Павел Дарманский - Побег из тьмы
Помню, как на фоне подобных раздумий и настроений потрясла меня скромная исповедь одной старушки. Ей уже давно пора идти на пенсию, но она продолжает трудиться.
— Приятно, батюшка, сознавать, что получаешь копейку за труды: и для меня хорошо, и родственникам помощь могу оказывать, — нараспев говорила она из-под покрывавшей ее епитрахили.
Меня, как ножом по сердцу: дряхлая старуха видит смысл и радость жизни в труде. А я?! Мне стал ненавистен животно-растительный образ жизни, который ведет духовенство и который, в силу положения, должен был вести и я. Обильно есть, изрядно пить, без меры спать, ничего не делать; постоянно «отмечать» (как правило, пьянством и разгулом) церковные праздники, день посвящения в сан, день свадьбы, день ангела, день рождения попа, их матушек и деток; бесцельно разъезжать на церковных и собственных автомобилях или на такси за церковный счет — вот далеко не полный перечень тех «дел», которыми духовенство любит заполнять свою улиточную жизнь.
С другой стороны, неотразимо влияла настоящая действительность, трудовая жизнь советского общества.
«Что стало бы с обществом и вообще с жизнью на нашей планете, если бы все облеклись в ризы и мантии, если бы все ограничились воздеянием рук и устремлением взоров на небо? — думалось мне. — Кто бы стоял у станков на фабриках, и заводах, опускался в шахты и добывал уголь и руду, поднимался на строительные леса и строил жилища, возделывал поля, изготовлял одежду, совершенствовал технику? Кто бы занимался наукой? И справедливо ли, что всех, кто создает материальные и духовные блага для людей, но не интересуется религией, церковь называет грешниками, «нечестивцами» и предрекает им ад и муки, а тех, кто не принимает участия в общественном труде на общее благо и живет только для себя, для мнимого спасения несуществующей души, церковь называет праведными и сулит им блаженство?»
Гигантское строительство гидроэлектростанций, заводов, шахт! Поднятие целинных и залежных земель и сбор урожаев на них! Исследование Арктики! Выдающиеся достижения советской науки! Развитие реактивной и ракетной техники, химии и медицины! Поднятие культурного и материального благосостояния рабочих и колхозников! И на этом здоровом жизненном фоне… я с библией в руках должен призывать людей к отречению от земных благ, к аскетизму, посту, молитве, слезам… Такое «служение» людям дает мне возможность жить за их счет. Как глупо, нелепо и унизительно для молодого человека XX века! Доверчивых простых людей, которые честно трудятся в меру своих сил, я должен пугать и обманывать сказками о геенне огненной, аде, злых чертях, ангелах, мстительном боге, райском блаженстве! Нет! Это не должно дольше продолжаться! Созревало решение порвать со своим сословием, порвать навсегда с религией вообще.
Я не знаю, есть ли что-либо более трудное и невыносимое, чем душевный разлад, чем сознание, что служишь делу, которое не только отвергнуто разумом и сердцем, но и которое наносит вред обществу? Как нужна была мне моральная поддержка, товарищеское участие! И я нашел эту поддержку вне церковного мира. Я написал давно порвавшему с религией Е. Дулуману, члену Киевского общества по распространению политических и научных знаний. Писал, и не верилось, что он захочет связываться со служителем культа. Но опасения были напрасны. Он ответил теплым письмом, и между нами вновь завязалась регулярная переписка.
20 июля 1957 года меня вызвали в епархиальное управление и сообщили, что я включен в состав группы от ленинградских церквей на VI Всемирный фестиваль молодежи и студентов в Москве для встречи с молодыми христианами — участниками фестиваля. Перед отъездом в Москву в актовом зале духовной академии нас собрали на инструктаж. Среди других был задан вопрос: как правильно ответить гостям, если они спросят, как мы, богословы, относимся к учению марксизма-ленинизма? И профессор академии Л. Н. Парийский без обиняков заявил с кафедры:
— Отвечайте так, как оно есть на самом деле: учение марксизма-ленинизма мы отрицаем, ибо оно противоречит церковному учению о мире, человеке и религии.
Встреча с молодыми христианами состоялась в г. Загорске (под Москвой) в Троице-Сергиевской лавре, где помещается Московская духовная академия. Эта встреча лишний раз засвидетельствовала, что религия не может быть объединяющим началом для народов и что до настоящего времени она разобщает людей. Чувствовалось единство, когда речь шла о братстве, мире и дружбе. Но как только начались разговоры о вере, о боге, о догматах, сразу же произошло разделение на православных, католиков, лютеран, англикан, баптистов и т. п.
Здесь же на фестивале я встретился с Е. Дулуманом, которого предварительно известил телеграммой, что буду в Москве. Несколько откровенных бесед с ним очень помогли мне. Очень трудно было вытряхнуть из сознания остатки религиозной, страшно липкой трухи. Кое-что еще удерживало меня от решительного шага. Например, временами тяготела надо мной идея бога (не библейского, нет, а какого-то непонятного, вселенского духа); долгое время жаль было расставаться с основной религиозной идеей о вечности и бессмертии человеческого духа; не мог согласиться с теми, кто чернил образ Христа (хотя и знал уже, что это образ неисторический); казалось непонятным, почему в школах учащихся знакомят с мифами Греции, Рима, а с библейскими мифами — нет. И Е. Дулуман в своих письмах терпеливо и убедительно разъяснял мне, умно и понятно отвечал на задаваемые вопросы.
О моей переписке и встрече с Дулуманом на фестивале стало известно в епархиальном управлении. Меня вызвали туда. Секретарь митрополита протоиерей С. Румянцев расспрашивал меня о Дулумане, а затем и о моей переписке с ним.
То ли в наказание, то ли для испытания меня командировали на две недели в глухой хутор Зажупанье Осьминского района, находящийся в 70 км от железной дороги. Была осень, ежедневно шли дожди. Сообщение с хутором затруднилось. Весь в грязи, измученный, через двое суток я добрался до хутора, где в Михайловской церквушке (священника там не было уже с год) я должен был совершать требы и богослужение. На службе присутствовало пять-десять старух и столько же детишек, а иногда, кроме меня, сторожа и старостихи, никого не было. Я чувствовал себя как в ссылке. Тоска, снедающая тоска не оставляла меня с раннего утра и до поздней ночи. Жил один в большом пустом церковном доме. Ночью было жутко.
— Как вы смотрите на то, что священники жили раньше и теперь живут богато, роскошно, не как миряне? — спросил я Как-то Иустинию Ивановну, старостиху Зажупанской церкви.
— На то они и батюшки, чтобы лучше нас, мирян, жить, — ответила она.
«О святая простота!» — подумал я, и мне стало жаль ее, жаль доверчивых простых людей. А сколько есть их на свете, таких простецов! Они верят, что духовенство в самом деле верит в бога, не подозревая, что священнослужители в абсолютном большинстве только притворяются верующими. Ризы, мантии, рясы, кресты, бороды, длинные волосы и богословствование — это лишь ширма, за которой они скрывают свое подлинное лицо. Да ведь попам-то невыгодно обнаруживать свое неверие, как не выгодно это было и князьям, и царям, и буржуям, которые считали, что «религию нужно сохранить для народа», ибо видели в ней узду, а не что-то божественное. Попы молятся напоказ, для людей — этим ведь живут. А на самом деле они, в основном, — рясоносные безбожники. Посмотрите, как большинство из них ведет себя в алтаре, послушайте, о чем говорят, какие рассказывают анекдоты. Конечно, нет правил без исключений: порядочный священник, искренне заблуждающийся, является именно исключением в церковном мире.
Вернулся я из Зажупанья в Ленинград с окончательно созревшим решением порвать с религией. Я отдавал себе отчет о том, что ломка сложившихся устоев жизни не пройдет безболезненно. Еще в 1952 году поступок Е. Дулумана я считал смертным грехом. Тогда я был еще одиноким, а сейчас у меня семья: жена, двое маленьких детей, престарелая мать, недавно только пережившая трагическую смерть зятя — тоже священника. Однако я чувствовал готовность окончательно порывать с церковью — это было требование разума и совести. Как и следовало ожидать, в семье мое намерение было встречено с ожесточением. Домашние стали запугивать, что если я брошу священство, то меня, не имеющего никакой специальности, нигде не примут на работу, будут осмеивать, колоть прошлым. На помощь были призваны значительные силы в лице родственников, и близких к нашей семье церковников. Отцы иереи, бывшие мои друзья, убеждали остаться и, если нет больше веры, ходить к престолу, как к станку (разницы, дескать, нет, но только у престола денежнее). Я отбивал одну идеологическую атаку за другой. Затем служители престола начали внушать жене, что за моим разрывом с религией скрывается намерение бросить семью на произвол судьбы.
