Александр Борисов - Побелевшие нивы
И несмотря на все это, по–прежнему главные усилия в нашей внутрицерковной политике долгие годы были направлены на сохранение уставного богослужения, церковно–славянского языка, акафисты чтимым иконам и т. д.
Во что вас бить еще.
Продолжающие свое упорство,
Вся голова в язвах, и все сердце исчахло..
Все опустело, как после разорения чужими.
(Ис. 1: 5–7)Разве молитва, приносимая Богу архиереем вслух во время богослужения — «призри на виноград сей, его же насади десница Твоя…» — не напоминает нашим пастырям притчу о винограднике? И разве не звучит совершенно реальным предупреждением о том, что виноградник может быть отдан «другим виноградарям, которые будут отдавать Ему плоды во времена свои?»
А как было «раньше»?
Как уже говорилось, отсутствие учительного служения в нашей Церкви связано не с «трудностями ее современного положения». Это явление вполне традиционное, хотя у многих на сей счет имеется основательное заблуждение, будто «раньше» верующие люди «все знали». Давайте посмотрим, что писал об этом в конце прошлого века профессор Московской Духовной Академии Е. Голубинский в своей «Истории Русской Церкви» (М. 1881. Т. 1. 2–я пол., с. 720—723).
«…Наши главные речи о вере и нравственности общества не могут быть какой–нибудь хвалебной одой самим себе, ибо в истории церквей всего христианского мира эти вера и нравственность (как и не могло быть иначе при духовном немоществовании людей) представляют собой предмет не столько хвалебных од, сколько скорбных элегий.
По приказанию государя русские крестились и стали по имени и видимо христианами. Но иное дело было стать христианами в возможной мере действительными, христианами не по имени только, а по самой мере и нравственности.
Чтобы веровать, нужно знать то, во что веровать, иначе — знать учение веры, ее догматы. Знание предполагает средства познавания, ибо, по апостолу, «како уверуют его же не услышаша» (Рим. 10, 14). Следовательно, здесь первый вопрос: как было у нас с этими средствами познавания или научения в вере?
Обязанность учить мирян вере и вместе нравственности возложена в церкви христианской на пастырей, которые обязаны не только совершать таинства и вообще церковные частные и общественные службы, но и быть в отношении к христианству их учителями. По истинной идее пастыря, обязанность учить мирян вере и нравственности есть столь же существенная и непременная обязанность, как и обязанность совершать таинства. Но известно, что рознь идеи или идеалов с действительностью составляет, так сказать, фундаментальную сущность всей человеческой истории. Вообще в христианском мире обязанность учить понималась и понимается пастырями наибольшей частью весьма ограниченно…
…Как учился простой народ, как училась народная масса (речь идет о первых веках христианства на Руси)? На вопрос отвечать нелегко. Учился как–нибудь, но как? Обыкновенно принято отвечать, что училищем веры и благочестия для простого народа был у нас храм с его богослужением, причем с особенною силою указывается на то, что богослужение у нас совершалось не на чужом, непонятном языке, а на своем, понятном. Но, говоря откровенно, к этому ответу прибегают для успокоения совести и просто потому, что не находят другого, сколько–нибудь удовлетворительного ответа. Кто решится предполагать, что в древнее время богослужение совершалось лучше, чем в настоящее. И, следовательно, что мог разобрать простой человек во всем чтимом и поемом (как первое читается, а второе поется до настоящего времени в огромном большинстве русских церквей) кроме одного «Господи, помилуй»? Затем язык наших богослужебных книг, как мы уже не раз говорили выше, называют нашим собственным далёко не в собственном или не в точном смысле, и он вовсе не был (и есть) так понятен для народа, как свой русский (здесь и далее разрядка (курсив) наша. — А. Б.), причем совсем забывают и упускают из вида еще и то, что даже и свой русский язык понятен для простого народа только говорной, но не книжный. Но если бы даже мы устранили сейчас указанные препятствия со стороны неудовлетворительности совершения служб и н е в р а з у м и т е л ь н о с т и языка, то и тогда можно было бы усвоять церкви с ее богослужением роль действительного училища веры для простого народа или для народной массы? Богослужение, совершаемое в церкви, — не для научения вере неведущих, а для назидания ведущих; не рассчитанное на то, чтобы подготовлять людей и быть для них начальным христианским училищем, оно, напротив, требует предварительной подготовленности и предполагает уже большую или меньшую наученность…
Мы вовсе не хотим сказать того, что для простого народа хождение в церковь было бесполезно: участие в общественной церковной молитве, по силе особого значения этой молитвы, одинаково необходимо как для христианина вполне верующего, так и для того, который знает только «Господи, помилуй»; мы говорим только, что напрасно усвояется Церкви роль, которую исполнять ей, собственно, не предназначено. Церковь есть, конечно, училище веры и нравственности, но не в смысле собственного и п е р в о н а ч а л ь н о г о научения, а в смысле повторения и укрепления».
Заметим, что это писалось тогда, когда в России были тысячи церквей, около 800 монастырей, церковно–приходские школы, многочисленные религиозные издания, четыре Духовных Академии, духовные семинарии при каждой архиерейской кафедре, то есть несколько десятков, и Православие было первым из «трех китов», на которых держалась Российская империя («православие, самодержавие, народность»). Следовательно, здесь дело не просто в стесненном положении нашей Церкви, а в отсутствии у нас традиции учительства, наставления в вере. И это положение сохраняется у нас не 20 и не 60 лет, а, если согласиться с Е. Голубинским (а не соглашаться с ним нет никаких оснований), практически все 10 веков существования нашей Церкви.
Я предвижу возмущенные возражения: а как же русские святые, какое множество дала их наша Церковь! Верно. Дала. Но можем ли мы сказать, что дело Христа в России тем самым закончено, что народ наш христианизирован, как никакой другой, и служит всем другим народам примером христианских добродетелей? Или, быть может, стоит, скорее, согласиться с Н. Лесковым, что «христианство на Руси не проповедано», что «Русь была крещена, но не просвещена»? При этом Н. Лесков, как немногие из русских писателей XIX века, знал Русскую Церковь и любил Ее, но не закрывал глаза на мрачные стороны русской действительности, имевшие место именно из–за необращенности человеческих сердец ко Христу. При всем том справедливость требует признать, что народ наш в большинстве своем был и остается очень религиозным.
Религиозность русского народа
Не только в прежние времена, но и сейчас иностранцы, приезжающие в Россию, не перестают отмечать особенную религиозность русских. Даже в 60—80–е годы, несмотря ни на что, в воскресные дни и в дни "небольших церковных праздников церкви полны. Причем стремление не просто поставить свечку и уйти, а именно «службу отстоять». Без этого даже люди нецерковные понимают, что их посещение храма будет как бы неполноценным.
Конечно, без статистики здесь трудно что–либо утверждать объективно. Однако просто то, что «видно на глаз», — впечатления иностранцев и сравнение с Прибалтикой, где храмов относительно много, — все это свидетельствует о правильности вывода о высокой религиозности нашего народа. В Западной Европе, где имеется полная свобода вероисповедания, число практикующих христиан весьма невелико. По данным статистики Франции, число людей, посещающих церковь хотя бы раз в неделю, составляет лишь 10—12 процентов. Аналогичные цифры для США гораздо выше — 70—75 процентов.
Даже в Прибалтике (Эстонии, Латвии), где, правда, и церквей (разных конфессий) больше, чем в среднем по СССР, храмы полупустые (исключение — католическая Литва, где посещаемость храмов высокая). Это притом, что имеются и благоустроенные здания, и прекрасное музыкальное оформление, и хорошие проповедники. Люди как–то мало ходят — предпочитают дом, хозяйство. По нашей России мы прекрасно знаем стоит где–нибудь появиться «хорошему батюшке», там сразу храм полон. За десятки километров люди едут. Да и сами эстонцы, которые едва ли будут преувеличивать положительные стороны русских, с убежденностью свидетельствуют, что русские более открыты к проповеди Евангелия, к пробуждению. Когда в баптистской церкви Олевисте (в Таллинне) стали проводить некоторые служения на русском языке специально для приезжающих русских, то из России хлынул такой поток верующих (причем не только баптисты), что не только светские, но и церковные власти были вынуждены эти служения прекратить, так как приезжающие грозили заполнить не только огромный храм Олевисте, но чуть ли не весь город.
