Тира Соколовская - Тайные архивы русских масонов
Необычайно быстрое распространение масонства и увлечение в масонское лоно людей различнейших слоев общества большинство современников, не вдававшихся в изыскание точных причин, объясняли модою на масонство. Другие говорили, как Вигель, например[157]: «Полагать должно, что в воздухе бывают и нравственные повальные болезни, даже меня самого в это время так и тянуло все к тайным обществам». Однако повальные болезни не сваливают каждого; для них нужна известная почва, нужен известным образом подготовленный организм, благоприятствующий болезни; самая жестокая болезнь не уносит подряд своих жертв.
И масоны прекрасно сознавали эту истину, ставя первейшею своею задачею в деле распространения своего учения подготовку общества к восприятию масонских идей путем самой широкой пропаганды, устной и письменной. Если братьям низших степеней распространение масонского света и исправление людей внушалось только как нечто желательное, то братьям высших степеней пропаганда ставилась уже в обязательство. В степени шотландского мастера, весьма распространенной, принимаемый при присяге говорил[158]: «Клянусь и обещаюсь царственную науку свободную каменщичества со всею возможною ревностью разнасаждать, законы наши защищать, работников по делу возбуждать, каменщиков в науке каменщической наставлять, работников, как орудий к восстановлению храма нужных, во всех странах искать, ни огнем, ни пламенем, ни гонением, ни угнетением от того не отстраняться, но с неизменным постоянством чистоту нашего ордена, правоту его законов, честь его и славу защищать, и в каком бы месте ни могла быть какая от меня помощь или услуги сколько-нибудь полезны, везде там находиться обязуюсь».
Первое старание масонов заключалось в том, чтобы разбудить общество, всколыхнуть его и, заронив в него недовольство и неудовлетворенность окружающей средой, возжечь в нем стремление к лучшему, стремление к вступлению в масонский орден, суливший земной эдем. Эта пропаганда, веденная с искусством и широким фронтом, усиливалась еще отличных примеров выдающихся масонов.
Патронами ордена свободных каменщиков почитались Иоанн Креститель, Иоанн Евангелист и апостол Андрей. Иоанн Предтеча, возвещая Спасителя мира, проповедовал покаяние и призывал людей к исправлению. Иоанн Евангелист проповедовал главным образом любовь к ближнему как к самому себе. Апостол Андрей проповедовал христианские идеи, не щадя жизни. Свободные каменщики ставили своею целью исправление рода человеческого и основным принципом принимали любовь к брату человеку.
«Внутреннее общение во свете, — читаем в “Царствии Божием”, — поглотит, наконец, все общества, когда огнь жизни всеобщего духа возжется во всех человеках. Возжигайте токмо друг в друге сей огнь света всеобщего, любви всеобъемлющей, и он искусит все, что есть в человеке злато, сребро и камение многоценное и что есть сено, солома и хварстие, что есть Божие и что человеческое. Чем больше соединяется огней, тем силы общего возжения множатся пока, наконец, последует всеобщее возжение и преображение человеков и натуры, когда центр ея воссияет во всех вещах». Следовательно, Царство Божие призывало к возжению огня взаимной любви.
Необходимость проповеди указывалась во многих сочинениях масонов. Схема этой проповеди была проста. Будь ревностный проповедник наших доктрин, учили масоны, помни, что ты выполняешь высокую социальную миссию. Нужно стирать между людей различия в расах, сословиях, вероисповеданиях, мнениях, государствах; нужно уничтожить фанатизм и суеверие; нужно разрушить вражду наций и этим избавиться от бича войны; нужно сделать из всего человеческого рода одну семью. Как бы в противовес изречению Христа о том, что его царство не от мира сего, масоны говорили, что их царство вполне от мира и что они созидают рай на земле, земной эдем. Христос предписывал жертвы и награду за них обещал на небе; масоны тоже предписывали жертвы, но награду обещали на земле. Христианство и масонство взаимно дополняли друг друга.
Для исправления человеческого рода члены масонского ордена обязывались сражаться со злом, проповедовать добро и будить общество, уснувшее в буржуазном самодовольстве. В песнях они взывали к братьям: «проснитесь, братия, проснитесь», ибо
седеет время, гибнут веки,
летят пернатые часы,
а вы, о братья-человеки,
влюбились в тленные красы!
Братья приглашались оставить «мирскую суету» и богатство. В этой же песне пелось:
Мирскую суету оставьте,
низриньте роскоши кумир
и нравы ваши здесь исправьте!
Вам льстят одни чины, богатство,
и тени их вас веселят,
неведомо меж вами братство,
пороки сердце в вас делят.
Проснитесь, братие, проснитесь!
В другой песне пелось:
Оставьте гордость и богатство,
оставьте пышность и чины,
в священном светлом храме братства
чтут добродетели одни.
Надо не только строить храм самому, но надо вербовать новых работников. Боязнь исповедовать истину не соответствует масонскому духу; о привлечении новых членов старался всякий, кто был увлечен учением, и каждый масон желал видеть в ордене наибольшее число людей. К проповеди, к пропаганде прибегали почти все братья, одни, конечно, с большим успехом, с большим уменьем, другие — с меньшим. Адепты находились всюду. Во время веселой пирушки удачно брошенное слово западало иногда в душу слушателя и приводило его в ложу. Иногда масон-пропагандист действовал своею речью долго: то с строгою обдуманностью, то с простым уговором попробовать вступить в орден, надеясь в этом случае на дальнейшее влияние среды. В мемуарах бывших масонов нередко передаются поводы вступления их в орден. Отмечу из нескольких мемуаров описание того момента, когда будущие масоны решаются вступить в орден; некоторые мемуаристы считают, что это вступление последовало случайно, между тем оно явилось следствием строго обдуманной политики «уловления» и, быть может, было уже заранее предугадано масонами-пропагандистами. В доме Оленина, пишет Вигель, он встречал одного «московского князька Голицына, который стороной, обиняком, иносказательно, раз говорил со мною об удовольствии, коим люди весьма рассудительные наслаждаются вдали от света», я слушал его со вниманием, «и наконец он предложил мне быть проводником моим в масонскую ложу»; Вигель в конце концов «дал ему отвезти себя». Михайловский-Данилевский упоминает, что он был увлечен в масонство беспрестанными рассказами страстного масона, флигель-адъютанта Брозина, который, живя с ним вместе во время войны 1813 года, почти каждый вечер повествовал о «прелестях» масонских; когда же первый шаг был сделан и Данилевский был принят в ложу, к дальнейшему занятию масонством его увлекло любопытство проникнуть в тайны; быть может, он тотчас же отстал бы от ордена, но большинство масонов, с которыми он встретился, производили выгодное на него впечатление. Кутузов в письме к Трубецкому от 4 июля 1791 г. упоминал, что он и Сацердос были убеждены Шварцем оставить службу для целей масонских и пожертвовать для ордена всем своим мирским благополучием[159]. Неизвестный масон пишет[160]: «Я сделался прикосновенным к братству на двадцать первом году моей жизни; до сего времени мне никогда не случалось думать или догадываться, что такое масонство; хотя знал я, что есть на свете и защитники, и гонители каменщичества, но ничего о нем не слыхал, ничего не знал; первый человек, на которого мне указали как на масона (это был брат Грес-сан), вдруг возродил во мне желание вступить в братство; оно сделалось вдруг так сильно, что не позволило мне и размыслить о дерзком предприятии вступить в общество». По словам Титова, в начале 1785 г. на одной пирушке он встретил одного масона, который начал ему восхвалять масонство тем, что тут наблюдается равенство, что в ложе можно познакомиться и подружиться с влиятельными людьми, и при этом сделал ему вопрос, не желал ли бы он вступить в орден, обещая в утвердительном смысле свое содействие. Титов согласился и дал руку. Все это он считал «ничего не значащим разговором» и спокойно возвратился домой. Однако масон-пропагандист отыскал его чрез несколько времени и сказал, что он со своей стороны «сделал, где надлежит, предложение и что принять согласны»[161]. Шулепников в письме к П.И. Голенищеву-Кутузову 30 ноября 1819 г. писал про Н.З. Хитрово: «Мне кажется, что его нужно и должно направить; сердце его тронуто»[162].
