Алексей Чертков - Очерки современной бурсы
Такой настоятель подсмеивался над товарищем:
— Дурень ты, дурень! Чего тебя понесло в академию? За это время меня наградили камилавкой и золотым крестом, я стал настоятелем. А что ты выиграл? Ничего. А проиграл? Многое. Хотя бы то, что ты четыре года грыз гранит науки, мучался, сидел на стипендии, а я жил припеваючи, купил себе «Победу», дачку.
Учитывая эти обстоятельства, большинство выпускников семинарии шли на приход. И надо сказать, получали хорошие места. Не все устраивались в Москве, кое-кому приходилось служить в Московской области, но это их не огорчало. «Лучше быть первым в деревне, — говорили они, — чем вторым в городе. Доходы почти те же. Пройдет время, и мы переберемся в Москву».
Только несколько одноклассников Андрея решились идти в академию. Два-три человека думали принять монашество и стать архиереями. Другие не хотели принимать священный сан, а стремились стать преподавателями либо в Московской семинарии и академии, либо, на худой конец, в провинциальной семинарии. Лишь немногие всерьез интересовались богословием и хотели постигнуть его до конца. К их числу принадлежал Гатукевич. На первый курс академии были приняты также выпускники семинарий из других городов, где не было своих духовных академий. В общем, набрался курс из пятнадцати человек.
Андрей надеялся глубже познать богословие. За два года, проведенные в семинарии, он разобраться в нем просто не успел. Он впитывал в себя то, что слышал на уроках, что читал в учебниках, но глубоко продумать этот материал не успевал. В академии Андрей хотел не только систематизировать все это, но и сделать полученные знания убеждениями. Он стремился получить богословское образование, а не документ о нем.
В этом отношении семинария дала Андрею слишком мало: он мог теперь произнести неплохую проповедь, сумел бы отслужить любую церковную службу, но теоретическая его подготовка была слаба. Семинаристам сообщили минимум сведений по богословию, необходимый священнослужителю.
Молодой человек рассчитывал, что академия восполнит этот пробел. Тем более, преподаватели семинарии, оправдываясь, говорили, что из-за недостатка времени они не могут обстоятельно осветить тот или иной вопрос. «Вы, — говорили они, — пришли к нам, не имея никакой богословской подготовки. Наша задача — познакомить вас с основами наших наук и подготовить вас практически. Те из вас, кто серьезно интересуется богословскими проблемами, должны продолжать образование в высшей духовной школе. Там мы уделяем внимание не столько практической стороне, сколько собственно богословию».
Обещания преподавателей оказались по меньшей мере неточными. Действительно, в академии такие чисто практические предметы, как литургика — наука о богослужении, гомилетика — наука о проповедничестве, практическое руководство для пастырей, или наука об улавливании душ верующих в лоно церкви, преподносились в более «теоретическом» виде. Если в семинарии на уроках литургики речь шла о том, как надо служить церковные службы, то в академии в курсе литургики давалась история того, как складывалось богослужение православной церкви, история культовой стороны религии. В семинарии преподаватель гомилетики учил, как произносить проповедь, а теперь он читал курс истории проповедничества. Если в семинарии практическое руководство для пастырей носило узкоутилитарный характер, указывало пастырю, что может он делать и чего должен избегать, чтобы не оттолкнуть верующих, то теперь упор делался на психологию пастыря и верующих. В семинарии на уроках церковного пения учили бурсаков петь молитвы, а в академии им читали курс истории церковного пения.
Но эти изменения касались исключительно «практических» дисциплин. Что же касается таких предметов, как догматическое, нравственное, основное, сравнительное богословие, история церкви, священное писание Ветхого и Нового завета и других, то здесь принципиально нового в академии ничего не сообщалось. Разница состояла лишь в том, что поскольку в академии была не урочная, а лекционная система, то преподаватель не должен был тратить время на опрос студентов и мог гораздо больше времени уделить изложению предмета. Поэтому все курсы, в основе своей повторявшие семинарские, читались более подробно, с большим количеством примеров, текстов библии. Некоторые второстепенные проблемы, пропущенные в семинарии, изучались в академии.
Принцип преподавания оставался прежним. Как и в средней духовной школе, в академии исходили из того, что человек уже верит и ему не надо доказывать правоту религии, а следует обогащать его ум новыми и новыми богословскими данными.
Скоро Андрей убедился, что это проистекает не из нежелания идеологов религии бороться с неверием, не от недооценки силы атеизма, серьезных аргументов против которого они не выдвигали, а от идейной слабости. Им нечего было противопоставить доводам науки, разума, материалистической философии, и поэтому они предпочитали отмалчиваться, игнорировать атеистические аргументы.
БЕЗУМЕЦ ЛИ…
Однажды, после лекции по основному богословию, курс которого по-прежнему читал отец Василий, Андрей и его однокурсники обступили священника с вопросами. Возник импровизированный спор. Его начал Гатукевич.
— То, что вы нам читаете, отец Василий, — осторожно, чтобы не раздражать преподавателя, сказал он, — очень интересно и разумно. Мы, студенты духовной академии, разумеется, согласны с вами. Однако нас беспокоит одно обстоятельство.
— Какое? — полюбопытствовал отец Василий.
— Используя ваши доводы, сможем ли мы убедить в правоте религии тех, кто ее не исповедует, кто в бога не верит и придерживается атеистического мировоззрения?
— А почему, собственно, вас интересует этот вопрос? — спросил преподаватель. — Вы же не в миссионеры готовитесь.
— Ваша правда, отец Василий, — вступил в разговор Андрей. — Мы будем обычными священниками. Но какое сейчас время?! Ныне и обычный священник должен быть миссионером. Прежде миссионеры обращали в христианство инаковерующих, а мы призваны обратить к вере вовсе неверующих…
— Кто вам об этом сказал? — возразил отец Василий. — Вы будете удовлетворять духовные нужды тех, кто верит и сам к вам обращается. А для поддержания в них, веры вполне достаточно и тех доводов, что мы даем вам. Скажу больше: и они-то не нужны. Для того, кто верит, не нужны доказательства!
— Но, отец Василий! — воскликнул Гатукевич. — Христос же сказал, обращаясь к апостолам: «Идите, научите все народы, крестя их во имя отца и сына и святого духа». Мы преемники апостолов, выходит, и к нам обращена эта божественная заповедь.
— Все верно. Только разуметь слова Христа надо правильно. Времена меняются, а вместе с ними меняется и применение заповедей Христа. Не сами заповеди меняются, заметьте это, а их применение и истолкование. На то вы и богословы, чтобы уметь разобраться в евангелии. Вспомните, что сказал Христос в том же евангелии от Матфея, на которое вы только что сослались: «Так да светит свет ваш перед людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли отца вашего небесного». Теперь вы должны обращать к вере не доводами разума, а вашей жизнью, поведением, нравственностью, чтобы, взирай на вас, христиан, люди говорили: «Вот праведники!» — и, глядя на вас, через нравственность обращались к христианству. Ваша жизнь по вере будет сильнее и действеннее всяких доказательств. Оставим их на долю «мудрецов века сего», а мы будем уловлять людей, как это делали Христос и его апостолы. Вспомните евангелие. Разве Христос или его ученики произносили красноречивые речи? Христос говорил просто, а народ его слушал, шел за ним, потому что видел его дела. И наоборот, история знает немало примеров, когда самые великие мудрецы, самые красноречивые ораторы не могли насчитать и тысячи своих последователей.
— Отец Василий, — вмешались в спор другие студенты, — Христа, говорите вы, слушали и шли за ним толпы народа. Но какого народа? Простого, необразованного, темного. А времена меняются. Люди нынче не те, да и мы не чудотворцы. Нынешний образованный человек требует научных доказательств…
— А вам такие люди не нужны. Не хотят верить, пусть не верят. Бог им судья. Он с них спросит на страшном суде за черствость их сердца. Вы же довольствуйтесь простецами.
— А их с каждым днем становится меньше, — пробовали переубедить отца Василия студенты.
— Не беспокойтесь! На наш с вами век хватит. А дальше — воля божья! — закончил дискуссию отец Василий.
Доводы отца Василия вовсе не убедили Андрея. Он почувствовал, что и у маститого богослова нет более серьезных аргументов. Потому он и старается апеллировать к нравственности, к слепой вере — словом, к чему угодно, кроме научных доказательств правоты религии.
Обучение в академии не только не укрепило веру Андрея, а, наоборот, показало слабость религии. Изучение отдельных предметов вызвало у него глубокие раздумья. Одним из первых встал перед ним вопрос об Иисусе Христе.
