Антон Тихомиров - Догматика без догматизма
Задача государства и общества – это задача, данная от Бога. Она отличается от подлинной задачи церкви, и формы ее осуществления отличаются от церковных форм. Но все же это задача, данная от Бога. Поэтому церковь должна признавать эту задачу государства и общества, уважать ее и принимать ее. Это может выражаться, прежде всего, в молитве о государстве, о властях, об успехах в политической или экономической жизни.
Конечно, помимо своей основной задачи – проповеди Евангелия – церковь, будучи общественным институтом, не может уклониться от выполнения других, пусть второстепенных для нее, но все же важных задач: там, где государство отходит от выполнения своей основной задачи – служить благу людей и бороться со злом – церковь может и должна критиковать его, подсказывать пути лучшего решения проблем. Тем не менее, церковь не может перенимать задачи государства и общества на себя, хотя она может и должна оказывать сопротивление государству, если оно навязывает ей какие-либо формы жизни, которые противоречат Евангелию, или если государство явно и однозначно встает на сторону очевидного зла. С другой стороны, церковь имеет полное право прибегать к внешней государственной помощи в осуществлении своей собственной задачи, если государство при этом не пытается навязывать церкви то, как эту задачу осуществлять.
Но прежде всего в размышлениях, касающихся учения о двух царствах, важно учитывать следующее очень важное положение: различие между евангельской и мирской областью не совпадает с различием между церковью и государством. Это различие проходит и внутри церковной жизни. В жизни церкви есть такие области, которые являются по своему характеру и своей сути мирскими – например, бухгалтерия, церковное право и так далее. Конкретное церковное право, например, нельзя смешивать с самим Евангелием или ставить его на одну ступень с ним.
Интересно, что пасторское служение как то, что призвано обеспечивать внешний порядок на богослужении, также нужно отнести именно к мирской области! Иными словами, пасторское, ординированное служение является частью мирской структуры церкви. Для проповеди Евангелия, для его коммуникации оно не является необходимым. Здесь действует всеобщее священство верующих: каждый по отношению к Евангелию находится в одинаковом положении. Служение пастора – по своей сути мирское. Его необходимость – отнюдь не в церковной специфике. Подобно тому, как во всех мирских организациях есть руководители и более активные члены, точно так же и церковь, существуя в мире, не может не принимать обычных для него структур власти и подчинения. Как следствие возникают пасторы, священники, епископы и прочие формы особого церковного служения.
Итак, церковь существует и в мирском царстве, подчиняясь его законам. Именно поэтому, если церковь выступает как сторона в решении каких-либо общественных проблем, то выступает она не от лица царства Евангелия, а именно как общественная единица, то есть элемент мирского царства. Собрание верующих вокруг слова и таинств, носящее событийный характер, просто неспособно выступить с какими-либо общественными, политическими и прочими подобными заявлениями. Это делают обладатели тех или иных церковных должностей, те или иные церковные органы, то есть те, кто находятся на «мирской» стороне церкви. Таким образом, голос церкви в данном случае нельзя идентифицировать с голосом самого царства Евангелия. Это необходимо четко обозначать вовне церкви и еще более четко осознавать внутри нее самой. Голос Евангелия, безусловного прощения и Божьего принятия, нельзя путать с позицией церкви как мирского и общественного института, защищающего определенные ценности. В связи с нашей первой поправкой следует заметить: «мирского» и «общественного» – отнюдь не означает религиозно нейтрального или даже безбожного. И своей мирской стороной церковь находится под властью Бога.
До сих пор наше изложение учения о двух царствах и его последствий было намеренно гладким, «бесконфликтным». Однако оно влечет за собой довольно неприятные прозрения. Главное из них заключается в том, что природа церкви оказывается раздвоенной. С одной стороны, церковь – это «неоформленный» процесс коммуникации Евангелия, распространения вести о прощении. Поскольку Евангелие является вестью о кресте, то, соответственно, оно несет на себе отпечаток этого события. Никакое насилие, давление здесь невозможно. Крест – место бессилия, самоотверженности. Проповедь Евангелия никогда не может быть корыстной. Ее единственная цель – привести как можно больше людей в соприкосновение со спасительной вестью.
Но, с другой стороны, церковь – это общественный институт, вписанный в структуры этого мира. А значит, будучи таким институтом, она не может не жить по законам мирского царства. Таким образом, она неизбежно будет вести борьбу за существование. Она будет стремиться стать сильнее, авторитетнее, масштабнее. А этого можно добиться только в конкурентной борьбе, вытесняя и подавляя своих конкурентов.
Для проповеди Евангелия совершенно неважно, что произойдет с человеком, который его услышал: станет ли он членом христианской общины, или будет вести какую-либо иную жизнь. Важно лишь, чтобы он услышал о спасении и мог бы ощутить описанное выше спасительное доверие. Несущественно, станет ли он официальным членом определенного института, примет ли соответствующий кодекс поведения и соответствующую корпоративную этику. Евангелие независимо от всего этого. Для церкви как мирской организации эти вопросы являются решающими. Она предельно заинтересована в увеличении количества своих членов.
Таким образом, церковь оказывается разрываемой между двумя своими целями. Эта разорванность является трагической, поскольку ее невозможно разрешить. Чтобы эффективнее проповедовать Евангелие, церковь должна быть сильнее, больше, богаче. Но становясь могущественнее и крупнее, церковь ведет борьбу за существование, отказывается взойти на крест вместе со Христом, и тем самым предает Евангелие. Чем крупнее и авторитетнее мирской институт, тем сильнее в нем действуют законы мирского царства, тем органичнее он вписан в структуры этого мира. Но Евангелие-то идет поперек всех этих законов! Даже чисто психологически несовместимо на богослужении говорить о безусловном прощении, а на следующий день подписывать приказ об увольнении провинившегося церковного сотрудника. Понятно, что речь идет о разных плоскостях бытия, но их совмещение в одной личности, в одной организации может быть крайне болезненным, ставить под вопрос ее внутреннюю аутентичность.
«Рекламируя» церковь, делают упор на ее духовное и культурное богатство, нравственность, хорошую братскую атмосферу в общинах, развитую систему важных и нужных ритуалов, мудрость ее святых, помогающую правильно жить. Даже если все это действительно так (что на самом деле очень часто можно подвергнуть сомнению), даже если все это – важные ценности (о чем иногда можно поспорить), то все равно, это не имеет отношения к Евангелию, Евангелие во всем этом не нуждается. Единственная подлинная задача церкви – возвещать прощение и принятие людей Богом, а не пропагандировать себя саму.
Итак, с одной стороны, церковь не должна видеть в себе какую-либо самоценность, обращая людей к Евангелию как безусловному принятию Богом грешников. С другой стороны, она старается стать как можно более авторитетным общественным институтом, а стать таковым можно, только умело оперируя законами этого мира, в основе которых лежит закон воздаяния. Многие люди чувствуют эту раздвоенность, этот конфликт. Как правило, это происходит на поверхностном уровне и выражается в критике чрезмерных притязаний церкви на власть или богатство. Но, как мы увидели, эта проблема куда глубже. Она в том, что церковь существует одновременно в обоих часто несовместимых царствах и вынуждена жить по законам и того, и другого.
С одной стороны, церковь, повторимся, «неоформленная», бессильная и бескорыстная коммуникация Евангелия, которое противоречит всем мирским установкам. С другой – определенный институт со своими ценностями, целями и интересами в мире.
Одной из половинчатых попыток решить это противоречие было возникновение в XVI веке молодых протестантских церквей, получивших статус государственных. Становясь государственной, церковь стремится максимально освободиться от тех функций, которые меньше отвечают ее сущности как коммуникации Евангелия. Мирская сторона церкви официально становится тем, чем она является по существу: областью заботы государства и общества. Разумеется, такое положение дел имеет и оборотную сторону. Получив контроль над частью церковной жизни, государство легко может посягать и на саму ее сердцевину – провозглашение Евангелия. Такая опасность существует, и она очень серьезна. Поэтому понятно стремление прежде всего самих церковных кругов к отделению церкви от государства. Однако такое отделение означает, что церковь становится своего рода государством в государстве. Церковь не может отделиться от мира с его законами, поскольку это означало бы, что она отделилась бы сама от себя. В этом нереализуемом стремлении следует, на мой взгляд, искать корни пиетистского движения XVIII века, создания «церквей в церкви», то есть небольших групп «истинно верующих», с подозрением относящихся к официальным церквам.
