Яков Кротов - Чистая Россия
Свобода как банан, который, по известному анекдоту, висит в клетке, и вот мужик прыгает, прыгает, а дотянуться до банана не может. Ему советуют: «Вась, подумай», а он отвечает: «Прыгать надо, а не думать!» В политике всегда есть мыслители и прыгатели. Плохо не то, что они не объединяются. Не нужно объединяться, нужно каждому и думать, и прыгать. Диссиденты в основном думали. Выпрыгнули они, собственно, один-единственный раз — в августе 1968 года. Впрочем, прыжок был славный. С 1990 годы свободолюбцы, так уж повелось, в основном прыгают. Прыгают с тем большим энтузиазмом, что прыгнуть — трудно. Труднее, чем в прорубь. Потерять работу, здоровье, а то и свободу, — нет проблемы. Не так непременно, как при Брежневе, но очень вероятно, причём с каждым годом всё вероятнее и вероятнее.
Хочется собрать все силы и прыгать. Однако, нужно взять паузу — особенно, когда дела так плохи, как сейчас — и немножечко подумать. Пересмотреть программу, пересмотреть отношения с людьми, пересмотреть «формат» всей политической активности. Что-то старое выкинуть, что-то новое придумать. Свобода всё-таки не банан, не сгниёт, пока мы думаем, и само думанье есть один из самых сладких плодов свободы, доступных всегда и везде.
В ЗАЩИТУ ДЕМШИЗЫ
Агрессия начинается с малого. Вот девушка вполне искренне выражает в публичной дневниковой записи сочувствие человеку, которого пытает российский суд, и сокрушается: идти в пикет, протестующий против этой пытки, ей неудобно — там «демшиза». Она выражает желание разместить какую-нибудь эмблемку с выражением своего протеста в интернете — и тут как раз такая эмблемка появляется. Тысячи людей помещают её на своих страницах. Люди довольны: и с демшизой не постояли, и протест выразили. Разместили — может, и не изменили ничего, но уж во всяком случае, если бы не разместили, точно ничего бы не изменилось.
В любой групповой активности неизбежно присутствуют люди с не вполне нормальным поведением. В гламурной среде они есть. В среде менеджеров среднего звена (к которым относится, видимо, и эта девушка) их меньше, потому что таких не берут на работу секретарями. Но ущербен человек, среди друзей которого все нормальны.
Выражение «демшиза» родилось среди демократов: так называли в начале 1990-х годов людей с неуравновешенной психикой, которые кто по своей воле, а кто и и по чужой посещали демократические митинги, срывая их. Вот не надо ругаться: в результате «демшизой» стали именовать самих демократов. Прежде всего, их враги, но и те, кто хочет найти какой-то способ бороться за свободу исключительно в кругу приятных, привычных себе людей. Выражение изначально было оскорблением, но стало оскорблением в квадрате. Пускай в среде политического сопротивления есть люди с шизоидными изменениями в психике. Разумный человек безусловно способен это учесть и смотреть в суть.
Ни Ковалёв, ни Сахаров, ни Новодворская, ни Якунин, ни те люди, которые сейчас голодают и пикетируют в защиту несчастного Алексаняна, к числу шизофреников не относятся. Девушка обозвала их «демшизой» не глядя. Конечно, пикеты — крайние методы, но в некоторых ситуациях только такие методы и остаются. (Если, конечно, не принимать методов насильственных, которые есть шизофрения в высшей степени).
Можно ли спастись от неприятных попутчиков, например, сведя свободолюбие к эмблемам? Это ведь легко может быть эскапизмом. В религиозном сознании это называется обрядоверием. Отслужить молебен и считать, что «хуже не будет». Нет, может быть хуже: человек словно «спустил пар». Не разместил бы эмблему — возможно, он бы всё-таки дошёл до пикета, написал бы письмо протеста в прокуратуру или в Кремль. А так — эмблемка создаёт у него иллюзию действия, да ещё коллективного. Рациональный анализ подсказывает, что даже сто тысяч таких эмблем — очень мало в сравнении с молчаливым большинством.
Количество эмблем, как и количество обрядов, никак не переходит в качество: идут поколения одно за другим, а эскапизм надёжно предохраняет власти от настоящего протеста. Не случайно власть прежде всего мешает именно телесным выражениям протеста — пикетам, митингам, демонстрациям. Не случайно она сама демонстрирует свою силу прежде всего телесно. Интернет — замечательное средство общения, но хлеба и воды он не заменяет, тела он не упраздняет, и телесное выражение своей позиции всё равно остаётся более значимым, чем любая электронная бузотерия.
К вере это тоже относится. И об этом тоже забывают именно те, кому боязно оказаться с «шизой».
НОЧЬЮ СВЕЧА НУЖНЕЕ, ЧЕМ ДНЁМ
Чем далее заходит реставрация диктатуры, тем чаще образованные люди оказываются перед вопросом, перед которым стояли при большевиках: как сочетать человечность и профессионализм. Чем более творческая профессия, тем острее вопрос. Программисту при диктатуре не грозит увольнение за то, что он правильно пишет програмы, а вот если пропустит нужную строчку, его уволят. Журналисту (кинорежиссёру, писателю) при диктатуре платят именно за то, чтобы он умалчивал о том, о чём профессионально должен говорить. Впрочем, и виолончелистам, и программистам платят ещё и за то, что они кое-что говорят сверх того, что должны делать профессионально. Выступят на партсобрании, сходят на выборы с единственным кандидатом…
Это, кстати, проблема не только тех, кто живёт при диктатуре, но и её соседей. Диктатура с удовольствием приплатит зарубежным журналистам, чтобы те написали о ней доброе слово, но она приплатит и зарубежному спортсмену или виолончелисту, чтобы те приехали и поиграли, даже не говоря ничего в поддержку диктатуры. Если отказаться, диктатуре хуже, возможно, не будет. Будет лучше искушаемому. Поэтому многие спорстмены считали своим долгом бойкотировать гитлеровскую или брежневскую олимпиад — не для того, что разрушить деспотизм, а чтобы самим не разрушиться морально.
Деспотизм твердит, что выбора нет: либо продавайся, либо уходи, умирай как профессионал. В крайнем случае, деспотизм предлагает небольшой люфт, имитацию свободу, призванную убаюкать совесть. Не ходить на партсобрание нельзя, но можно не подымать руки. Всё равно в протоколе напишут «единогласно». Нельзя выступать против колхозов, но можно критиковать злоупотребления колхозных деятелей — не выше определённого уровня, конечно. Как небольшое количество масла позволяет двигаться автомобилю, так небольшой фрондёж не подрывает, а лишь укреплят диктатуру. Эренбург, Евтушенко…
Выбор, кажется, всё-таки есть, и формально он подобен фрондированию. Точнее, фрондёж отвлекает от настоящего выхода, для этого и поддерживается. Не нужно эзопова языка, не нужно умеренной критики. Выход вообще лежит за пределами профессии. Его, как ни странно, сформулировал Иоанна Предтеча, когда к нему пришли евреи, бывшие на службе (полицейской и налоговой, по нашим стандартам) у римских оккупантов. Полицейских он просил не быть более жестокими, чем от них требуется, налоговиков — не брать лишнего. Это называется «забастовка по-итальянски». Работа по правилам.
Тоталитаризм стоит — вопреки тому, что думал Макс Вебер — вовсе не на механически-бездушной работе бюрократии. Наоборот, он стоит на том, что бюрократия вкладывает в деспотизм щепоточку своей души. Однажды освобождённый сталинский зэк встретил на улице своего следователя и спросил: «Что ты меня бил, я понимаю, это приказывали. Но зачем ты, избив меня до полусмерти, ещё на меня и помочился?» — «Ты знаешь, разобрало…» — виновато и честно ответил палач.
Интеллектуалы на службе деспотизма омерзительны именно тем, что не просто «выживают», не просто творчески выполняют заказ власти, а ещё докладывают немножечко от души. Их можно понять: с душой даже предавать легче. Но ведь не все же докладывают — некоторые находят правильный выход. Некоторые просто не усердствуют. Будет одной квартирой меньше, не беда. Не быть ходячим мертвяком — уже смертельная угроза деспотии.
Другие же, подобно евангельскому Никодиму, плоть от плоти номенклатуры, используют ночь для добра. Ночью свет нужен даже больше, чем днём: маленький человеческий огонёк заменяет Солнце, иногда с успехом. Нормальный мир нормален, потому что тёмное начало в человеке ограничено ночью. Есть система свободы, которая смягчает несвободу, зло, грех, существующие в отдельных элементах системы.
Ненормальный мир ненормален, потому что в нём темно и днём, и ночью. Никодим ведь, придя ночью к Христу за советом и вечной жизнью, днём делал вид, что с Иисусом незнаком. Возможно, он даже голосовал за Его распятие — во всяком случае, не протестовал. Зато решился помочь с похоронами. Как и Иосиф Аримафейский — член Синедриона, не отмеченный в учениках, зато отмеченный, когда ученики разбежались. Его собственная гробница стала зажигалкой, протянутой Богу. Свету много не надо, но без одной спички, хотя бы сломанной, и Христос окажется бессилен низвести огонь на землю. Если ночью мистер Джекил хотя бы сотую часть дневных усилий тратит, чтобы возместить зло мистера Хайда, то дни мрака сочтены. Просто потому, что зло растёт в геометрической прогрессии, а добро — в человеческой.
