Пьер Шоню - Во что я верую
Начиная с XIII века перемены стремительно ускоряются. С 1789 года в Европе начинается эпоха ортеза[111] руки, получающей импульс от искусственного, безмышечного двигателя; перелом, начавшийся около 1960 года, ознаменован появлением ортеза мозга, выполняющего его простейшие функции. Компьютер лишен разума, но он действует со скоростью электрического тока, в миллионы раз быстрее нашего мозга. Этот ортез мозга в высшей степени нарушает сложившееся равновесие. Мы вскоре вступим в пору обновляемых источников энергии. Нам предстоит грызть (термо)ядерное яблоко и сосать солнечный апельсин[112]. И наверняка уже завтра появятся истинные роботы — микробиологические. События, видимо, развиваются быстрее, чем это можно было предвидеть еще вчера.
События, видимо, развиваются быстрее и по зигзагообразной траектории. Ошибочно предполагать, будто использование всё более совершенных орудий, артефактов и ортезов вызовет постоянное перемещение труда от полюса утомительной повторяемости к полюсу интеллектуальной творческой деятельности. В течение всех двух миллионов лет труда, осуществлявшегося пред-людьми и человеком, постоянно действовал регулятор, определявший развитие в соответствии с принципом: «шаг вперед — два назад» — принципом тактического возврата вспять, который биологи эволюции окрестили педоморфозом. Таким образом, можно говорить и о педоморфозе во время неолита: переход от сбора растений и охоты к пастушеско-земледельческому обществу отнюдь не всегда знаменуется немедленно наступающим прогрессом. Крупнейший скачок вперед привел даже к самому тягостному откату назад[XLII]. Искусство настенных росписей в Ласко в течение тысячелетий оставалось скрытым, неведомым, утраченным; охота, проводимая сообща, — это искусство, требующее находчивости, ума, понимания и обшения. Едва ли будет чрезмерным повторить, вслед за Робером Ардре (Robert Ardrey), что человек был создан охотой. Можно считать почти естественным, что мы одновременно утратили и охоту, и художников Ласко, что поразительные достижения земледелия пришлось оплачивать таким отходом назад. Именно этот этап истинной истории людей — но истории, которая бесконечно повторяется, — ярко описан и в строках книги Бытия. «Проклятая земля», земля, вовлеченная в сельскохозяйственный процесс, быстро становится проклятой, родит тернии и волчцы, доводит до изнеможения и пота, и то, что поначалу выглядело как дар, приходится прямо-таки вырывать у нее ценой повторяющегося, постылого труда. Можно понять вздох освободившегося от всех заблуждений Экклезиаста (но вернем ему его прежнее имя — Кохелет[113]): «Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем?» (Еккл 1:3). Прежде всего, земледельцу приходится тяжелее, чем охотнику. Когда в быт общества собирателей растений входит какой-то предземледельческий процесс, то это вначале — выигрыш, приводящий позже к отчуждению, прежде чем стать для пятидесятикратно выросшей массы людей источником досуга, который можно посвящать творчеству.
Так же чередуются этапы и в ходе промышленной революции. Кому бы пришло в голову, что машина и мотор, объективно освобождающие от механически повторяющихся, утомительных усилий, поначалу сделали, на первый взгляд, необходимыми по меньшей мере столько же усилий, сколько они теоретически должны были устранить? То, что Пьер Дени Будрио[XLIII] показал в связи с условиями труда, бывшими в ходу среди строительных рабочих в XVIII веке накануне технологического перелома, следует, однако, сопоставить с докладом Виллерме и теми известными докладами английского парламента, ссылки на которые непременно делаются при упоминании ужасов механизации.
Невозможно изгнать какой-то тяжкий труд, не создав другого, подобного ему.
С количественным методом в истории я освоился до того, как компьютер вошел в быт. Мы с женой провели часы, дни и годы за расчетами, которые компьютер сделал бы много точнее за несколько часов, и его работу тормозили бы только печатающие устройства. Я не уверен, что мои ученики, работающие на компьютере, — и у которых, благодаря Богу, работа спорится куда лучше, чем у меня, а получают они при этом решения задач, прежде совершенно неразрешимых для меня, — оказываются свободнее меня от наводящих скуку дел. Проверка распечаток для меня — ненамного увлекательнее, чем подсчеты на моей маленькой счетной, щелкающей машинке, когда появление результатов вызывало несомненную радость.
Нельзя, следовательно, полностью избавиться от всего того, что наводит скуку. Длительное продвижение вперед по прямой не спасает от кое-каких разочарований. По поводу кризиса 1980-х годов я во многом согласен с Орио Джарини[XLIV]; есть, по меньшей мере, один пункт, где мой анализ становится составной частью доказательства, предложенного этим блестящим экономистом. У меня перед глазами — о многом говорящая диаграмма рыбных промыслов[XLV]. Бывает, — и уже бывало, — что в морях, где ведется хищнический лов рыбы, рост численности и производительности траулеров приводит к общему сокращению объема улова. Наше время — время эпипалеолита в том, что касается использования океанских богатств. Следует в кратчайший срок перейти к рациональному использованию водоемов. В целом, мы дошли до эпипалеолита в связи с революцией, сопоставимой по меньшей мере с революцией неолита. Головокружительно быстрое развитие, наблюдавшееся в экономике в 1945–1975 годах, знаменует завершение явного прогресса этого рода, свое начало берущего за десять тысячелетий до того. Мы только что вступили в такую фазу истории, когда ценности традиционной цивилизации: воспроизводство человеческой жизни, воздух, вода, энергия — должны фигурировать в отдельных графах Большой книги бухгалтерского учета. Ведутся дискуссии по поводу энергии, воздуха и воды; пожалуй, только человека новые эксперты никак еще не решатся учитывать в своих расчетах[XLVI].
Прямолинейное развитие не может идти бесконечно. Орудие выстроило мозг, обращение с орудием побуждает к изобретательству.
Труд постепенно теряет статус единого целого. С той же неумолимостью он сосредотачивается на двух полюсах, расстояние между которыми, видимо, все время растет. Невозможно полностью избавиться от скучного однообразия. Подобно зыби, вновь и вновь разбегающейся за кормой корабля, постоянно воссоздаются томительно-однообразное и легкое. И это проклятие, звучащее из книги Бытия, оказывается, подобно проклятиям, исходящим от Бога, подлинным благословением.
Нам необходим отдых в виде наводящих скуку и безбурных трудов. Я уже упоминал компьютер. Благословенна будь необходимость считывать распечатки, набирать на клавиатуре цифровые данные! Ваш мозг не в состоянии непрерывно работать в режиме активного изобретательства. Руководство хорошо организованным производством не сулит вам ничего, кроме тягот. Когда всё полностью автоматизировано, вам остается иметь дело с неполадками механизма. Полное освобождение посредством машины, а затем и мозговых ортезов в виде машин для ускоренного и надежного выполнения несложных интеллектуальных операций приводит к тому, что мозг работает только в режиме максимального напряжения своих способностей.
Не будь легких, наводящих скуку задач, мы умерли бы. Мы обречены стремиться к тому, чтобы избавиться от них, но следует уповать на то, что сделать нам это никогда не удастся. Коала — чудесный зверек, отлично приспособленный к жизни: ведь у него на лапах есть крючки, которыми он успешно цепляется за кору эвкалиптов, листья которых — его единственная пища. Коала, символ торжествующего правоверия, представляет собой противоположность изощренному человеческому уму. Полный успех наших планов, полная удача, которой увенчалось бы наше стремление истребить автоматизм наводящего скуку однообразия действий, превратил бы нас в коала чистого размышления. Хорошо, что мы в этом никогда не преуспеем. Проклятие-благословение, о котором говорится в книге Бытия, пребудет с нами навеки во имя нашего спасения.
* * *
Случись вам воистину испытать «удрученность и душевную тяжесть», столкнуться с несчастьем — или случись несчастью по-настоящему натолкнуться на вас, — и вы почувствуете, каким великим благом является утомительная, легкая задача. Если же, не дай Бог, такой день настанет, то пусть у вас не будет недостатка в подлинном, утомительном, однообразном и легко выполнимом труде. Возможно, именно поэтому женщинам, у которых к тому же есть еще способность плакать, обычно легче, чем мужчинам, переживать подобные испытания. Дело в том, что женщины умеют — во всяком случае, долго умели — уходить с головой в будничный труд, в мелкие бытовые дела. Уход за цветами на могилах, устройство поминок, сложные погребальные обряды в традиционных обществах составляют часть мудрости, утраченной нами от избытка знания.
