Екатерина Каликинская - Святитель Лука: факты, документы, воспоминания
Святитель Лука среди прихожан храма в Крыму
– Каким он был архипастырем?
– К обязанностям своим относился неукоснительно и ревностно, служил каждую субботу и воскресенье, не говоря уже о праздниках. И регулярно совершал поездки по епархии. Время было послевоенное, по Крыму с его разбитыми дорогами добраться до дальних деревень был нелегко, но владыка хотел, чтобы архиерея видели не только в Симферополе. На стене висела карта Крыма, и крестами были отмечены приходы. Их было сначала много. Но пришло хрущевское время гонений, закрытия церквей. Свозили в сохранившиеся церкви, в канцелярию в том же доме – иконы, книги, предметы церковной утвари. Бывало дедушка говорил: «Опять всю ночь не спал из-за неприятностей с уполномоченным». А здоровье все слабело. Около 1956 года – полная слепота. И все же владыка продолжал исправлять службу
Святитель Лука проповедует в храме в Крыму
– Какие чувства Вы испытывали к нему?
– Почтение, благоговение, благодарность, любовь – как можно было иначе! В последние годы еще и страх за него. Я служил при нем иподиаконом и все время думал: вот упадет, и не удержу, не подхвачу… Служить ему уже было очень тяжело. Только вера в Господа давала силы выстоять. В конце службы, когда и у здоровых силы на исходе, владыка произносил проповедь с большим выражением и с блеском.
– Как он относился к властям?
– В 1946–1947 годах дедушка носил на рясе значок Сталинского лауреата, и его везде приглашали выступать, он был очень почитаем. Он всегда говорил, что сама суть советской власти – правильная, отмена чинов, сословий, это ему нравилось, и он это в душе поддерживал. Хотя он был совсем не из тех, кто подчинялся власти, отнюдь нет. Часто делал наоборот. Это был лев, сердце у него было смелое, гордое. Он никому не подчинялся, когда одобрял советскую власть. Но его очень угнетало гонение на Церковь, хотя он надеялся, что оно кончится, и надежда какая-то на это была в конце войны и после нее. Мне кажется, он всегда был патриотом России.
– А Вы сами, Ваша семья были верующими в эти годы?
– Моя мама была верующей с рождения, она родилась в Киеве, мы жили возле Софийского собора. Когда немцы отступали из Киева, они устраивали облавы и загоняли даже случайных людей, вот мы в одну из таких облав попали. Оказались в большом трудовом лагере на границе Польши и Германии, где было много чехов, поляков. И в лагере мы ходили в церковь – там была западная православная церковь, где нас с Юрой крестили.
У дедушки было страшное огорчение, что сыновья его неверующие. Его внук Алеша – студент, сын Михаила Валентиновича, пытался с ним спорить, говорил ему дерзко: как может быть семь дней творения? Это же ерунда! Сыновья владыки стали хорошими учеными, и он очень этому радовался, поздравлял их с научными успехами, считал, что они полностью оправдали его фамилию. Но их неверие было его болью.
Дети приезжали к нему нечасто. Они были занятые люди, у каждого своя работа, они были не свободны. Внучка Оленька, поскольку жила в Одессе, поближе, приезжала чаще. Он ее очень любил.
– А как он относился к другим людям?
– Очень доброжелательно, ровно. Дедушка всегда находил время для людей, которые хотели с ним поговорить. Я знаю, поскольку я его сопровождал и передавал такие просьбы. Помню, ко мне какой-то человек привязался: «Я гусаром служил и хочу поговорить с владыкой, потому что он помнит старину и сам дворянского происхождения». Я спросил дедушку – можно? Он сказал: «Пусть приходит». Он был открыт людям. Люди приходили к нему, чтобы его поприветствовать, задать какие-то наболевшие вопросы. И конечно, по поводу лечения.
Архиепископ Крымский Лука беседует с гостем
На дому он принимал много людей, занимали очередь. Была табличка с часами приема и надпись «бесплатно». С самыми разными болезнями шли к нему, не только с хирургическими, и он никому не отказывал. Дедушка был очень внимательный доктор, но строгий, сюсюкать ему не свойственно было. Ему сразу верили, потому что он еще был такой величественный человек, словно монумент двигался по набережной.
Я чувствовал, что он очень большой ученый, очень нужный людям, и мне было приятно, когда ему отдавали дань уважения. Местные профессора медицины – их именами теперь улицы названы, больницы – иногда приходили к нему, и это было для меня самое приятное: в такие минуты он был очень светским человеком, очень хорошо говорил, чудесно улыбался, здоровался за руку со всеми.
– Вас самого или родных он когда-нибудь лечил?
– Да. У меня была болезнь препротивная: с детства мучила невралгия лицевого нерва, такие сильные боли, что я лежал в темноте, когда начинались тошнота и эти боли. Дедушка решил, что сам будет меня лечить. Сказал мне, что будет делать укол через тройничный нерв через глаз. Тетя Витя говорила, что он ей делал такую процедуру. Но когда пришло время делать этот укол, я вышел в коридор и начал так плакать! Я был в ужасе, что в глаз иголкой полезут. И вдруг у меня все прошло. И потом больше уже болей не было.
Был еще чудесный случай. Мамочка моя заболела, у нее нашли опухоль груди, сказали, что саркома. И мама готовилась к концу, но приехала к нам в 1948 году. Дедушка осмотрел ее, прощупал и сказал, что ничего там нет. И в самом деле, оказалось – ничего. А мама была такой артистичной натурой, чувствительной, вместе с Любой Добржанской училась, они были подруги. И потом мамочка говорила: «Как хорошо – жить! Счастье уже просто дышать».
– А как владыка воспитывал Вас, внуков?
– В основном своим примером, своей жизнью, своей личностью. С дедушкой жить было и интересно, и ответственно очень. Я все старался делать как надо. Дедушка не был слишком снисходительным: когда Юрочка стал тетрадки прятать и из школы пришли на него жаловаться, то он поставил веточки в уголок вместо розог и сказал: вот, смотри, будут тут стоять, если ты снова провинишься. Но Юра уже, конечно, образумился и его не огорчал. Так что дедушке не пришлось применять это средство. Юра исправился, а я всегда учился хорошо.
Надпись святителя на обороте фото, подаренного Н.Н. Сидоркину
Мы были такое поколение – дети войны, которые много пережили. Все ходили под смертью, в оккупации. И голод многие перенесли страшный.
Тогда все Бога молили. Никаких насмешек над нами, верующими детьми, не было.
А учительница наша как-то сказала: «Вы знаете, что такое “спасибо”? Это “спаси Бог”.
Было столько погибших, убитых, не до насмешек!
В 1946–1947 годах было жаркое лето, и дедушка ходил с нами на Черновские камни. Там еще и дороги не было, но ему нужна была нагрузка. В 70 лет он был еще крепкий, старался ходить пешком побольше, когда было у него время. И нас, мальчишек, с собой брал. По дороге рассказывал Священное Писание. Не очень хорошо помню, что именно: про Иосифа и его братьев, о мучениях христиан за веру. Он сказал: «Вот мы идем, нам камешек попал в обувь, и больно идти, а представляете, что они испытывали, когда их мучили? Я в Мюнхене видел эти орудия пыток». А потом он распорядился, чтобы батюшка отец Сергий нас учил Священному писанию, мы с Юрой ходили к нему в избушку заниматься.
Владыка Лука в своей комнате в Симферополе у книжного шкафа
– Он рассказывая о своих тюрьмах, ссылках?
– Не часто, по ходу дела. Эти воспоминания записывались Евгенией Павловной.
– Кто из Войно-Ясенецких бывал у владыки в Симферополе и Алуште? С кем вы дружили?
– Все сыновья и дочь с детьми приезжали в Алушту, там была небольшая дача на море. С Алешей, сыном Михаила Валентиновича, мы соревновались в плавании, ездили вместе в заповедник. Мы с ним рыбу ловили. Если у него застревал крючок, я лез в воду доставать, так что мы были большими друзьями.
Младший сын святителя Валентин Валентинович Войно-Ясенецкий, доктор медицинских наук
С дядей Валей я общался, помню, он ходил на почту, я его провожал, и он рассказывал мне о строении Вселенной, о том, как звезды устроены, было очень интересно с ним. Валечка был такой славный, хороший. У Михаила Валентиновича я жил в Петрограде, когда из Симферополя приехал, в его квартире на Каменноостровском. Он подарил мне альбом с видами Переславля-Залесского. В 1991 году он уже плохо себя чувствовал. После того как попал в катастрофу поезда, у него нога болела всю жизнь, и он ходил в специальном ботинке. У него была прекрасная библиотека, громадные полки с книгами. Особенно мне нравился шеститомник Куприна, он говорит: «Бери, если хочешь». Я отказался, неудобно как-то.
