Л Климович - Книга о коране, его происхождении и мифологии
Изображение "основателей" иудаизма, христианства и ислама как обманщиков, а их "священных книг" - Библии (Пятикнижия-Торы), евангелий и Корана - как лжи, по-видимому, к концу Х и особенно в XI-XII веках становится широко известным на Ближнем и Среднем Востоке. В Иране в это время защитники мусульманской ортодоксии приписывают такие представления сектантам-карматам Бахрейна с целью обличения и преследования сторонников этого широкого, в основе своей антифеодального движения.
В "Сиасет-намэ" - книге о правлении, приписываемой везиру Низам аль-мульку, рассказывается, что предводители карматов, оказавшись в Ираке, в Лахсе, "бросили в поле и осквернили все имевшиеся списки Торы, Евангелия и Корана. Бу-Тахир (предводитель карматов Абу Тахир Сулейман. - Л.К.) говорил: "Три лица принесли порчу людям: пастух, лекарь и погонщик верблюдов"[Сиасет-намэ. Книга о правлении вазира XI столетия Низам аль-мулька. М.-Л., 1949, с. 222. Ср.: Sadek V. Ateisticky proud "De tribus impostoribus" a arabska filosofie. - Novy Orient (Praha), 1962, э 9, с. 198-199; Сагадеев А.В. Ибн-Рушд (Аверроэс). М., 1973, с. 154-167.]. Здесь, как и в позднейшем западноевропейском трактате "О трех обманщиках", под обманщиками подразумевались Моисей ("пастух"), Иисус ("лекарь") и Мухаммед ("погонщик верблюдов"). Естественно, что в произведении, созданном в средневековом Иране, особое значение было придано посланнику Аллаха.
Развившееся в борьбе против свободомыслия, а также против мутазилитов и иных "ересей" схоластическое мусульманское богословие калам (приверженцы его ставили целью словесное обсуждение и логическое подкрепление положений ислама) жестоко расправлялось с каждым, кто был не согласен с официальной догматикой, в частности, высказывался против догмата о несотворенности Корана. По толкованию Абу Ханифы (ум. в 767 г.) - главы наиболее распространенного религиозно-юридического толка (мазхаб) суннитского ислама, Коран "пред творцом не есть сотворенное"[Так якобы ответил Абу Ханифа на вопросы, заданные ему христианином в присутствии халифа Харун ар-Рашида. Эти "ответы" в целях прославления Абу Ханифы и халифа до Октябрьской революции не раз издавались ив нашей стране. См.: Фауз ан-наджат ("Спасительный путь"). Казань, 1840, с. 47; есть также казанское издание 1888 г.]. Согласно учению ханифитов, "тот, кто говорит, что Коран сотворен, - кафир", то есть неверный. А получить название кафира там, где ислам являлся государственной религией, было равносильно объявлению вне закона.
В Коране говорится, будто "нет зерна во мраке земли, нет былинки, ни свежей, ни сухой, которые не были бы означены" в нем (6:59). На его же страницах читаем, что Коран ниспослан в "объяснение всех вещей, в руководство, милость, благовестие покорным", мусульманам (16:91); в нем "не выдуманный рассказ, а подтверждение открытого до него, истолкование всем вещам..." (12: 111). На этом основании в исламе было развито положение, что вообще вся мудрость и совершенство - в Коране, а поэтому якобы никакие произведения, кроме него, не могут быть ценимы. Эта мысль, с помощью которой богословие пыталось обесценить мысли и дела человеческие, одержать верх над наукой и прогрессом, обобщена, например, Бади аз-Заманом аль-Хамадани (ум. в 1007/1008 г.) в следующем поучении:
"Начни изучение Корана; затем перейди к тафсиру: бог будет при этом тебе помогать. Не позволяй себя отвлекать от того, что я тебе здесь предписываю, этими книгами-мучениями, потому что это было бы пустым расточительством времени, так как не страшна никакая мука, которая не указана в Коране".
Это положение отстаивается и в работах мусульманских богословов реформистского направления. "Коран, если бы он был даже и сомнительным свидетелем, - писал один из них, - ни один мусульманин... не имеет права обвинять в ошибках"[Abdelkader Hadj Hamou. L'lslam est-il immuable? - Mercure de Fiance, 1930. t. CCXIX, N 765, p. 606.]. В связи с этим нельзя не признать справедливым возражение австрийского исследователя X. Готшалка, сделанное им по поводу работы о средневековом исламе, изданной в Чикаго в 1946 и 1947 годах. X. Готшалк пишет, что в "рамках ислама критика Корана невозможна"[Wiener Zeitschrift fur die Kunde des Morgenlandes. Bd. 51 Heft 4. Wien, 1952 S. 324.]. Когда в 1926 году видный египетский ученый и писатель Таха Хусейн (1889-1973) выступил с книгой о древнеарабской поэзии ("Фи-ш-шир аль-джахили"), из которой следовало, что он смотрит на Коран не как на "ниспосланное с неба откровение", а как на сочинение араба Мухаммеда и, считаясь с данными науки, высказывает сомнение в историческом существовании Ибрахима (Авраама) и Исмаила, то на него тотчас ополчились защитники мусульманской традиции, всячески понося его труды в печати[Нападки на Таха Хусейна рассмотрены в работе И.Ю. Крачковского "Таха Хусейн о доисламской поэзии арабов и его критики". - См.: Избранные сочинения. М.-Л., 1956, т. 3, с. 189-222.]. Книга Таха Хусейна, написанная с позиции сравнительно робкой рационалистической критики, изображалась как одна из "опор неверия", предназначенная "для сокрушения религии".
Прошло немало лет, прежде чем лучшее, что содержит обширное научное и литературное наследство Таха Хусейна, стало получать заслуженное широкое признание. Еще в 1914 году он защитил диссертацию о любимом поэте - Абу-ль-Аля аль-Маарри, и "это была первая докторская диссертация во всем арабском мире"[Лука А. Таха Хусейн и европейская культура. - Культуры - диалог народов мира. Культура народов Востока. - Unesco, 1985, э 3, с. 27.]. Незадолго до кончины Таха Хусейн в октябре 1973 года был удостоен премии Организации Объединенных Наций "За защиту прав человека". Как пишет его современный египетский биограф, "наблюдая в течение всей жизни великий спор XX в. между современностью и традицией, Т. Хусейн способствовал развенчанию мифа о извечном конфликте культур Востока и Запада, убедившись на собственном опыте в том, что они являются составными элементами всей культуры человечества"[Там же, с. 37.].
Конечно, под влиянием изменений в общественной жизни в наше время выдвигаются новые истолкования религиозных догматов и обрядов. При этом обнаруживается как сила секуляризационных процессов, так и противостоящих им стремлений дальнейшего использования ислама в политической жизни. Естественно, что эта картина приобретает немало оттенков, каждый раз завися от конкретных исторических условий страны, государства, для которого она стала характерной.
Изучение, издания и переводы Корана
Итак, Коран по представлению мусульман - книга предвечная, боговдохновенная, "слово Аллаха". Об этом можно прочитать на страницах самого Корана, в котором данная особенность связывает его с древней традицией "безавторской" литературы, восходящей к таким произведениям, как Библия и Авеста.
При составлении и редактировании Корана сохранение этой традиции, очевидно, произошло под влиянием необходимости поддержания высшей категории авторитета Аллаха, культ которого вышел за пределы древнего пантеона арабов и занял место первого и единственного бога, как провозглашено в шахада - "символе веры" ислама: "Нет божества, кроме Аллаха" - "Ля илях илла ллах".
Эта особенность неоднократно разъяснялась в работах исламоведов, писавших о Коране, а также в комментариях и статьях его переводчиков, особенно тех, кто подолгу жил в странах распространения ислама. Так, арабист и иранист, автор арабско-французского словаря, издатель, исследователь и переводчик персидских классиков Манучихри и Саади, драгоман[Драгоман (франц., от арабск, тарджуман - переводчик) переводчик при дипломатических представительствах и консульствах, главным образом в странах Востока.] при французском посольстве в Иране Альбин де Биберштейн-Казимирский (1808-1887) во вступительной статье к переводу Корана, сделанному им с арабского языка на французский, писал: "...Коран не представляет нам почти никаких указаний на жизнь и особу арабского пророка. Это отстранение вообще видно во всем Коране; это слово божие, сказанное Магомету и переданное его устами народу арабскому. Приводя текст Корана, магометанин никогда не скажет: "Магомет говорит", но "бог, всевышний говорит"; поэтому нельзя и ждать, чтоб бог изъяснял согражданам Магомета подробности о его семье, происхождении и приключениях в его жизни"[Коран Магомета. Переведенный с арабского на франц. Казимирским с примеч. и жизнеописанием Магомета. М., 1864, с. III.].
Однако признание этого факта не помешало Казимирскому свой перевод назвать в нарушение догмата несотворенности Корана так, будто это произведение авторское, принадлежащее одному лицу: "Mahomet. Le Koran..." Соответственно озаглавлены и его русские переводы К. Николаева, которые выдержали в России пять изданий - 1864, 1865, 1876, 1880 и 1901 годов: "Коран Магомета. Переведенный с арабского на французский переводчиком французского посольства в Персии Казимирским, с примечаниями и жизнеописанием Магомета. С французского перевел К. Николаев"[Дополнен и несколько изменен титул лишь в издании 1901 г., в котором читаем: "Новый перевод, сделанный с арабского текста М. Казимирским, переводчиком при французском посольстве в Персии. Новое издание, пересмотренное, исправленное и дополненное новыми примечаниями. Перевод с французского А. Николаева". На поверку это издание в основном лишь слегка отредактировано, но часто далеко не лучшим образом. Это видно уже из титульного листа, где Альбин Казимирский написан с инициалом "М.", а К. Николаев превратился в А. Николаева. Впрочем, путаница с инициалом "М." произошла и в новейшем французском переиздании перевода А. Казимирского, озаглавленном более строго: "Le Coran. Traduction et notes par М. (!) Kazimirski..." (P., 1980). В рецензии на это издание, в котором принял участие востоковед М. Родинсон, немецкий арабист К. Рудольф привел биографические данные А. Биберштейна-Казимирского, родившегося близ Люблина и, еще будучи школьником, эмигрировавшего из Польши. Выясняется также, что путаница с его инициалом имела место и в других зарубежных изданиях, в том числе вышедших до русского 1901 г.: по-видимому, не зная имени, издатели ставили нейтральное "М.", которое на титуле французской книги можно прочитать и как "Monsieur" - сударь, господин. (OLZ, Berlin, 80 (1985), 1, S. 48-49).].
