Иларион (Алфеев) - Христос — Победитель ада
никто не сбежит снова в рай».
«Перестань, опомнись, велиар, — вопиет ад. —
Беги, открой очи твои и виждь
корень древа внутри души моей.
Он сошел долу, в глубины мои,
чтобы исторгнуть Адама, словно железо.
Образ его некогда предначертал Елисей,
когда вытащил топор из реки [445];
при помощи легкого [предмета] пророк вытащил тяжелый [предмет],
заранее показывая тебе и научая тебя,
что при помощи древа Адам должен быть возведен
из бедственного положения снова в рай.
«Кто внушил тебе эту мысль, о, ад?
Зачем испугался ты там, где нет [причин для] страха,
из‑за древа бесчестного, сухого и бесплодного?..»
«Безумным ты внезапно сделался, о, прежде мудрый змий!..
Ибо вот, то древо, которое ты называешь сухим и бесплодным,
произращает плод, вкусив который, разбойник
сделался наследником благ эдемских…»
«Перестань, жалкий ад, удержи страшные слова!..
Ты испугался креста и Распятого,
но ни один из них меня не поколебал…»
Тогда ад возопил к диаволу;
калека незрячему, слепой слепому говорит: «Смотри…
ведь это древо поколебало весь мир,
потрясло землю, помрачило небо,
разорвало скалы, а вместе и завесу [храма],
и тех, кто в гробах, воскресило…»
«Сумело испугать тебя древо Назорея? —
сказал диавол несчастному аду. —
Крестом ты умерщвлен, всех умертвивший…» [446]
Влиянием семитской традиции может быть объяснен и тот факт, что Роман употреблял не античные стихотворные размеры, основанные на чередовании долгих и кратких гласных, а тонические, построенные на принципе чередования строк с повторяющимся количеством слогов и ударением в одних и тех же местах. Благодаря использованию тонических размеров литургическая поэзия была доступна простому народу [447], в отличие, например, от стихотворений св. Григория Богослова, чтение которых оставалось уделом интеллектуальной элиты [448]. Примером тонического стихосложения может служить начальная строфа 40–го кондака преп. Романа, посвященная теме сошествия Христа во ад:
Хотя Ты, Бессмертный, и сошел в гроб,
но разрушил силу ада
и воскрес как Победитель, Христос Бог,
женам–мироносицам говоря «Радуйтесь!»
и Своим апостолам даруя мир,
падшим подавая воскресение [449].
В приведенном тексте одинаковое количество слогов в первой и второй строке, а также в четвертой и пятой: ударения в этих строках тоже совпадают. Кроме того, мы встречаем здесь «гомеотелевт» (ftegzameno — dorumeno) — созвучное окончание (прообраз современной рифмы), придающее стиху приподнятость, торжественность [450]. Гомеотелевт — одно из важных выразительных средств, используемых преп. Романом. Присутствие или отсутствие гомеотелевтов не определяется какой‑либо закономерностью: их может вовсе не быть, они могут встречаться на концах соседних строк, через одну или две строки, а также в середине строк. Начало 41–го кондака — лишь один из многочисленных примеров:
Katepothi o thanato i niko
Ti ek nekron egersi su, Criste o Theo…
Tin zoin ti tafi, thanat Theon
ke to ad ton adin skuleosanta
paredoke pote ton anomon lao,
o fniton tu fnitu athanatisanta,
o de nekron tu nekru anastisanta rimati
flaka ethento mnimati tu panta feronto nevmati.
Поглощена смерть победой [451]
воскресением Твоим из мертвых, Христос Бог…
Жизнь — гробу, Бога — смерти,
а Разорившего ад — аду
некогда предал народ беззаконников,
словно смертного — Обессмертившего смертных,
и словно мертвого — Воскресившего мертвых словом;
стражей приставили ко гробу Того, Кто все носит [одним] мановением [452].
Здесь целая серия гомеотелевтов, разбросанных по всему тексту, причем rimati и nevmati оказываются на концах соседних строк, Theo и lao на концах строк, но с расстоянием в две строки, а fniton tu fnitu и nekron tu nekru (двойной гомеотелевт) в середине соседних строк. Более того, athanatisanta — anastisanta rimati и nevmati представляет собой структуру, в которой один гомеотелевт как бы «цепляется» за другой.
Иногда гомеотелевт ничем не отличается от современной рифмы:
Eno si, umno si, agie tafe,
mikre ke megiste, ptohe ke plusie,
zoi tamiion, irini dohion,
hara simion, Christu mnimion
Хвала тебе, пение тебе, святой гроб,
малый и великий, нищий и богатый,
жизни хранилище, мира вместилище,
радости знамение, Христово надгробие [453].
Кондаки 40 и 41, из которых мы заимствовали данные примеры, относятся к числу anastasima — кондаков, посвященных Воскресению Христову. Этому же празднику посвящены кондаки 42—45, в которых тема сошествия во ад раскрыта с наибольшей полнотой. Следует отметить, что праздник Воскресения с первых лет существования христианской Церкви был объектом литургического почитания: именно вокруг этого праздника формировался богослужебный календарь. Проповеди, энкомии и гимны в честь Воскресения Христова слагались уже во II веке: литургическая поэма св. Мелитона Сардийского «О Пасхе» — лишь один из многочисленных образцов подобного жанра.
Рассмотрим последовательно кондаки 42—45. В кондаке 42 сошествие во ад описывается от лица самого ада. Речь в произведении идет о том, что сошествием Христа ад был «опустошен», так как Христос вывел оттуда всех людей:
Путь Твой во ад, о, Спаситель мой, никто не познал ясно, кроме [самого] ада,
ибо он смог из того, что видел и что претерпел, познать Твою силу…
Итак, сначала скажи мне, ад, вечный враг рода моего,
как удержал ты в гробу Возлюбившего род мой. За кого ты принял Его?..
«От меня хочешь узнать, человек, как сошел ко мне Убийца мой?
Я разрушен и не могу сказать тебе, ибо все еще нахожусь в изумлении…
[ибо] руками, которые я [прежде] связал, Он схватил меня за горло,
и я извергнул всех, кого поглотил, вопиющих:
«Воскрес Господь!»
Что же я оплакиваю мертвецов, которых лишился? Я плачу о себе — [о том], как я осмеян…
ибо сластолюбивым и всеядным называют меня бегущие от меня,
уязвляя меня такими словами и говоря:«Что ты разеваешь свою огромную пасть?
Зачем ввергаешь в глотку кого попало как попало?
Ненасытный, всеядный! Зачем доставил себе в пищу Того,
Кто сотряс чрево твое? Ибо вот, опустошив тебя,
воскрес Господь».
…Никто против меня на замыслил и не сделал
того, что сделал Он. [Ведь] я над царями господствовал
и пророков удерживал [у себя] и всех вопиющих:
«Воскрес Господь».
А сейчас я — господин — становлюсь узником, и — прежде царствовавший — становлюсь рабом…
Я отовсюду наг, ибо Он похитил у меня все, что я имел.
Он приказал, и тотчас все окружили Его, как пчелы [окружают] соты,
а меня он крепко связал, сказав им, чтобы насмехались надо мной
и били меня по голове и сгибали мой хребет [454]
и сокрушали черствое сердце мое и восклицали:
«Воскрес Господь».
Была ночь, когда я претерпевал это. Под утро же я увидел другое:
[я увидел], как огненные соборы поспешили навстречу ему,
и объяли меня извне страхования, изнутри — борения.
Я не дерзнул даже бросить взор ни туда, ни сюда, ибо все угрожали мне.
Поэтому, скрыв лицо мое между колен,
я воскликнул со слезами:«Сокрушивший врата мои
и затворы мои сломавший, уйди, чтобы я возопил:
Воскрес Господь».
Он же, улыбнувшись этим [словам], сказал тем, кто за Ним:«Следуйте [за Мной]»;
тем же, кто перед Ним, Он сказал:«Идите впереди Меня, ибо ради этого вы сошли сюда».
И тотчас безмолвие и страх охватили
всю тварь. Ибо Господь твари выходил из гробов,
а впереди Него — все пророки, повторявшие то, что они прорекли,
и удостоверявшие всех, что это Тот Самый,
Который по собственной воле сошел на землю. И по собственной воле ныне от нее
воскрес Господь»»…
Вот что ад ответил на мой вопрос,
не словами убедив меня, но делами показав мне,
что, явив его отовсюду нагим и опустошенным,
воскрес Господь…
Ты же, Безначальный, не имеющий конца, Творец и Боже истины,
смерть умертвивший и человека сделавший бессмертным,
в последний час, когда придешь воскресить меня… не осуди меня…
чтобы я воскликнул: «Не для мучения [моего], но чтобы избавить меня
воскрес Господь» [455].
Генезис основных идей приведенного текста прослеживается достаточно четко. В основе всего лежит материал, вошедший в «Евангелие Никодима» и разработанный преп. Ефремом в «Нисибийских песнопениях». Общим для Ефрема и Романа является представление об аде, который хватает «всех без разбора» [456], или «кого попало как попало». Ни Ефрем, ни Роман не ограничивают число выведенных Христом из ада людей только ветхозаветными праведниками: в их представлении Христос вывел из ада всех. Впрочем, Роман выделяет ветхозаветных пророков как идущих впереди Христа, тогда как все прочие идут позади. Кто остается в аду после исшествия оттуда Христа? У Ефрема это злые духи, бесы, сатана и смерть [457]; Роман не уточняет, но, по–видимому, исходит из этого же представления. Оба автора говорят об обнажении и опустошении ада Христом, которого ад принял за простого человека, а Он оказался Богом, разрушившим ад изнутри.
