К. Любарский - Христианство и атеизм. Дискуссия в письмах
Наконец, есть ещё и такие, с которыми среди ночи произошло чудо ещё большее: им утро подало свой Знак, послало свою Весть. Подало знак — и они проснулись, и увидели ночь вокруг и бездну под собой. Надо запомнить: проснувшись, они одновременно узнали и о Солнце, и о Бездне. И если Вы говорите, что они благополучны, то знайте, что они благополучны так, как может быть благополучен человек, очнувшийся и обнаруживший себя занёсшим ногу над пропастью. И если Вы говорите, что им легче, чем другим, то потому, что они надеются на Солнце, а живут в ночи, и нет более чуждых миру ночи, чем они, бодрствующие. И ещё: бездна перестаёт быть безразличной пробужденному («лунатик» не подозревает о ней и она не интересуется им), но и пробужденный перестаёт быть безразличным бездне. И если кому-то не доводилось обнаруживать себя на краю Бездны (Бездны внутренней)! — пусть он при этом десятки раз имел дело с самой острой внешней опасностью, — ему не следовало бы спешить с судом и осуждением Суда и страха Божьего.
Поверьте, надо иметь бесстрашие и решиться на тот страх, который открывается в вере, и только в ней.
Это совсем особый, как мне представляется, страх — по внешности он всё тот же страх за себя, который многим знаком, по сути же — это страх от себя, страх от вида внутренней жизни своей, её подполий и закоулков. Этот страх противоположен всякому другому страху — ведь это страх не перед лицом тьмы, а перед лицом света, не перед лицом злодейства и ужаса, а перед лицом добра и справедливости. От преследований совесть может скрыться, от печального и тихого Взгляда ей некуда деться.
И вот что ещё я чувствую в связи с проблемой страха в христианстве. Страх Божий — это не только наш страх о себе (от вида себя), но это именно «страх Божий» — страх Бога за нас.
И вообще во всех подлинных наших состояниях Бог с нами и в нас.
В реферате Вашем, уважаемый о. Сергий (извините, что мне приходится обращаться попеременно то к Вам, то к Вашему другу), — в реферате Вашем есть прекрасное место, где говорится, что «Бог — не благополучный Зритель», что через Сына Он участвует в трагедии мира и абсолютно сострадает нам — страдает с нами. (Здесь, мне кажется, весь ответ на «бунт» Ивана Карамазова.)
Новый Завет открыл нам:
Бог в каждом невинном страдании — Страдающая Сторона.
Бог в Жертве Искупления, ведь Жертва человечества, принесённая за грехи человеческие Богу, есть Сын Божий. Какова же доля Бога — доля Отца — в этой Жертве Богу! Бог принимает Жертву, принося Её.
И так же точно Бог присутствует в страхе Божьем: Он устрашает нас, страшась за нас. Ибо Он — Отец.
Наконец, последнее, о чём хотелось бы сказать, — о христианской покорности. Первое, что ложится на сердце — необходимость как-нибудь передать, что в смирении — подлинно высокий подвиг и подлинно освобождающая красота нашей веры. Так же, как христианская корысть, направленная на стяжание «жемчужины», освобождает от всякой иной корысти; так же, как страх в вере требует бесстрашного освобождения от снисходительного отношения к себе, бесстрашного прохождения в глубь мыслей, поступков и мотивов этих мыслей и этих поступков, так же христианская покорность обозначает прежде всего освобождение от рабской покорности себе, своим страстям, своей «самости». А не эта ли покорность человека самому себе есть основа всякого земного рабства? Итак, смирение перед Богом означает независимость в отношении своей гордыни.
Мне кажется, что смирение, как и страх в вере, основано на чувстве вины, корень которого — «первородный грех». Вот на этом чувстве вины и хотелось бы остановиться, потому что, как мне думается, это едва ли не главный «пограничный столб», едва ли не самый строгий «страх порога». Именно здесь для меня открывается существенное различие между «анонимным христианством» и «христианством веры»: в первом (при всех уточнениях и оговорках) преобладает «комплекс порядочности», во втором — «комплекс вины», оттого для первого столь естественно чувство собственного достоинства, для второго — покаяние.
Отнюдь не значит, что носители чувства собственного достоинства могут быть заподозрены в личной нескромности. Отнюдь. И как правило, это достоинство добывается «анонимным христианством» с потом и кровью, оно — венец его внутренних трудов, оно становится оплотом и силой, краеугольным камнем его личности. Но «там», в неверии, оплот, «здесь», в христианстве — препятствие. Там — сила, здесь — слабость. Там — краеугольный камень, здесь камень преткновения. Ибо от чувства собственного достоинства до гипертрофированного чувства человеческой самоценности — один шаг. А ещё шаг — и человек, который «звучит гордо», обрушивается на веру, которая якобы толкает к сотворению кумиров (хотя только вера в Единого Бога абсолютно запрещает идолопоклонство). Он обрушивается на веру, но не замечает, что давно сотворил себя кумиром. И он оглядывается вокруг себя и не видит идолов, и гордится собой, и невдомёк ему извлечь бревно из собственного ока.
Не оправдываются ли по сей день слова Господа, что Он не к праведникам пришел, а к грешникам? «Анонимное христианство» оттого и представляется мне пограничной зоной, которая не только подводит вплотную, но и не пускает к христианству, что почва его весьма благоприятна для характерного современного «праведничества». В самом деле, легко ли переступить порог утвержденности в себе, в своей порядочности? Легко ли прийти к абсурдному выводу, что надо бы отправиться искать добра и правды в неведомую землю, в то время как они давно уже кажутся прочно обретенным достоянием? Ведь от добра добра не ищут…
Но тому, кому все-таки мало этого достояния, кто готов решиться на продажу всего своего «имущества» и на стяжание «жемчужины» Духа, надо знать, что нельзя идти в веру и не отдать за неё всё. Нельзя идти в веру и оставить при себе кое-какие из прежних благополучных ощущений, сохранить прежнюю достойную осанку во всех отношениях порядочного человека. Пусть он не надеется, что находясь в вере и преодолев в себе то-то и то-то, достигнув огромными трудами тех-то и тех-то духовных целей, можно вновь обрести покой и прошлое чувство самоудовлетворения. Напротив, придётся идти ещё дальше по пути глубочайших саморазочарований — ведь он приблизится на шаг к Свету святости, и этот Свет проникнет в те закоулки души, которые до сих пор прятались от него или которые он от себя успешно прятал. Пусть он не надеется на компромиссы — он утеряет былое достоинство и былую гордость.
Будет достоинство, но совсем другое достоинство.
Будет гордость, но совсем другая гордость.
Будет и любовь к себе, но иная любовь.
Вот и всё, что хотелось сказать. Адресую это письмо Вам, дорогой о. Сергий, Вашему уважаемому корреспонденту и ещё кому-то третьему — тому, кто готов переступить «порог».
Ноябрь 1974
(Копия этого письма была переслана о. Сергием К. А. Любарскому во Владимирскую тюрьму.)
С. А. Желудков
Письмо корреспондентке И. (от 10.12.1974)
Дорогая И.! Ваше письмо — ещё один голос из Церкви веры. Молодой, звучный голос упрекает меня в том, что чрезмерными похвалами безрелигиозному Христианству унижается святое Христианство веры.
Особенно чувствительным явился для меня упрёк в недостойном отношении к священному Писанию. С этого я и намерен начать — на этом себя проверить. Да, я продолжаю думать, что есть в священных текстах и абсолютное и только историческое значение. Без этого различения не проживёт современное Христианство веры. Вот и этот текст святого апостола Павла: «Ибо мы признаём, что человек оправдывается верою, независимо от дел закона» (к Римлянам, гл. 3). Текст — полемический, он был направлен против приверженцев иудейского закона, существенным элементом которого была хирургическая операция обрезания, и который стал поэтому преградой для обращения язычников. «Итак, стойте в свободе, которую даровал вам Христос, и не подвергайтесь опять игу рабства. Вот я, Павел, говорю вам: если вы обрезываетесь, не будет вам никакой пользы от Христа» (к Галатам, гл. 5). Ясно, что дела, без которых «вера мертва есть» (послание Иакова, гл. 2) и дела закона, о которых писал апостол Павел, — это совсем разные вещи. Конечно, оправдание верой — глубочайшая тайна, но нельзя толковать её в смысле спасения мертвой верой. Об этом и была речь в реферате. А что такое вера спасающая — это разъяснил сам апостол Павел: «Ибо во Христе Иисусе не имеет силы ни обрезание, ни необрезание, но вера, действующая любовью» (к Галатам, гл. 5.). В церковно-славянском переводе: «вера, любовию поспешествуема». Деятельная, любящая вера.
