греции, возникновение мира было
рождением его из недр Божества. Отсюда мифы о Космическом Яйце, из которого
вышла Вселенная. В этом случае творческий акт представлялся процессом скорее
стихийным, бессознательным, сходным с непроизвольными процессами в теле
человека.
Только библейское учение противопоставило язычеству и пантеизму всех
оттенков идею творения как акта Божественной Воли, Разума и Любви. Этот акт
есть звено, связующее Абсолют со всем тварным. Согласно Писанию,
созидательная мощь Слова Божьего, вызвав тварь из небытия, постоянно питает
ее и поддерживает ее существование.
Кроме того, Библия рисует космогенез как восхождение по ступеням от
низшего к высшему, от неорганического - к человеку: этот процесс совершался
опосредствованно. В Книге Бытия Бог не представлен "демиургом", мастером,
формирующим изделия своими руками. Он придает творческую силу природным
стахиям, "земле" и "воде", и те уже как бы спонтанно производят растительную
и животную жизнь /1/.
Даже такой воинствующий противник христианства, как Геккель вынужден
был признать, что в Библии "можно видеть великую идею постепенного развития
и расчленения первоначально очень простой материи. Поэтому, - говорит он, -
мы должны восхищаться великим пониманием природы иудейского законодателя"
/2/.
Это понимание истоков Вселенной облекалось, естественно, в форму,
соответствующую уровню знаний и типу мышления той далекой эпохи, когда
писалась Книга Бытия /3/. Однако дело здесь не только в эпохе. Священный
автор говорит о тайне, которая в силу своей природы лучше всего может быть
выражена символически.
"В начале сотворил Бог небо и землю..." Эти слова Писания не есть
констатация научного факта; они возвещают Откровение, говорят о чуде
творчества, которое непостижимым образом связует Абсолютное с относительным.
Язык первой главы Библии - это язык Мифа в высочайшем и священном значении
этого слова. Картина, образ, символ, которые там заменяют абстракцию, есть
способ выражения, необходимый для веры и присущий языку всех религий.
Интуитивные прозрения, облеченные в миф, нередко опережают и развитие
науки на много веков; для того чтобы понять ценность этих прозрений, мы
должны брать не их преходящую оболочку, но самую суть, сердцевину.
Библейское повествование по своей форме подчиняется законам симметрии,
свойственным ближневосточной поэзии /4/. Уже одно это показывает, что
Писание не претендует на научное изображение конкретного хода миротворения.
Если же мы обратимся к ядру библейской геогонии и биогонии, то найдем тезис
о творении при посредстве стихийных сил, творении, имеющем этапы
возрастания. Слово "бара" - "сотворил" - библейский мудрец употребляет,
только когда говорит о создании Вселенной, Жизни и Человека /5/. Иными
словами, космогенез имел три особых момента, определяемых творческим Словом.
x x x
Долгое время поэтический язык Книги Бытия понимали буквально - как
точное описание всех процессов миротворения. Хотя Отцы Церкви (св. Василий
Великий, Августин и др.) боролись против этого буквализма, он надолго
восторжествовал. Только с эпохи Фомы Аквината, когда началась необходимая
дифференциация научной и религиозной сфер, открылся путь к различению в
Библии формы и содержания /6/. На таком различии настаивал в XVII веке
великий астроном Иоганн Кеплер. "Это достойное порицания злоупотребление
Библией, - писал он, - когда в ней ищут ответов на вопросы естествознания"
/7/. Однако изживание старой ошибки потребовало еще немало времени. Когда
стала распространяться идея эволюции, одни с упорством отстаивали
буквальность "шести дней творения", а другие находили повод насмехаться над
библейским учением.
А между тем именно в Библии, в отличие от греческих, вавилонских,
индийских писаний, мы впервые находим понятие о мире как об Истории,
Становлении и Процессе. Мифы и философские системы древности по существу
стояли вне прошлого и будущего; для них Вселенная вместе с богами, людьми и
низшими существами пребывала в бесконечности круговоротов и циклов.
Библейским же пророкам первым открылась внутренняя устремленность мира к
совершенству.
Казалось бы, идея развития Вселенной и жизни могла гармонически
сочетаться с этим учением Библии. Но в средние века был слишком велик
авторитет античной науки, которой трансформизм был чужд. От ее гипноза долго
не могли освободиться философы и богословы. Это тем более понятно, что
ученые от Аристотеля до Линнея и Кювье считали постоянство видов бесспорным
фактом; а теории эволюции, которые предлагали Гете, Бюффон, Сент-Илер, Эразм
Дарвин, Ламарк, Лайель, Спенсер, долго не встречали поддержки в научном мире
/8/.
Успех эволюционизма следует приписать не столько книге Дарвина, сколько
интеллектуальному климату Европы середины XIX века. Теория Дарвина отвечала
